Светлана Борминская - Куплю свадебное платье
— Не надо, — уже повеселей ответила Мила и застучала шваброй еще азартней.
— Не понимаю я людей!.. — заходя в квартиру, сказала Альбина и, пока закипал чайник, вытащила бархатный мешочек из-под кровати и в диадеме и перстнях села пить чай, потом начала мыть плиту и почти уже вымыла, когда в дверь позвонили.
— Сейчас! — крикнула она и, выключив воду, пошла открывать — в красных шелковых боксерских трусах и той самой майке с мишенями и — хорошо хоть глянула на себя в зеркало — в диадеме, съехавшей на ухо, в колье — изумруды с гранатами, и перстнях, заляпанных пастой «Комет» для газовых плит.
— Черт! черт! черт! — по-быстрому снимая диадему и перстни, вертелась волчком Альбина Хасановна. Звонок не унимался. — Кто там? — мелодично, словно только что услышала, спросила Альбина.
— Гражданка Яроцкая, что же вы не выполняете свой гражданский долг?..
— Вииитя!.. — выдохнула вдова. — Что вы пришли-то? Напугали… Ну, заходите…
— Я соскучился, — уже обычным голосом сказал участковый. — А что это за мешочек у вас?
От неожиданности Альбина выронила мешок, он упал, как все золото — с грохотом. Участковый Иншаков поднял его, подержал и передал в хрупкие руки вдовы. Альбина перевела дыхание и улыбнулась.
Виктор Иванович снял очки и сказал:
— Аля, я вас люблю.
Альбина Хасановна снова выронила мешок, быстро подняла его и кинула на столик для перчаток.
— Да?! А почему… меня? — не к месту спросила вдова.
— Очень, — тоже запутался с ответами Иншаков.
Они каким-то образом поцеловались, хотя думали о разном — Витя о своей любви, а Яроцкая Альбина Хасановна о мешке с драгоценностями.
Виктор Иванович, как и положено участковому, быстро схватил Альбину Хасановну и понес в сторону спальни. Входную дверь, которую Виктор Иванович лишь прикрыл ногой, ветром из окна раскрыло настежь, и туда сразу же вбежал Лабрадор.
Впрочем, через секунду он выскочил и умчался — ему невыносимо было лицезреть чужую любовь, душераздирающее счастье, а звуки поцелуев наводили на Нельсона такую болотную тоску, что…
Зато через три с половиной минуты Дарь Иванна Кокуркина, следующая по своим девичьим делам, увидев раскрытую дверь, просто взяла и вошла. Посмотреть на себя в зеркало. Посмотрела, позвенела монистами на шее и решила подкрасить губки. Огляделась и, увидев помаду Альбины, — подкрасила не жалея. И засмотрелась на себя в зеркало — синяя с перламутром помада вдовы очень пришлась к лицу Дарь Иванны.
— Какой мягкий мешочек, а тяжоо-олый… — потрогав мешок с драгоценностями, вздохнула старая женщина.
— Ну ладно, пойду…
И случайно, совершенно случайно, положила мешочек себе в сумку, прямо на капусту и булочки в упаковке. И забыла.
Так на половину дня, то есть — на полдня, Ниночкины драгоценности в бархатном мешке попали в цепкие лапки Кокуркиной Дарь Иванны.
— Бижутерия, — решила показать осведомленность недоверчивая старушка. — Какая-нибудь шлюшка в подъезде околачивалась и потеряла!.. — Забыв, где взяла и что именно она взяла, Дарь Иванна примерила диадему с сапфирами, колье из черных топазов надела через голову, унизала руки перстнями и в таком вот виде, не подумавши, что на ней буквально миллион рублей переливается всеми цветами радуги, пошла сперва кормить собак на улицу, а вернувшись, прямиком направилась в ванную — постирать свое бельишко, замоченное бог весть когда.
Диадема с ее прилизанной головы соскочила на пятой секунде, смарагды с топазами затянуло в водяную воронку и унесло бы в канализацию на радость диггерам и прочим любителям помоев, вот только колье продолжало переливаться и сверкать черными огоньками камней на сморщенной, как нога куры, шее этой неформальной старушки.
Дарь Иванна чудом ухватила кольца пред их утоплением, заткнув слив красными шелковыми трусами, лишь одно колечко с изумрудами и бриллиантом чистой воды, малюсенькое такое колечко — соскользнуло в жерло канализации, и след его затерялся где-то глубоко под землей.
— Бижутерия, а жалко, уж больно камешки глазастые, — сполоснув под холодной водой перстни и диадему, поджала губки Дарь Иванна и положила все это бесценное богатство на полку в ванной для просушки, а сама, задирая ноги, чтобы не спотыкаться, пошла за молочным и хлебным в ближайший гастроном, забыв, как всегда, закрыть свою дверь на поворот ключа.
То, что рядом с унитазом у нее сохли золотые женские ювелирные украшения, Дарь Иванна и не подозревала.
«Да на кой они мне?» — сказала бы Дарь Иванна невпопад — и как в воду глядела!
За время ее отсутствия к ней в квартиру сперва не заглянул никто, — все, кто уже имел счастье погостить у вздорной старушки, закатывали глаза и шипели: «Грязища!»
Но Нельсон все же обежал обе комнаты, ванную и кухню. Оставил отметку у ножки стола и бросился к дверям, заслышав шарканье старушечьих тапок. Дарь Иванна плохо целилась, но хорошо бросала, и Нельсон решил не испытывать судьбу. Но, кинувшись в ноги к визитеру, он отскочил в удивлении и зарычал!
Это была не Кокуркина, в миру известная как Дарь Иванна… Это был собственноручно и собственноножно — прораб Хренков, абсолютно пьяными глазами озиравший окрестности родного подъезда и заплутавший на этажах.
— Что за хренотень? Тута, что?! Полы некому помыть? — оглядев горы мусора, засохшие огрызки яблок и гниющие банановые корки под ногами, вопросил пса Хренков.
— А ты уберись, — по-русски сказал Лабрадор и потрусил, немного заваливаясь задними лапами влево. — Ну и дурак! — зевнул пес из-за угла мусорки. — Погляжу, что будет дальше.
Послышались рев, которым пьяные мужики обычно приветствуют мир, треск, словно отдирали стену или начали с перепою циклевать полы, и — грохот!
«Упал», — подумал пес и ушел в поля гулять, чтобы не нагружать себя и свое душевное равновесие, которое предполагает лишь приятные мысли о собачках и о ловле котов.
А Вениамин Хренков, повозившись в чужой квартире с ведром и тряпкой, вдруг увидел «цацки», сгреб их в карман, сказав при этом: «Ой, мокрые!» — и, поводив глазами, вышел, держась за стены, к лестнице. Точней сказать — вывалился.
Кокуркина, придя в колье домой, с кошелкой, полной всяких продуктов, бижутерии на полке не обнаружила и, попивая кефир, ругалась минут двадцать:
— Да что же это за дела?.. Ни на минуту дверь открытую оставить нельзя!
Тут ее прервал пришедший по случаю в гости Мальков и, поцеловав старушку в кефирные усы и губы, сел и стал ждать окончания трапезы.
— Быстрей, мамаша, пейте свой кефир! — ерзал на стуле и торопил разъевшуюся Дарь Иванну румяный отец семейства Мальков.
Дарь Иванна кокетливо откусывала от калорийной булочки по кусочку и поворачивала шею туда-сюда.
Туда-сюда…
А через три дня, когда Кокуркину Д. И. никто возле подъезда так и не увидел и перестали звенеть мониста веселой старой женщины на пересечении Архангельской улицы и Весеннего проспекта, Мила Хренкова решила проявить акт любви к старым и немощным и, постучав в приоткрытую дверь, вошла в бедлам 42-й квартиры.
— Ах! — крикнула Мила на весь подъезд. — Дарь Иванна!..
На кровати лежала и смотрела в потолок Дарь Иванна, а на шее у нее была затянута веревка.
— Пииить! — вдруг прохрипела старушка. «Скорая помощь» приехала слишком поздно, хотя старушка была еще жива.
— Нетранспортабельна, — кратко сказала молоденькая фельдшер и, сделав Дарь Иванне в предплечье укол камфары, уехала к другим умирающим.
Участковый Автандил Георгиевич долго беседовал с придушенной, но — безрезультатно. И был этим очень удручен, когда шел к опорному пункту. То, что старушку придушил кто-то из местных жителей, сомневаться не приходилось, но вот кто?.. Выходит, в доме появился, ходит, спит и ест серийный маньяк, и как его теперь вычислять?
Может, объявление повесить, чтобы сам пришел?..
Казалось, нет ей конца — Дарь Иванне Кокуркиной…
И то, что она умирала, было невыносимо печально: ну зачем, ну пусть бы пожила.
— Знаешь, Мила, а сильней-то всего я любила, угадай кого? — тихим голосом спросила Милу Хренкову Дарь Иванна.
— Надежду Константиновну Крупскую? — посмотрев на портрет жены тирана над кроватью, предположила Мила.
— Почти, — вздохнула Дарь Иванна, и глаза ее стали глубже от слез. — А сильней всего я любила… Луиса Корвалана.
— «Аванте пополу»?.. — запела Мила.
— Ага, — начала подпевать Дарь Иванна. — И еще… одного колхозника!
— И охота вам было?!. — удивилась Мила, которая, прожив всю жизнь с одним только Венькой, стала просто нервнобольной.
— Ой, охотааа!.. — с чувством выдохнула Дарь Иванна. — И тогда охота, и сейчас охота, и всегда охота!..
Поправила кудри и умерла.
Смотри во все глаза (если они есть)
