Владислав Булахтин - Девушка, которой нет
Оля переоделась в черный халат со множеством застегивающихся карманчиков и натянула зеленую бейсболку с надписью «Чавес».
Края халатика, не закрывая весьма достойных ножек, шевелились много выше колен, подчеркивая каждое движение медсестры.
На губах у прибывших мужчин крутилось восхищенное: «Ох, ни фига ж себе халатики стали выдавать медперсоналу! Доктор Смерть, ни дать ни взять…»
Но говорить стеснялись, опасаясь раскрыть крайнюю степень опьянения.
Djordje Balasevic: «Dojoska»
– Ты хуже, чем все библейские грешники и грешницы вместе взятые. Все твои чувства теперь атрофированы, – уверенно заявил Витек. Они шли по звенящему холлу «Рэдиссон».
Фея задумалась, стрельнула глазом на своего не по-детски красноречивого спутника:
– Дудки! Я люблю… любила одного человека!
– Увы, произошла перезагрузка. Твои внутренности теперь из ненаполненных сосудов. Вместо чувств – хорошо развитое воображение. Эта неудовлетворенная бездна может разорвать тебя изнутри, и ты исчезнешь, смертельно раненная осколками.
Фея старалась не показывать вида, что прозвучавшие слова болезненны:
– Хорошенькая плата за жизнь!.. Я бы твоего лектора, который научил тебя нести этот словесный понос, расстреляла бы раньше, чем дворовых пацанов, открывших тебе богатый матерный язык… – Она почувствовала, как забытая злость вновь закипает в ней. – Расскажи-ка мне лучше, человек из подворотни, чем ты можешь помочь моему горю? Исцелить?
– Возможно. Я бы назвал это по-другому – совершить чудо.
– Найди хромого, кривую с неизлечимой молочницей. Я не пользуюсь бесплатными услугами народных целителей без лицензии.
– Если я обладаю силой, это не значит, что хочу быть банальным. Зачем размениваться на лечение, когда можно попробовать воскресить и жизнь, и чувства?
– Улёт! Кто тебе тексты пишет? – возмутилась Фея. – Мне твои подвиги Гиппократа нужны как Дюймовочке обувь тридцать девятого размера. Просто помоги найти Кораблева.
– Помочь найти или помочь спасти?
Фея подошла к панорамному виду Москвы. Он показался нарисованным на холсте окна – ночь, надвигающаяся на все более неуверенную иллюминацию города, уплывающие в темноту стены Кремля, силуэты домов, хвосты автомобильных пробок…. – близок день, когда они уже не смогут вынырнуть.
Девушка зажмурилась:
– В нынешних условиях это одно и то же.
Robbie Wiliams: «Supreme»
Замерев у противоположной стенки, мужчины смотрели Оле в рот. Она безраздельно завладела их вниманием сразу после вопроса Сани: «Ну и как, тебе нравится твоя работа?»
Толя не прекращая сигналил, пытаясь расшевелить машины, по непонятным причинам скопившиеся на улицах Москвы. На крыше, надрываясь, крутилась мигалка. В двенадцать часов ночи на улице было светло и суетно, как днем.
– У полиграфии есть будущее. Человечество не использовало все возможности визуального ряда. Мир страдает от недостатка выразительности, – продолжила Оля. Пошарила рукой под своим лежаком, достала огромный фотоальбом и протянула его Кратеру, который во время разговора старательно прятал взгляд от настойчивых глаз медсестры.
В альбоме оказались художественные фотографии Оли различной степени обнаженности. Почти на всех она позировала в черном халатике и бейсболке, приоткрывая тайные и не совсем тайные закоулки своего тела, немыслимо выгибаясь для лучшего их обзора.
– Сюжетная линия хромает, – заплетающимся языком заметил Костя, внимательно разглядывая подписи к фотографиям: «Оля и шаловливое перышко», «Ловкие пальчики творят чудеса». – Почему все время в черном?
– Когда работаю интим, гражданское не надеваю, – быстро ответила Оля. Девушка беззастенчиво расстреливала мужчин глазами. Ее лицо покинула сосредоточенность. Оно открылось, губы вмиг припухли, взгляд призывал, давая понять – преграды, в которые заковано личное пространство медсестры, пали. Да и само это пространство здесь только для того, чтобы присутствующие мужчины начали его заполнять. Оля сорвала «Чавеса». Казалось, ей на голову выплеснули галлон невероятно тягучего меда – пышные волосы рыжей волной вытекли на плечи, заструились по лицу.
Нескромный свет уличных огней, мимо которых проплывала «скорая», нырнул в глубокий вырез халата, обнаружив там кружевное белье на размер больше покачивающихся бугорков, которыми так откровенно предлагалось воспользоваться.
– Т-т-ты сейчас т-тоже интим работаешь? – заикаясь, спросил Костя.
Кратер осмелился поднять глаза и восхищенно-вопросительно посмотрел на Олю.
Удивление Оли было легким и недолгим:
– Если вы этого не знали, можно пересмотреть наши планы на вечер.
«Иногда заняться сексом хочется намного больше, чем спасать мир. Интересно, это чья-то фантазия заискрила или…»
Мысли Кораблева перебил водитель Толя:
– Мужики, определитесь, наконец, куда следовать для разврата?
«Может, еще денег ему дать? Не объяснять же, что не знаем, ни куда ехать, ни что делать. Кто приютит в мегаполисе чародеев-идиотов и двух медработников, по совместительству – сутенера и проститутку?»
Би-2 & Агата Кристи: «Все как он сказал»
– Я не дам этому миру исчезнуть! – громко и самоуверенно заявила Фея, когда они поднимались в лифте. Пожилая семейная пара, составившая им компанию, выпучила глаза.
Номер действительно выдали шикарный. Без проволочек, без излишней подозрительности – сегодня отель не мог похвастаться наплывом клиентов.
Изучая, как отзывается на воспоминания гулкая равнодушная пустота внутри, Фея убеждала себя заснуть. Как и любая женщина во все века, она пользовалась бессмертными банальностями Скарлет О’Хара.
О Кораблеве – больше ни слова. И мысли – вон. Слишком много смертей увидела, слишком много светлого померкло в душе. Куда с такими внутренностями любить? Камнем вниз и не барахтаться. Комиссарский пульс стучал ровно и уверенно. Стучал ради других. Ни одного удара для себя.
На королевской кровати Витек занимал одну десятую часть. Он в несколько слоев обернулся почти невесомым одеялом, оставив маленькую дырочку-сопелку.
Не осталось сил помыться, поэтому он остро чувствовал несовместимость своего грязного уставшего тела, измучившейся души и всей этой холодной роскоши вокруг.
Так же, как в любую другую ночь, ему было страшно, горько, но уже не так одиноко – рядом за стенкой спал его новый (первый!) друг.
«Спит, я точно знаю – спит. Стальные нервы».
Откуда это знание о людях незнакомых, о событиях далеких? Откуда взялись мысли о том, что он может кому-то помочь, что-то изменить? Они давно и прочно въелись в его душу, в его память. Сколько раз он молил Бога избавить себя от этой необъяснимой тяжести?
Бессчетно. Тщетно.
«Вероятно, не только я, но и каждый человек вечером думает, что он еще способен на выдающийся поступок и обязательно должен сделать что-то легендарное. Почему я терзаюсь своей уникальностью? Чушь! Все такие. Все печалятся, все ищут, все никак не разберутся в себе и окружающих…Тужатся лепить судьбу. До отвращения, до капитуляции, до покорного следования капризным обстоятельствам…»
Он выглянул из своего мягкого кокона, глубоко вдохнул воздух, начал вспоминать лица тех, с кем довелось встретиться за его короткую жизнь. Это придуманное им самим упражнение никогда не развеивало грусть, вечную спутницу поступков и мыслей Витька.
«И правда, что делать? Как можно что-то исправить, изменить? Люди как снежная лавина. Обрушиваются на твою голову. Тебя вертит, вертит – и не замечаешь, как оказываешься распластанным на земле возле какой-нибудь особо выпирающей вверх кочки, глыбы, которая разрушит и похоронит все твои дерзновения…»
Он вновь содрогнулся от вереницы мрачных предвидений, просочившихся, отравляющих, не покидавших с того промозглого мартовского вечера, когда он решил, что больше никогда не будет заложником чужих поступков, не будет помогать, не будет учить.
Единственное, чего ему хотелось, – не думать о себе, самом увлекательном, самом неожиданном явлении, прикладная занимательность которого в том, что главным этапом его жизни станет смерть.
Витек еще долго смотрел на гаснущие за окном огни, вновь не разобравшись в себе, так и не придумав, как остановить эпидемию, как действовать, как выжить.
Madonna: «Frozen»
Мужчины тихо, но увлеченно совещались. Оля, выгнувшись грудью, требовательно смотрела на них. Костя настаивал:
– С помещением у нас проблем не будет. Где хотим, там и устроим плацдарм.
«Скорая» остановилась в Гагаринском переулке. Оля и Толя с любопытством наблюдали споры трезвеющих мужчин. Первой не выдержала Оля:
– Господа, вы сначала определитесь, будет у нас сегодня секс или отложим его до более явного пробуждения либидо. В остальном я смогу вам помочь.
