Этери Чаландзия - Уроборос
Она несколько раз набрала Лилю, но та не подходила. Когда та перезвонила, уже Нина не подошла. Она позвонила в редакцию и сказалась больной. Получила порцию дежурных сожалений, пожеланий скорейшего выздоровления и перерыв на пару дней. В холодильнике оставалось немного еды и пара бутылок охлажденного вина. И обступила тишина. У Нины было чувство, что погода ее обезоружила, вывела из игры, оттеснила и загнала в дом. Она в бездействии сидела в осаде, а снаружи все заносило снегом.
Наступил белый шум, беспамятство. Прошлое ничего не значило, его больше не существовало, его как покойника накрывали белым полотном. Пешеходы скользили и падали на обледеневших тротуарах. Собаки налегали на поводки и тянули хозяев обратно в дом. Холод проступал на стекле морозными звездами. Зима атаковала. Нина отступила.
* * *В стенах ангара творился ад. Егор опешил, когда вошел. Даже он, привыкший, казалось бы, ко всему, такого не видел. Это был растревоженный муравейник. Люди сновали, сидели, стояли, курили, бегали, прыгали, танцевали, перекрикивались. Временами над головами взлетал человек в прыжке, раздавался крик, хохот. Кто-то плакал в углу. Кто-то матерился. Вместе с массовкой здесь было больше сотни человек. Егор понял, отчего с такой растерянностью с ним говорил по телефону его директор. В павильонах царил хаос. Еще не дали команду «мотор», а кто-то из танцоров уже получил травму. Организаторы требовали врача, врача на площадке не было, немедленно завязался спор о том, кто должен был организовать медицинскую помощь и как случилось, что об этом не позаботились. По периметру декорации бежали какие-то девицы и верещали, что им негде переодеваться, отираться по углам они не намерены, и где, вашу мать, гримерки?
Тут же к конфликтной группе подлетел взмыленный хореограф, который был не в состоянии справиться с собственным телом и не столько рассказывал, сколько показывал суть проблемы. Оказалось, плитки зеркального пола были плохо закреплены и не выдерживали нагрузки пляшущей камарильи. Они шатались, и хореограф показывал как, вставали на бок, и это он тоже наглядно демонстрировал. В результате танцоры калечили руки — он совал всем под нос свои растопыренные ладони — и рисковали травмировать ноги, и он с энтузиазмом припадал на обе конечности.
Егор едва открыл рот, чтобы сказать свое слово и вмешаться в происходящее, как хореографа оттеснили два плотных головореза с коротко стриженными, почти бритыми головами без всякого выражения на лицах. «Эти-то откуда взялись?..» — без всякой ностальгии по лихим годам и парням подумал Егор, но это были бандосы нового поколения, то есть охрана. Они расступились, и все невольно посмотрели вниз. Крошечный, похожий на разъяренную птичку человечек — немецкий продюсер — надзирал за прокатом франшизы и не видел ни одной причины довольствоваться происходящим. Несмотря на хилую конституцию, энергией он обладал сокрушительной. У Егора через две минуты заломило в висках от прусского напора. Переводчик, бледный хлыщ изящных манер, похоже, был близок к обмороку, он переводил сплошным потоком, без пробелов, пауз и знаков препинания. На лицах собравшихся отразилась мука, и только братья-охранники стояли невозмутимо. Они вообще ничего не понимали. Зачем?
Это был очень, очень длинный день. Порой казалось, что он не закончится никогда. Он и не закончился, а перешел сначала в сумерки, а потом в длинную ночь. К утру Егор уже не мог не только восстановить хронологию событий, но даже удержать эти события в голове. Это был какой-то каскад обрушений, проблем, накладок и катастроф. Ведущая порвала платье за триста тысяч рублей, звукорежиссер потерял сознание, якобы перепив энергетиков, приглашенные в жюри бонзы от «мира искусств» так переругались между собой, что пришлось срочно в ночи искать замену психанувшей и хлопнувшей дверью певульке. Режиссер орал, что с двумя разными дурами в кадре он ничего не смонтирует. Двух танцоров не нашли, трое пострадали, одна девица сильно, пришлось вызывать скорую и везти ее в больницу. Водитель, отправленный в «Макдоналдс» за кормом для сьемочной группы, заблудился. Две плохо закрепленные камеры дрожали от аплодисментов зрителей. Сами цифры, казалось, прыгали по страницам сметы, дрожали пальцы, сигареты летели одна за другой, опухшие глаза закрывались от усталости…
Когда в серых промозглых сумерках Егор садился в свою машину, он даже не понял, идет снег или нет. Он вообще не помнил дороги домой. Вошел, упал в кровать и проворчал:
— Гандоны-ношенные-чтобы-я-еще-раз-с-ними-связался-сними-с-меня-ботинки-сил-моих-больше-нет…
К концу фразы он уже крепко спал. А когда проснулся, ботинок на ногах не было. Видимо, машинально сбросил во сне.
* * *В воскресенье пришли подруги. Одна выходила замуж, другая ждала второго ребенка. О чем им было говорить? Нина все силы приложила к тому, чтобы обезопасить себя от приближения чужого счастья, но счастье было настойчиво и штурмом взяло ее крепость. Оно хотело вмешаться в эту плотную, как снегопад, тоску и навести свой порядок.
Они его и навели. Нина как махаражда сидела на диване, пока вокруг хлопотали ее серафимы. Через час квартира, на которую она безрезультатно потратила столько времени и сил, сверкала чистотой, в духовке запекли птицу, поменяли шторы на окнах, а от нескончаемой терапевтической стрекотни у нее болели уши. Она должна была хоть чем-то ответить. Пришлось сесть к столу, грызть утку, трогать живот, обсуждать платье-фату-гостей-свадьбу, улыбаться и нахваливать варенье, которое они зачем-то притащили. Она терпеть не могла сладкое, но сейчас они думали, что она — Карлсон, которого суровая жизнь порывом ветра сбросила с крыши и которого теперь надо лечить. У Нины голова шла кругом. Этот кружевной, изящный, вязаный, сахарный, наивный, забавный женский мир отвращал ее, как миленькие маленькие суффиксы. Они были хороши, ее подруги, хороши там, в обычной жизни, однако она давно была на войне. И отсюда ей было уже не разглядеть тех сладких прелестей. Отсюда ее от них тошнило. И как только кто-то произнес слово «Егор», Нина не выдержала.
Она выскочила из-за стола и заходила, забегала по квартире. Слова не шли, теснились, переполняли горло, гортань. Подруги с удивлением следили за ней, головы влево — вправо, влево — вправо. Нина сначала все кипела и кашляла, а потом ее словно прорвало.
Она говорила о них, о себе, о мужчинах, о Егоре, о том, что в жизни все — лишь вопрос времени. Что все хватаются за очередную историю, как за последнюю соломинку. Новый человек, новая жизнь, чистый лист, красная строка, но дудки — все повторяется, и обручальные кольца вновь и вновь переплавляют на шипы и втыкают в глаза друг другу.
