Дина Рубина - «…Их бин нервосо!»
И вдруг, как-то издалека, негромко, словно бы рассеянно – мужской голос:
– Да?… Да?
– Господин!! – вскрикиваю я, захлебнувшись от счастья. – Помогите пожалуйста, я застряла в туалете!!
– Понял, понял… – доносится ко мне как-то смутно, неблизко…
Ура, спасена!! Я приваливаюсь спиной к двери и в изнеможении закрываю глаза. Спасена! Сейчас он вызовет какого-нибудь слесаря или сторожа, дверь взломают и меня выпустят…
Проходит пять минут… Голос вдали продолжает монотонно кому-то что-то говорить. За мной никто не приходит.
Я опять настойчиво колочу в дверь:
– Господин! Помогите же мне, скорее! Я тороплюсь, мне надо отсюда выйти.
И опять этот, почему-то отдаленный, голос, к которому я напряженно прислушиваюсь, отвечает:
– Ты права, права…
Что значит – права?! Так делай же что-нибудь, идиот!! Проходит еще пять минут.
– Господин!! – я уже в ярости колочу кулаками в дверь: – До каких пор мне здесь сидеть?!
И в наступившей тишине слышу такое, от чего кровь стынет в моих жилах:
– И зимой и летом, – бормочет монотонно голос, – и зимой, и летом…
Это маньяк, понимаю я… Он ждет, пока здание совсем опустеет… Убьет… расчленит… части туши спустит в этот же самый туалет…
В состоянии полной безнадежности дрожащими руками я опять принимаюсь и так и сяк покручивать ключ, поглаживать его, тоненько причитая над ним и жалобно его уговаривая… Вдруг раздается сладостное «крек», и…
Кажется, не веря себе, я еще несколько секунд стою перед раскрытой дверью, после чего выпадаю в коридор.
Вот что я вижу.
В некотором отдалении, у лифта прогуливается респектабельный господин чиновничьего вида и разговаривает по мобильному телефону. По-прежнему монотонно гудит в трубку: – Понял… понял… я же говорил, что ты права… Повторяю – сезон ни при чем. Там одна цена и зимой и летом…
…Я уж не говорю о запредельном виде ультрарелигиозных евреев где-нибудь на улочках Меа-Шеарим. С деловым видом несутся они куда-то вдаль, с развевающимися пейсами и фалдами сюртука покроя восемнадцатого века и, прижимая к уху мобильный телефон, оглашают воздух воплями: – Скажи этому идиоту, Эфраим, чтоб засунул свои акции – он знает куда!
Попадая в силки радиотелефонной связи, люди как бы отключаются от места, где в данный момент находятся. Есть нечто экзистенциальное в выражении лица человека, выхватывающего из сумки или кармана верещащий мобильник и торопливо вытягивающего антенну. При этом, как правило, человек продолжает куда-то стремительно двигаться, жестикулировать, словно хочет кого-то догнать или прорваться в другое измерение. Настаиваю: эта тотальная разомкнутость пространства опасна.
Обратите внимание: сам с собою разговаривающий человек, по нашим понятиям, – явно сумасшедший. Но ведь он разговариваете неким умозрительным собеседником, голос которого слышит. На громко беседующего человека с мобильным телефоном на улице никто не обратит внимания. Хотя и он, если вдуматься, разговаривает с не менее умозрительным – для нас – собеседником. Поди проверь – кого он там слышит.
И вообще: физическое отсутствие собеседника не порождает ли мысль об условности его существования?
Недавно в автобусе я стала невольным слушателем разговора двух влюбленных. В кармане куртки сидящего рядом со мною солдатика запищал мобильник, он, едва не выбив мне зуб локтем, судорожно выхватил его и – «золотко-солнышко-люба моя – еду вот уже мимо блокпоста – только помыться – можешь уже стелить – не, к черту платье, только ту голубую рубашечку, шоб было шо снять…» Я уверена: если б эти двое сидели в автобусе оба, они, конечно, понижали бы голос… Радиосвязь гасит реальный мир вокруг беседующих.
А это дьявольское изобретение, наушники, когда вообще ничего не видно, и ты, по природной своей деликатности, начинаешь отвечать заговорившему с тобой постороннему человеку?! Несколько раз я попадала в самые идиотские ситуации.
– Ну?! Я говорил, что сегодня будет дождь… – мой случайный сосед в автобусе досадливо смотрит в залитое окно.
– Так в новостях же передавали, – отзываюсь доброжелательно.
– И как назло, зонтик не захватил… А покупать новый неохота.
– Может быть, он перестанет, – любезно стараюсь я поддержать совершенно неинтересную мне тему. Реплик через пять вдруг обнаруживаю, что молодой человек разговаривает вовсе не со мной, а с кем-то, кто подсоединен к его левому, обращенному к окну, уху.
В смятении умолкаю.
Вы никогда не пробовали искать друг друга «наощупь» с мобильником в руке? Это напоминает детскую игру в «холодно-горячо»:
– Ты где?
– Я на углу кондитерской «Райские булочки».
– Стой там, не двигайся, я буду минут через пять.
– …Где ты?!
– Ну, стою же на углу кондитерской!
– На каком, черт побери, углу, я здесь гуляю целую вечность?
– На том углу, что рядом с телефоном-автоматом…
– Я просто хожу за тобой по кругу. Не двигайся! Иду навстречу. Ага, вижу, вижу твой синий плащ. Отключаюсь.
И влюбленные падают друг другу в объятья.
Появилась новая порода деловых людей, чья рука заканчивается мобильным телефоном, кто не отключает его никогда. Причем, я заметила: умение использовать все возможности этого таинственного на мой взгляд прибора и нездоровая привязанность к нему не зависит ни от технических каких-то талантов человека, ни от образования, ни от интеллекта.
Недавно мне пришлось заверять некий документ у адвоката.
В том же помещении, за перегородкой – маклерское агентство. Поминутно характерным переливчатым «К Элизе» взрывается мобильный телефон. И протяжный горловой женский голос вступает в надрывный диалог с некой Генриэттой. Очень скоро становится ясно, что Генриэтта брала в долг, а отдавать не собирается. За стенкой рыдают, кричат, умоляют, проклинают. Адвокат-израильтянин косится на стенку и говорит негромко, тягуче:
– Людми-иля… – вяло призывая компаньонку к тишине.
– Почему?! Почему ты мне это сказала, Генриэтта! – слышится вопль из-за перегородки. Тишина, и затем: – Я прокляну твой дом!! Будь проклят твой дом, Генриэтта! Зачем ты это сказала – так? Почему ты не сказала это нежно? Я погибну, я умру от разрыва сердца…
Я была уверена, что в наше время уже не бывает ни таких шекспировских страстей, ни такого их озвучания.
Вскоре она вышла из-за перегородки. По голосу я предполагала увидеть нечто совсем иное (тот типаж, что один мой сноб-приятель называет «украинской низотой»). Но это была дама в огромной черной шляпе с вуалью, в черном платье, присборенном по подолу, – будто сшитом из французских занавесей. Кто б ни увидел ее, сказал бы: вот вдова главного швейцарского раввина приехала, чтобы преподнести в дар Иерусалимской ешиве серебряный семисвечник шестнадцатого века из флорентийской синагоги…
