Джонатан Франзен - Свобода
Он спросил Джойс, слышала ли та что-нибудь о Римском клубе.[36] Джойс призналась, что не слышала. Уолтер объяснил, что деятельность Римского клуба (одного из членов которого он два года назад приглашал прочесть лекцию в Макалистере) заключалась в изучении пределов роста. Общепринятая экономическая теория — как марксистская, так и теория свободного рынка — считала экономический рост неизменно позитивным процессом. Увеличение ВВП на один или два процента считалось средним, а увеличение населения на один процент считалось желаемым, но если посчитать, каким будет идущий такими темпами прирост за сто лет, говорил Уолтер, результаты будут ужасающими: мировая популяция перевалит за 18 миллиардов человек, а мировое потребление энергии возрастет в десять раз. А еще через сто лет устойчивого роста цифры взлетят до космических высот. Римский клуб искал более рациональные и гуманные пути остановить рост, чем уничтожение планеты, всеобщий голод и массовые убийства.
— Римский клуб, — повторила Эбигейл. — Это что-то типа Итальянского клуба плейбоев?
— Нет, — тихо сказал Уолтер. — Это группа людей, которые противостоят всеобщей озабоченности ростом. Все помешаны на росте, но, если подумать, для созревшего организма рост — это все равно что рак, не так ли? Если у вас нарост во рту или в толстой кишке, это же плохо, так? А небольшая группа интеллектуалов и филантропов стремится выйти за пределы всеобщей зашоренности и повлиять на государственную политику на самом высшем уровне, как в Европе, так и в западном полушарии.
— Римские кролики, — сказала Эбигейл.
— А знаете, что итальянцы делают руками в постели? Жестикулируют! — воскликнул Рэй.
Джойс громко прочистила горло. En famille,[37] когда Рэй напивался и вел себя нелепо и вульгарно, она могла укрыться в своих джойсовских фантазиях, но в присутствии будущего зятя ей пришлось смутиться.
— Уолтер говорит об интересных вещах, — сказала она. — Мне не приходилось сталкиваться с подобными взглядами или с этим… клубом. Но это, конечно, очень провокационная точка зрения на ситуацию в мире.
Уолтер, не видя, как Патти украдкой пилит себя по горлу, поднажал.
— Мы нуждаемся в чем-то, подобном Римскому клубу, — сказал он, — так как разумное обсуждение роста должно начинаться с обсуждения проблем, лежащих вне обычного политического процесса. Вы, разумеется, и сами это знаете, Джойс. Если вы хотите победить на выборах, вы не должны и заикаться о замедлении роста, не говоря уж о его прекращении. Это просто политический яд.
— Пожалуй, — со смешком отвечала Джойс.
— Но кто-то должен заговорить об этом и попытаться повлиять на политику, потому что иначе мы разрушим нашу планету. Мы захлебнемся в размножении.
— Кстати о захлебывающихся, папуль, — сказала Эбигейл. — У тебя там персональная бутылка стоит или мы тоже можем из нее выпить?
— Закажем еще одну, — сказал Рэй.
— Не думаю, что нам нужна еще одна бутылка, — заметила Джойс.
Рэй поднял руку — это был особый, джойсосмиряющий жест.
— Джойс. Пожалуйста. Просто… Просто успокойся. Все хорошо.
Патти с застывшей улыбкой разглядывала блестящие плутократические компании за другими столиками, освещенные уютным неярким светом. В мире, конечно, не было места лучше, чем Нью-Йорк. Этот факт лежал в основе самодовольства ее семьи — это был постамент, с которого можно было глумиться над всеми остальными, залог взрослой искушенности, дававшей им право вести себя по-детски. Быть Патти и сидеть в этом ресторане в Сохо означало вступить в схватку с силой, победить которую у нее не было ни малейшего шанса. Ее семья заявила свое право на Нью-Йорк и не собиралась двигаться с места. Единственным выходом было никогда сюда не возвращаться и просто забыть о подобных сценах.
— Ты не любитель вина, — сказал Рэй Уолтеру.
— Наверное, я мог бы его полюбить, если бы захотел, — ответил тот.
— Это недурное амароне, попробуй.
— Нет, спасибо.
— Ты уверен? — Рэй помахал бутылкой.
— Да, он уверен! — воскликнула Патти. — Он всего лишь четыре вечера это твердит! Алло! Рэй! Не все хотят напиваться, хамить и пошлить! Некоторым нравится просто вести взрослые беседы, а не отпускать пошлые шуточки два часа кряду.
Рэй ухмыльнулся, как будто его это все только насмешило. Джойс надела свои очки для чтения, чтобы заглянуть в десертное меню, Уолтер покраснел, а Эбигейл, нервно дернув головой и нахмурившись, повторила:
— «Рэй»? «Рэй»? Теперь мы будем называть папу «Рэй»?
На следующее утро Джойс дрожащим голосом обратилась к Патти:
— Уолтер гораздо более… не знаю, правильно ли будет сказать «консервативен», наверное, все же не консервативен, хотя с позиции демократического процесса, и народной власти, и всеобщего благосостояния не совсем деспотичен, но, пожалуй, почти консервативен, — чем я ожидала.
Два месяца спустя, во время выпускного вечера Патти, Рэй, с трудом подавляя ухмылку, заявил:
— Уолтер так покраснел, пока говорил о росте, господи, я боялся, что его удар хватит.
А полгода спустя, на единственном Дне благодарения, который Уолтер и Патти имели глупость провести в Уэстчестере, Эбигейл спросила Патти:
— Как дела у Римского клуба? Вы еще не вступили в Римский клуб? Вы уже знаете все пароли? Уже сидели в кожаных креслах?
Всхлипывая в аэропорту Ла Гуардиа, Патти сказала Уолтеру:
— Ненавижу свою семью!
И Уолтер ответил по-рыцарски:
— Мы создадим свою собственную семью!
Бедный Уолтер. Сначала он выбросил из головы свои актерские и режиссерские мечты, чтобы иметь возможность помогать родителям деньгами, а как только его отец умер, тем самым освободив его, он объединился с Патти, оставил свои планы по спасению планеты и пошел работать в «3М», чтобы дать Патти возможность сидеть с детьми в чудесном старом доме. Все это произошло практически без обсуждений, само собой. Его воодушевили ее планы, и он посвятил себя ремонту дома и противостоянию ее семье. Только годы спустя — когда Патти стала разочаровывать его — он стал более терпимо относиться к Эмерсонам и настаивать, что ей повезло, потому что она единственная спаслась с тонущего корабля, единственная выжила. Он говорил, что Эбигейл, которой приходилось питаться объедками чужих эмоциональных пиршеств на острове скудости (имелся в виду остров Манхэттен!), следует простить стремление перевести разговор на себя, чтобы насытиться чужим вниманием. Он говорил, что Патти следует пожалеть своих сестер и брата, а не обвинять их за то, что у них не было ни сил, ни везения спастись, — за то, что они были так голодны. Но все это случилось много лет спустя. Первые годы он был совершенно ослеплен любовью к Патти, она была непогрешима. И это были очень счастливые годы.
