Хаймито Додерер - Слуньские водопады
— Она закончила политехникум в Цюрихе, — сказал Эптингер.
— Я считаю, что это великолепно, — вставил господин Кламтач. — Если мне позволено будет спросить, сколько же лет вашей племяннице?
— Кажется, лет тридцать шесть или тридцать семь, — отвечал адвокат.
— Какие же надо иметь способности, таланты даже!
— Да, все это у нее есть, — подтвердил Эптингер.
Случай, по тем временам и вправду необыкновенный — впрочем, он еще и ныне составляет исключение, — поверг в волнение присутствующих здесь мужчин. Роберту Клейтону опять попался на глаза Дональд, куда-то направлявшийся со старшей из дочерей. Он покачал головой, но так, что вряд ли кто-нибудь мог это заметить.
* * *«Меттерних-клуб» на сей раз собрался в большой комнате, которую гимназист Фриц Хофмок занимал в родительском доме. Обставлена она была новейшей довольно элегантной мебелью (фирма «Портуа и Фикс») — подражание ампиру. При такой обстановке эта берлога все же носила определенные черты своего обитателя. На книжной полке стояло несколько томов посмертно изданных записок Меттерниха, перед ними в маленькой вазе белая гвоздика. Такие гвоздики носили в петлицах все три действительных члена клуба Хериберт фон Васмут, Зденко фон Кламтач, Фриц Хофмок, — а также экстраординарный член такового, Август Каниш из Монреаля. Для его принятия было созвано формальное заседание, на котором он впервые и получил заранее приготовленный цветок в петлицу. (Зимой это было несколько дороговато.) Что касается значков, то все четверо относились к ним с высокомерной брезгливостью. Количество членов клуба этими четырьмя и ограничивалось. А своим возникновением клуб был обязан бодрящему влиянию, исходившему от «англичан», которые почти каждый день встречались им по пути в школу (Клейтоны, конечно же, проходили пешком несколько шагов, отделявших их виллу — если идти через мост — от конторы). Между этими «двойниками» — оно было табу и вслух никогда не упоминалось — и Августом Канишем поначалу гимназисты никакой связи не усматривали. Об Августе они знали, что он живет у своего дяди на Принценалле. (Это уж само по себе было хорошей рекомендацией.) «Меттерних-клуб» по замыслу своего основателя Зденко фон Кламтача, или, во всяком случае, автора идеи его создания, являлся учебным клубом. Статут клуба обязывал каждого действительного или экстраординарного члена к правильному и своевременному приготовлению классных и домашних заданий. (Для Августа это было чем-то само собой разумеющимся.) Школьные заботы и экзаменационные страхи, правда, считались неизбежными, но прежде всего в высшей степени «неэлегантными». Согласно статуту, каждый член клуба обязан был помогать другому, при этом, разумеется, сильные стороны одного дополняли знания другого (в этом было величайшее благо всей затеи, один лучше знал по-гречески, другой хорошо разбирался в математике, и в результате все поднимались до сравнительно высокого уровня). Во время обычных и частых встреч прежде всего контролировались знания, но главное — подготовка к урокам следующего дня. И также согласно статуту, каждый член клуба должен был по утрам тщательно совершать свой туалет и самое позднее за десять минут до начала занятий уже быть в гимназии. Небольшая и неторопливая прогулка по пути туда считалась point d'honneur[16]. Им было приятно встретиться лишний раз. Статут клуба был изложен письменно и подписан четырьмя юношами. Хранился он под титульным листом первого тома посмертных статей Меттерниха. И все четверо педантично его придерживались.
Нетрудно себе представить, что они выразительно читали наизусть стихи Горация, бойко переводили «Диалоги» Платона, сыпали историческими датами, а на уроках математики решали все четыре примера за пятнадцать минут до звонка.
Между этим квартетом и остальным классом всегда сохранялась известная дистанция.
Август ходил в школу совсем по другой дороге. Шел так же, как шли Клейтоны в свою контору, то есть через мост, а дальше налево и в гору по прямой и длинной Софиенбрюккенгассе. На верхнем ее конце и находилась гимназия. Август всегда любовался широким видом, неторопливо, по статуту, шагая через мост. Посередине его, между решетчатыми перилами, была проезжая часть. Слева и справа от нее пешеходы шагали по широким тротуарам. Чаще Август шел по правому тротуару и улицу пересекал, уже миновав мост. С этого правого тротуара виден был легкий изгиб Дунайского канала вверх по течению до железнодорожного виадука, виадук этот, словно узкий, смело прочерченный штрих, парил в серой зимней дымке. Иногда Август по несколько минут стоял на мосту. Это был среднего роста, склонный к полноте юнец; движения его казались медленными, даже вялыми. Он никогда не спешил. По дороге в гимназию вел себя соответственно статуту «Меттерних-клуба». В первое время, впрочем, избегая окольных путей.
Почему, спрашивается, заседания клуба происходили у Хофмока, а не у Зденко Кламтача? На это следует ответить, что всякое новшество, выходя из рук инициатора, переходит в руки организатора; помня об этом, мы правильно распределим места обоих. Вдобавок у Фрица было монументальное собрание работ Меттерниха (подарок отца, прежде они хранились в принадлежащей отцу библиотеке), что создавало определенную топографию комнаты благодаря центральному положению книжной полки из красного дерева — таким образом этот ряд книг действительно становился центром. Перед книгами было довольно места для белой гвоздики в вазе; Фриц не скупился и покупал этот цветок даже зимой и уж обязательно перед каждым заседанием.
Во время этих заседаний по-немецки говорить запрещалось, немецким языком пользовались лишь на так называемых учебных заседаниях, иными словами, совместно читали написанный по-немецки отрывок из Меттерниха. Но обсуждали его почему-то по-французски. В последнее время для чтения все предпочитали переписку канцлера с графиней Ливен — супругой тогдашнего русского посла в Лондоне. Переписка велась по-французски. Но обиходным языком членов клуба был, однако, английский.
В том и другом случае Август приобрел влияние и уважение в клубе. Английский был его родным языком, по-французски же он свободно говорил с детства. Двуязычие типично для той части Канады, откуда был родом Август. Французский же и английский языки троих действительных членов клуба в основе своей были результатом принятого тогда в этих кругах Вены воспитания, даваемого гувернантками, а позднее дополненного и развитого благодаря чтению, но их знание этих языков было грамматически стерильным, ибо все три мальчика с первого класса гимназии выбрали эти языки как «свободный предмет». Вот тут-то Август и стал для них бесценен. Только от него они научились свободно выражать свои мысли как по-французски, так и по-английски.
Все это подобало членам «Меттерних-клуба». Ведь канцлер был не просто одним из виднейших французских стилистов — французы даже претендовали на то, чтобы сделать его «своим», это доказывается не только перепиской с графиней Ливен, в 1909 году изданной в Париже господином Ханото, но и свидетельством Франца Грильпарцера, встретившегося с Меттернихом на завтраке в Неаполе, где тот упросил поэта за черным кофе на память прочитать ему по-английски целую песнь из нового творения лорда Байрона. (Вот каковы были политики в те времена.)
Здесь следует упомянуть, что, когда Роберт Клейтон снова вознамерился написать родственникам в Канаду, он счел необходимым узнать, как идут дела Августа в гимназии. Из самого Августа извлечь что-либо было нелегко, кроме разве что: «quite well» или «all right», и также он никогда не рассказывал о школе или о своих соучениках. Но это, конечно, не была безучастность или бесчувственность, как у Дональда. Скорее его многое забавляло, он смеялся, пожалуй, не без коварства. Толстый юнец был молчалив, по крайней мере на первый взгляд. Так вот однажды утром Роберт отправился в гимназию.
Пройдя мост, он оглянулся налево и зашагал по длинной, прямой улице, подымающейся в гору. Чрезмерно вытянутое школьное здание было, собственно, двумя зданиями, похожими, как близнецы, с двумя большими подъездами; первый вел в педагогическое училище, Роберт решительно направился ко второму. Он знал этот дом, так как осенью приходил сюда записывать Августа. В широких коридорах с выложенными плиткой полами сейчас, когда шли уроки, было пусто и тихо. То из одного класса, то из другого доносились голоса. Он уже шел мимо приемной директора и конференц-зала, но ему никак не удавалось вспомнить имя классного наставника. Толстый Август лишь однажды произнес его. Итак, Клейтон даже не знал, кого ему спросить. В этот момент из приемной директора вышел не без некоторой важности рослый плотный человек в темной форменной куртке с желтыми пуговицами и в черной шапочке, по-видимому педель. Роберт, учтиво ему поклонившись, спросил, может ли он поговорить с наставником VII «А» класса. (Хорошо он хоть это знал.) Ансбёк, так звали секретаря дирекции, слегка оторопел, так как, спрашивая преподавателя, все, как правило, называли фамилию такового, и вдобавок принято было говорить не «наставник класса», а «классный наставник».
