Уильям Голдинг - В непосредственной близости
(16)
Настоящее сумасшествие! Я вскочил на ноги, но моя каморка не приспособлена для хождения взад-вперед, потребного для успокоения мыслей. Со всей возможной поспешностью я направился в более просторное помещение — пассажирский салон. Едва я отворил дверь, как Олдмедоу, наш армейский офицер, подойдя сзади, протиснулся в салон вместе со мной и плюхнулся на место с наветренной стороны главного стола. На Олдмедоу было гражданское платье, благодаря которому он приобрел вид неглупого молодого человека из хорошей семьи.
— Тальбот, дружище…
Огромная волна и совершенный кормой прыжок с наклоном к правому борту вынудили его вцепиться в стол обеими руками.
— Черт бы побрал и море, и армию!
Мне же, напротив, пришлось прижаться к другому концу стола.
— Они стараются как могут, Олдмедоу.
— Стало быть, этого недостаточно, вот что. Если бы я знал, какое долгое и трудное будет плавание, бросил бы службу.
— Надо смириться.
— Легко сказать, мистер Тальбот. Но вы же знаете, что мы тонем — или собираемся тонуть, или можем утонуть — говорю вам это доверительно. Моим солдатам отлично все известно. По правде говоря, им все стало известно раньше, чем мне! Так, знаете ли, всегда и бывает.
— Что вы им сказали?
— А вы как думаете? Заявил, что они — солдаты, и что до корабля им нет дела, пусть этим занимается флот. — Он издал каркающий смешок и дернул подбородком. — Сказал, что если им придется тонуть, так пусть тонут в пристойном виде — ремни натереть мелом, мушкеты начистить. Велел капралу Джексону: как только выяснится, что мы тонем, выстроить всех и ждать дальнейших приказаний.
— И какой в том прок?
— Вы можете предложить что-нибудь получше?
— Но ведь мы же… Саммерс заверил меня, что мы не утонем.
Я хотел пуститься в пояснения, но дверь распахнулась — яростно, как всегда в неспокойную погоду, — и в салон вдвинулся мистер Брокльбанк, поддерживаемый с одной стороны миссис Брокльбанк, с другой — Филлипсом. Они сманеврировали так, чтобы усадить его между мной и Олдмедоу, и удалились. Мне показалось, что бедняга Брокльбанк стал вполовину меньше. Толстые щеки его тряслись, словно у принца-регента, но по тучности ему было далеко до сей высокорожденной персоны.38
— Мистер Брокльбанк, мне говорили, что вы прикованы к койке. Значит, можно поздравить вас с выздоровлением!
— Я так и не поправился, мистер Тальбот. Говорят, моцион пойдет мне на пользу. Я в плачевном состоянии. Как, впрочем, и наш корабль, если верить миссис Брокльбанк. Я собрал остатки сил, чтобы присутствовать при чистке днища. Глаз художника…
— Меня восхищает ваша преданность искусству, сэр, но корабль отнюдь не в плачевном состоянии. Старший офицер мне в том поручился. Черт, неужто я был бы так весел, если бы мы тонули?
Я попытался издать легкий смешок, но столь безуспешно, что Олдмедоу и Брокльбанк от души расхохотались, заставив и меня, в свою очередь, рассмеяться — так мы и сидели. За кормовым иллюминатором бесновались волны, по качающемуся салону скользили солнечные лучи, а мы смеялись — ни дать ни взять лечебница для душевнобольных.
— Что ж, — промолвил Олдмедоу, — нам, солдатам, проще — мы знаем что делать.
— Да говорю же — мы не утонем!
Брокльбанк не обратил на меня внимания.
— Я, господа, много размышлял о нашем положении. Прикованный к постели, проводя дни в бездействии, я задумался о будущем. У меня вот какой вопрос возник — интереснейший вопрос, господа.
Я взглянул на Олдмедоу, пытаясь понять, считает ли он — как и я, — что поведение мистера Брокльбанка является, по обыкновению, следствием сильного хмеля. Олдмедоу посмотрел на живописца. Старик продолжил:
— Всем нам, господа, известно, как погибают корабли: они разбиваются о скалы, или при попытке подойти к берегу… ну так далее и так далее. Или же они тонут в бою. Подобные картины пишут дюжинами — в надлежащих местах изображен дым сражения, на заднем плане обломок мачты, к которому прильнули три маленькие фигурки. К ним пытается подойти шлюпка, дабы подобрать их; под кормовым парусом сэр Генри в чине гардемарина, а вдали, испуская эффектные клубы дыма, горит какой-нибудь корабль флота Его Величества. Все это вы видели и знаете.
— Не совсем понимаю, сэр…
— Мой вопрос? Пожалуйста. Как тонет корабль, когда этого никто не видит и не нарисует? Каждый год — вы, господа, молоды и не помните мирного времени, — даже и в мирное время корабли пропадают. Я говорю не о тех, что разбиваются о скалы или тонут, получив пробоину, и не о тех, что становятся плавучими тюрьмами или базами, и чьи шпангоуты догнивают в устьях рек. Нет, я говорю о тех, которые уходят за горизонт и превращаются в тайну. Они становятся «без вести пропавшими». Никто не напишет картину, на которой в открытом море одинокую шхуну «Джин и Мэри» поглощают…
— Черт возьми, Брокльбанк, я же сказал — старший офицер…
— Где-то посреди однообразных морских просторов найдут они свой конец…
— Послушайте, корабль может выйти из ветра, может опрокинуться, но чтоб корабль пошел ко дну, оттого что потерял стеньги, а с ним и все мы — с молитвами, проклятиями, воплями о помощи… Нет, нам не грозит никакая…
— Понимаете, мистер Тальбот, погода может быть хорошая, море спокойное. А вода потихоньку забирается в трюмы и наполняет корабль. Люди откачивают ее, покуда хватит сил, но вода побеждает. Говорят — море всегда побеждает.
Меня качнуло так, что я с трудом удержался на ногах.
— Раз и навсегда, мистер Брокльбанк, — мы не тонем! Вам не следует так говорить, а коль вы не в силах придумать, как изобразить такое событие, то, к сожалению, должен вам сказать…
— Вы, сэр, превратно меня поняли. Я и не думаю о живописи. Да, когда-нибудь кто-то напишет великое и ужасное полотно: корабль, идущий ко дну со всем экипажем, — море, небо и корабль; но не я, сэр. Да и потом, какой заказчик попросит написать такую картину? Кто купит такую гравюру? Нет, сэр. Вопрос мой не о том, как это написать, а о том, как при этом поступать.
Олдмедоу снова каркнул:
— Господи, Тальбот, а ведь он в точку попал.
— Вот мистер Олдмедоу понимает. Размышления мои были долгими. Как тонет человек, когда понимает, что он тонет? Тут вопрос достоинства, мистер Тальбот. Я хочу соблюсти достоинство. Как мне тонуть? Сделайте одолжение, мистер Тальбот, позовите вашего слугу.
— Виллер! Виллер! Черт, Виллер, почему… А, вы здесь.
— Что вам угодно, сэр? Звали, сэр?
Ему ответил Брокльбанк:
— Мы хотим вас расспросить, Виллер. Вы — единственный, кто пережил то, что можно назвать крайне неприятным событием. Вы нас весьма обяжете, если опишете…
Я прервал живописца:
— Брокльбанк, что вы, в самом деле! Он же до сих пор не оправился, если это вообще возможно!
Виллер поочередно глядел на нас.
— Ничего страшного, Виллер. Мистер Брокльбанк не подумал. Он пошутил.
Тут и Олдмедоу не выдержал:
— Черт, да это все равно что спросить бедолагу, снятого с виселицы, как он себя чувствует!
Сильная дрожь сотрясла Виллера с головы до ног.
— Описать?
Брокльбанк махнул рукой:
— Пусть его, любезный. Я в меньшинстве.
Виллер посмотрел на меня:
— Я свободен, сэр?
— Я… сожалею, что так вышло. Можете идти, спасибо.
Виллер поклонился, но как-то необычно, и ушел.
Я повернулся к Брокльбанку:
— Простите, что оборвал вас, сэр, но право же!
— Не понимаю вас, мистер Тальбот. У нас был редчайший шанс понять суть жизни и, что гораздо важнее, смерти.
Я поднялся.
— Видите ли, мистер Брокльбанк, не будучи столь предан музам, как вы, я предпочитаю не торопить события — пусть идут своим чередом.
За сим я отправился на поиски Виллера, чтобы вручить ему douceur;39 после вопроса, заданного живописцем, я почитал это необходимым.
Его, однако же, не было ни в коридоре, ни в моей каморке. Я стоял, глядя в эту самую тетрадь, что лежала, раскрытая, у меня на пюпитре. Слуга напугал меня до холодного пота. Повлияло ли на меня недавнее путешествие в мир поэзии или же его тяжелый взгляд, устремленный на что-то, видное ему одному, но мне не хотелось оставлять Виллера наедине с его переживаниями! Ведь я могу разделить с ним то, что его мучает.
Образ страшного конца вспыхнул у меня перед глазами. Мятеж, сражение за место в шлюпке… Телохранители мистера Джонса дубинками валят с ног соперников, а их хозяин спокойно шествует к своему спасению!
Эти образы подействовали на меня гораздо сильнее, чем я ожидал: опомнился я, держась за поручни, приделанные к моей двери; плаща на мне не было. Как я открыл дверь — не помню, но вдруг я очутился в коридоре. Сердце билось, словно от долгого бега.
У двери, ведущей на шкафут, мне встретился мистер Джонс собственной персоной — в плаще, хотя в том не было никакой нужды. Вокруг раскинулось темно-синее море, по которому наперерез кораблю неслись белые барашки.
