Эушен Шульгин - Моление о Мирелле
Вошла Лаура с охапкой тряпья.
— Ну-ка примерь. Это Рикардовы, должны подойти.
Я вертелся перед маленьким зеркалом, приделанным сбоку от входа в нору Джуглио, и разглядывал, как мне Рикардова одежка. Волосы еще не высохли, и я приглаживал их руками, надеясь выявить пробор. Ну что, похож я на Рикардо? Я гримасничал. Похож вроде. Выдающаяся вперед верхняя челюсть и брови домиком.
— Попробуй-ка с ними!
Я обернулся. Рикардо протягивал мне свои очки. Без них у него был такой удивленный вид, точно он нечаянно обнаружил на собственных ногах брюки. Мы уставились друг на дружку. Что-то в его лице странно дернулась. Ведь это не?.. Именно она!
Смех разобрал нас одновременно. Рикардо подал мне руку.
— Chao!
— Chao!
Наконец-то свершилось.
Мы сидим, положив локти на стол. Распластавшись над мисками. Дуем на обжигающий бульон и с шумом втягиваем его. Отщипываем хлеб, набиваем рот и пересмеиваемся. Глаза одного следят за глазами другого. Мы кто, разбойники с большой дороги? Или атаманы? Ну да. В изгнании. Может, рыцари?.. Нет. Он дирижирует этими беззвучными переговорами, но я согрелся, переоделся и, в общем, на высоте, да, нет никаких сомнений, на высоте — и баста.
Рикардо пуляет хлебными катышками в Джуглио, который вернулся и возится с чем-то, негромко чертыхаясь. Лаура издали смазывает ему затрещину, она приходится аккурат по затылку, он сгибается:
— Ой! — Усмехается, уплетает суп. Кивает в сторону Джуглио и, сложив кольцом большой и безымянный пальцы, тычет в него указательным. Мы заливаемся хохотом. Я не совсем понимаю, что он имеет в виду, но я с ним заодно, я на высоте, баста.
Мы особо не треплемся, но в воздухе разлиты и драка в парке, и наша первая встреча у павильона на опушке, и неудачное падение Туллио в бассейн, и птичьи крики моего соседа, и пастухи, и многонедельная осада. «Бешеные» невидимками сгрудились вокруг, мои верные воины разбили бивуак поблизости. Да, но где же Рикардо? Неужто это и вправду тот Рикардо? Конечно, мне надлежало вести себя как подобает генералу, да плевать я на это хотел.
Рикардо говорит что-то о футболе. Он показывает мне автограф какого-то супервелогонщика в маленькой залоснившейся книжечке. Я рисую на клеенке вид Джуглио сзади, сыпя из кулака песок.
— Это что? — спрашивает Рикардо. Я киваю в сторону повара. Рикардо хохочет громко, долго, навзрыд.
— Никшни! — цыкает на него Лаура.
Мы почти сталкиваемся лбами:
— Видел, какие у Джуглио красные уши?
— Что это с ним?
— Он надеется, что удастся!
Что удастся? Ни черта не понимаю, но все равно здорово.
— Иди-ка сюда, дай la zia Лаура тебя расцелует!
Мне чудятся коралловые губки Анны-Марии. Чесночное облако изо рта Лауры тяжелее воздуха, а черные остовы зубов воняют отравой и смертью, но если ей так приятно, пусть уж — а, все одно — вылижет мне хоть всю моську, потому что круглое, красное, жаркое ее лицо сияет, как начищенный самовар.
— Мама! Какого черта!..
На улице давно стемнело.
Лестницы. Бесконечные коридоры. Голубые окружья от голых лампочек по стенам. Дверь № 19. За ней лежит Малыш. Через секунду я снова вернусь к себе.
Дверь поддалась, и все стало по-другому.
Никто не спросил, что это на мне одето, где я был, что я делал, есть ли у меня голова на плечах или есть ли что-нибудь в ней. Отец стоял у окна. Он обернулся, когда я вошел. «А, это ты…» Мама сидела на краешке кровати Малыша и держала его за руку. Значит, ему не стало лучше, несмотря все мои… Ты хочешь сказать, несмотря на все твои глупости, подумал я. Волна стыда прокатилась от живота до лица. И все-таки: если б они знали, что я чуть не замерз насмерть!
— Ну что ж Берци не идет! — жалобно протянул отец.
— Ну, уже скоро, — успокоила мама.
Значит, опять ждут dottore.
Малыш совсем провалился в подушку. Мама приподняла покрышку и трет ему ноги. И все время внимательно заглядывает ему в лицо. Я осторожно положил руку ей на плечо и посмотрел через него на Леню. Он лежал, смотрел в потолок и всякий раз, когда он делал вдох, слышался стон. Белые, растрескавшиеся губы, на щеках пунцовые пятна. Мне захотелось сесть на пол.
Мама посмотрела на меня, попробовала улыбнуться.
— Как славно, что Лаура присматривает за тобой, Фредди, — сказала она не своим голосом, и я сразу же сделался маленьким.
— Ну почему, почему он не идет? — тихо повторил отец. Кулаком он отбивал такт по стеклу. Он прижался к нему, точно намереваясь продавить его своим могучим телом.
— Уже поздно, Никита, обед, спустись туда с Ниной и Фредриком. А мне они пусть пришлют что-нибудь в комнату. Ты попросишь Лауру, ладно?
Отец взглянул на нас. Щеки обвисали по обеим сторонам рта. Видно, кожа отросла.
— Никита, — сказала мама громче менторским тоном, — возьми себя в руки, подумай о детях, идите вниз и пообедайте.
— Я хочу быть здесь, когда он придет.
— Когда он придет, я дам тебе знать. Идите. Нина играет у Фуско. Фредрик, тебе нужно переодеться. Одежда лежит в шкафу, в третьем ящике слева.
В столовой нас ждали. Все уже были в сборе, все глаза, уши, охи и вздохи, все пожелания «держаться в эти трудные дни». Какие-то неиссякаемые запасы вздохов. Мы выставились в дверях на всеобщее обозрение. Отец, за каждую руку держится по ребенку. Лауре пришлось прийти ему на помощь.
— Еда уже на столе, синьор! — крикнула она ему.
— Не падайте духом! — подбодрила синьора Браццаоло. На нее зашикали. Точно птичья стая захлопала крыльями. Довери подошел к нам и молча пожал отцу руку. Нина заревела, отец принялся ее утешать. За всеми столами приглушенное шушуканье. Я поискал глазами ребят. Все здесь. Роза, Луиджи, Гвидо, Марко, Бруно и Симонетта. Никто не смотрит в мою сторону. И ни одного наказания, ни оплеухи, даже ни единого втыка.
Но вот оно! Вопль!
— Да! — откликнулось все во мне.
Коппи. Это Коппи орал. Этот вопль вырвался из него. Вознесся — покатился вперед — опрокинулся — пронесся мимо — припечатал! Он стал криком, и он стал криком! Прямо у нас на глазах крик овладел им. Он сидел, потом взвился, как пружина. Все со стола смел на пол. Криком налились руки, кисти, пальцы, и они молотом впечатывались в стол при каждом ударе. Губы вывернулись, изо рта текла слюна. Потом его кинуло вперед. Одна рука мертвой хваткой вцепилась в блузку синьоры Коппи, вторая ударила ее по лицу. Рука металась взад-вперед и все лупила, лупила синьору Коппи. И тут его прорвало:
— Это все ты! Ты! Ты! Ты! Ты только о моей погибели и мечтаешь! Ты это и сделала! Кроме тебя, никто не знал, больше некому! Никто, никто не знал, ты? Ты донесла, ты! Ты! Ты!
При каждом ударе она вскрикивала, но ничего не делала, чтобы защитить себя. Руки обвисли по швам, из носа текла кровь, губа расквашена, кофта уже вся красная. Клочки волос летят на пол.
Перевернуты стулья, все кинулись спасать, навалились на Коппи, схватили, прижали лицом к столу, заломили руки. Кричали все. Женщины сбились в кучу вокруг синьоры Коппи.
— Осторожно! — услышал я голос синьоры Довери. — Осторожно, у нее перебит нос, не давите! Я была медсестрой. Положите ее на пол. Осторожно, ради всего святого, осторожно!
— Ей надо наложить швы, ей надо наложить швы! — завела синьора Касадео.
— Врача вызвали? — желала узнать синьора Краузер.
Я встретился глазами с синьорой Карнера. Она, единственная из всех, оставалась сидеть. По лицу блуждала улыбка. Синьора вообще была где-то далеко отсюда.
Коппи продолжал рычать. Теперь уже без слов, мешала скатерть. Он лягал тех, кто удерживал его.
— Врача, скорей врача, — слышалось отовсюду. Теперь Коппи рыдал, в голос, трясясь и дергаясь всем телом. Это было еще хуже. Отец таращился на все это, крепко прижимая к себе Нину. Что здесь творится? — спрашивало его лицо.
В дверях — синьора Зингони. Она возникла в платье до пят. Через плечо перекинут блестящий мех, который я видел и раньше — наверху у синьоры Касадео. Серые волосы встали башней. Вокруг шеи переливаются украшения. В ушах блестит. Взглядом может убить. Неужели только я заметил ее?! Разве никто другой не видит, что она тут? Куда девались ее меланхолия и усталость? Она торчала, как веретено, посреди язвительности и злобы. Я съежился, потому что взгляд ее шарил рядом со мной, а я знал уже: не надо мне ничего! Это их взрослые штучки! А меня все это не касается!
Когда я снова открыл глаза, ее уже не было. В дверях стоял dottore Берци.
— Dottore! — загремел отец и выронил Нину. — Вы были у Лео?
— Dottore! — крикнули несколько человек хором.
— Что здесь происходит? — спросил Берци. Вместо ответа Коппи издал несколько дурных, нечленораздельных звуков и вдруг вывернулся и освободился. Одним невероятным прыжком очутился он на столе и оттуда кинулся на распростертую на полу жену — но был поймал женщинами. Казалось, вся мощь его улетучилась, и в тот же миг на него налетели мужчины.
