Инесса Ципоркина - Мир без лица. Книга 2
— И сколько их, по-твоему, в том гнезде?
— Не знаю, — пожимает плечами Легба. — Люди очень разные. У некоторых гнездо вообще пустует. Не выжили птенцы. Нечему вылетать. Тело одряхлеет, умрет — и ничего не останется.
— А как это все связано с особой, по которой мы ползаем, будто вши? — сухо осведомляется Мулиартех. Она разозлена и — вот удивительно! — нервничает. Кажется, Легба в тормозной стариковской манере приближается к весьма неприятному известию.
— Видимо, она и есть одно из направлений. Самое страшное. Смотри! — Палец Фрилс указывает на кромку облаков, подцвеченную красным и лиловым, точно внизу, под покровом тумана, полыхает лес на горных склонах.
Вот только ни отблесков пламени, ни клубов дыма, ни треска погибающих в огне деревьев не доносится из-под серой пелены. Странный огонь — беззвучный и бессветный. Единственное, что есть — это запах. Запах гари и чего-то еще, сладковато-гнилостный, забивающий ноздри, неотвязный.
— Что там? — осторожно спрашивает Морк.
— Доказательства того, прав я или нет, — упорствует Легба.
И тут Морк решительным шагом направляется вниз по склону. Я хочу крикнуть, чтобы он этого не делал. Но разве женский вопль ужаса когда-нибудь останавливал мужской героический порыв? Да никогда. Даже если порыв был, по размышленьи зрелом, не столько героический, сколько идиотический. Вот и остается мне грызть кулак, наблюдая за тем, как фигура Морка тонет в наплывающем тумане. Марк срывается с места и, ловко прыгая по камням, догоняет моего неустрашимого героя. И буквально через несколько минут из облака доносится рычание и стоны.
Как же мы бежали, буквально катились по откосу навстречу ловчим сетям тумана! Гвиллион сразу вырвался вперед, за ним огромными прыжками неслись я и Фрилс (кажется, некоторые физические навыки достались ей от Фреля), а за нами, набирая скорость, точно несущийся под уклон поезд, текло тулово морского змея. Но в облака мы врезались одновременно, растянутой шеренгой. И так же одновременно наткнулись на Морка и Марка. Морк, оцепенев, пялился вниз, его правая рука без всякой деликатности удерживала Марка за волосы. Марк полувисел на роскошной гриве уриска-полустоял на четвереньках. И… блевал. Рычание и стоны вырывались из его глотки, а вовсе не из пасти хтонического чудовища, как нам сперва показалось.
Не успела я спросить, что здесь, черт возьми, творится, как запах настиг меня, точно грабитель жертву в подворотне, ударил в переносицу, схватил за горло, вывернул наизнанку. Хорошо, что чувствительность фомора отличается от человеческой. Иначе как бы мы терпели гниющие туши китов и гигантских кальмаров, которые время от времени сваливаются нам на голову? Воняло, впрочем, не одним сдохшим китом, а целой стаей, целой популяцией китов, истребленных бессмысленно и беспощадно. И брошенных разлагаться к ногам каменной великанши. Впрочем… Это были не киты и не какие-нибудь жертвенные зверюшки. Это гнила вторая нога той, по чьему телу мы так беспечно прогуливались. Из-под слоя кожи, похожей на ноздреватый камень, проступали фиолетовые и алые пятна, издали похожие на цветущие луга. Вот только пахли они отнюдь не фиалками.
— Так я и думал! — выкрикнул Легба. — Это Хель!
— Хель, заживо гниющая повелительница мира мертвых? — на удивление спокойно уточняет Гвиллион.
— Она самая, — морщится Легба. — Мы в Хельхейме. Барон Суббота, ну и вонища! Идем отсюда.
Дважды просить не пришлось. Вверх по склону мы двигались медленнее, чем вниз, но ненамного. Казалось, запах решил составить нам компанию. И на вершине хребта, на верхней точке голени Хель он был почти так же ужасен, как под облаками. Пришлось приглушить обоняние, чтобы мозги снова заработали.
— Здесь, в царстве мертвых, как и в царстве живых, правят разные боги, — продолжил свой рассказ Легба. — Я с ними незнаком. Но, в отличие от людей, знаю, что есть мы… и есть другие. У каждого бога множество имен, лиц, тел, занятий. Иначе как бы они справлялись со своей извечной задачей: встречать, судить и наказывать мертвых? Рождение и смерть от сотворения мира — женская работа. Мы, мужчины, лишь орудия их силы. У входа в край мертвых души встречаются с Эрешкигаль, дарительницей смертельного взора. Он похож на тот, которым боги наделили тебя, морской змей. Он расщепляет то, что раньше было — или казалось — единым целым. Душа раскалывается на части. То, что следует судить, отправляется на суд богов. То, чему следует сгнить, попадает во власть Хель. То, чему следует очиститься, забирает себе Тласолтеотль. И все эти богини, принадлежащие, как думают люди, разным временам и народам, суть три лика, три тела единой богини. К ней стремится моя женская ипостась, моя божественная супруга, Помба Жира.
— Геката, — едва слышно роняет Марк.
— Она. Повелительница мрака, следящая, чтобы мертвые не покидали свою юдоль, — высокопарно заключает Легба.
— Значит, мы стоим на… э-э-э… здоровой половине Хель, а где-то бродят еще две такие же благоуханные красотки? — осведомляется Мулиартех.
— Ну да, — безнадежно вздыхает Владыка Перекрестков.
Еще две. Как будто одного божественного зомби недостаточно! Я с тоской озираюсь вокруг. И понимаю, что камни подо мной медленно-медленно движутся. Хель заживо гниющая решила переменить позу. Помоги нам Иеманжа, Лир и все боги океана!
* * *Мертвое озеро ждет, пока я наберу войско. Войско наездниц. Самые сильные, самые злые, самые опытные слонобойцы в моем распоряжении. На берегу остаются дети, матери и отряд охранниц на случай непредвиденных инцидентов с бродячими охотниками на наездниц. Остальные — полсотни воительниц с мощными ногами и мускулистыми торсами, с бесстрастными индейскими лицами — идут со мной. Так сказала Мама.
Я не знаю, откуда к Маме приходят решения, которым беспрекословно подчиняется племя. Не нужны ей ни шаманские пляски, ни воскурения, вводящие в транс. Мама не взывает к великим богам и неуловимым духам. Но когда рубленые черты ее лица замирают, а глаза скрываются под тяжелыми складчатыми веками, племя знает: то, что прозвучит после — больше, чем приказ. Это неизбежность. И когда Мама заявила: «Идем с тобой. Куда поведешь», — я не позволила себе ни расспросов, ни возражений. Все ритуальные танцы вокруг фразы «Я не соглашусь, чтобы вы рисковали из-за меня!» остались в реальном мире, где приходят за помощью, но получив ее, непременно делают вид, что предпочли бы справиться самостоятельно.
Мать Болтушки Ати разговорчивей своих соплеменниц. Это высокое доверие — стать собеседником наездницы. После того, как я отвела петлю от девочки, ее мать мне это доверие оказала. Грех было не воспользоваться подобной оказией.
— Мама думает, Мертвое озеро опасно? — приступила к расспросам я.
— Мама знает.
Мать Ати, из имени которой я не запомнила и десятой доли составляющих, позволила называть себя Исхаам-наиб-Массанеми-ки-Магорх, панибратски до неприличия. Как если бы я разрешила обращаться ко мне «Мируха».
— Исхаам-наиб-Массанеми-ки-Магорх, — я сделала приличествующую паузу, показывая, сколь высоко ценю дозволенное мне амикошонство, — кто нас встретит? Госпожа альвов — кто она?
— Смерть этого мира. — Родительница Ати все так же размеренно водит ладонью, полируя секиру. Тяжелую, непригодную для руки человека или тролля. Против кого она? Что призвана разрубить? Даже для каменной плоти тролля лезвие ее чрезмерно: шириной с мое предплечье, весом в половину меня, падающее под собственной тяжестью с силой промышленного пресса. Несколько десятков наездниц, вооруженных подобными топорами, в минуту нашинкуют стаю тираннозавров. Что же, альвы выпустят нам навстречу динозавров? Но в этом мире НЕТ динозавров. Он слишком молод. Здешнее зверье — мелочь пузатая, если сравнивать с животными моей реальности. Значит, ожидается сражение не с животными. А с кем? Или с чем? С волшебными роботами?
— Талосы[80], - роняет Нудд.
Когда же это слово прозвучало? В самом начале нашего анабасиса, в темнице Красивой Руины, печального дома, брошенного людьми и заселенного слуа[81], убивающей нежитью. Здесь тоже есть слуа. Железные слуа. Слуа, созданные альвами.
Итак, мы нашли тебя, здешний Неблагой Двор, средоточие смерти и мщения. Или ты нашел нас. Выслал мне навстречу Бога Мщения, Бога Разочарования, своего агента, водил нас с Нуддом тропами богов, привел в Утгард — и вот, поставил лицом к лицу со смертью этого мира. С местными инженерами, клепающими доисторических терминаторов в черных пещерах. И всё ради того, чтобы убить меня, слабую женщину? Немыслимо.
— Смерти нужна свобода, — произносит Исхаам-наиб-Массанеми-ки-Магорх. — Ты мешаешь.
Конечно, мешаю. Стараюсь сделать так, чтобы в моей вселенной не было ни войн, ни эпидемий, ни Рагнарёка. Не в моих силах обуздать сердца живущих на этой земле, но я мешаю смерти разгуляться в полную мощь.
