Владимир Митрофанов - Кемер в объятиях ночи
А когда дети вырастают, но начинаются новые проблемы. У знакомых дочка отмечала восемнадцатилетие. Родители уехали на все выходные на дачу, чтобы не мешать ей. Они думали, ну придут пять-шесть человек, посидят, потанцуют. Дочка же на свой день рождения назвала кучу друзей, они напились, выбили стекла в серванте и в двери на кухню, раскололи цветочные горшки на подоконнике; со слов соседей, орали матом и шумно блевали с пятого этажа, свесившись по пояс из окна. Еще и по возвращении нашли парочку за диваном на полу, которые слепились и все еще не могли разлепиться, как насекомые. Позже мать подслушала их впечатления: „Здорово провели время!“
У одного дочь, вроде он и глядел за ней во все глаза, в шестнадцать лет вдруг родила. А поздно сообщила, что беременна, потому, что до смерти боялась отца („Авось, само рассосется“). Попсиховали, попсиховали родители, а что тут поделаешь! Родила удачно. Ребенок родился здоровенький, орал, конечно, по первому году чуть не каждую ночь без передыху — все хотел есть. Бабушка и дедушка им в основном и занимались, поскольку дочке надо было учиться, приходила она домой поздно, потом у нее появился молодой человек, и она иногда оставалась у него ночевать. А что там будет дальше, никто не знал.
Впрочем, с дочерьми у людей бывали и другие, гораздо более серьезные проблемы. Григорьев как-то от кого-то услышал, что умер Галямов, их общий с Тарасиком приятель. А позже Тарасик ему все рассказал подробно:
— Галямов, по сути, вроде как был и неплохой отец: не пил, занимался с дочерью Маришей, водил ее на кружки, был с ней строг, никуда не пускал, но потом в подростковом возрасте дочь за что-то его невзлюбила и начала всячески ему досаждать. Начались постоянные прогулы, тусовки. Потом выяснилось, что она торгует интимными услугами и через Интернет, и просто так, да еще и долбается героином. Галямов пошел разбираться. Нашел квартирку, позвонил. Вышел какой-то грузин-сутенер. Толстый и волосатый. Сразу начал гнуть пальцы веером, что-де у него брат вор в законе, обложил Галямова матюгами с акцентом, толстым своим брюхом его выталкивать из квартирки, что было абсолютно невыносимо и отвратительно. Мариша же, скрестив руки, глядела на отца с усмешкой: „Ну, что, съел, папаша хренов?“ Галямов тогда ушел, раздобыл где-то охотничье ружье и при дочери убил грузина выстрелом прямо в проклятое брюхо, а потом тут же выстрелил себе в рот картечью. Что там было! Грузин успел еще и обосраться перед этим. Говорят, весь потолок и стена в комнате были в галямовских мозгах и оттуда капало и стекало мерзкой малиновой слизью. Даже на телевизор попало. К тому же кровь ногами растащили потом по всей лестнице санитары и менты. Аж подошвы прилипали и щелкали, когда отлипали. Самое жуткое, что сама она, Мариша, была в этот момент обдолбана или пьяна и ей было все равно. Вся квартира настолько была залита кровью, что протекло сквозь потолок на этаж ниже, потому что из грузина хлестало как из ведра, пока он, наконец, не помер. Когда менты приехали, так один из них даже поскользнулся и чуть ли в шпагат не сел прямо в это самое дерьмо, а другой тут же на пол и наблевал. Соседи еще подавали в суд по поводу ремонта, а Маришке было пофиг. Слышь, чего подумал: возможно, какой-то пробел воспитания в детстве все же Галямов допустил. Не хватило какого-то важного звена. Может быть, потому что по дому она никогда ничего не делала. Отсюда результат, что Галямыч отец в целом получился плохой. И конец у него был плохой. А бывший сосед дядя Саша Ковтюхов получается, что отец хороший, хотя и поколачивал по пьянке жену и обеих своих дочек. Те, однако, выросли, выучились, работают, вышли замуж, народили ему внуков, да и теперь папашу не забывают, ухаживают за ним, часто заходят, приносят и „Беломор“ и даже бутылочку. Отсюда вывод, что именно дядя Саша как раз-то и был хороший отец, а Галямыч — плохой. Слушай, я первый раз видел ситуацию, когда никого не жалко: один мудак убил другого мудака и сам застрелился. Мир ничего не потерял, разве что приобрел…
Мариша после этого дела еще какое-то время кололась героином, а потом вроде бы отошла от этого дела, даже вышла замуж, хотя родить ребенка у нее уже не получилось, а последствием наркомании были эндокардит и перенесенный инсульт: немного кривилось лицо и плохо действовала правая рука.
И это была та самая Маришка, которую папа водил за ручку и на танцы, хор и еще куда-то на кружки. Слом произошел лет в тринадцать-четырнадцать. Что-то сработало внутри ребенка и все предыдущее воспитание пошло насмарку.
Конечно же, детьми надо постоянно заниматься. Но насколько нужно такое повышенное и назойливое внимание к ребенку, тоже большой вопрос. Григорьев знавал одного такого упорного папашу, который всю жизнь просто заставлял дочь делать только то, что он скажет. На некотором этапе это отцовское давление сыграло положительную роль: она хорошо окончила школу, хотя и были колебания типа погулять по мальчикам. После школы она захотела стать швеей, но отец заставил поступить ее в холодильный институт и чуть ли не на занятия и зачеты с ней ходил, и в конце концов она закончила институт с красным дипломом. После института он запихнул ее в аспирантуру того же института, но тут она стала уже насмерть, хотя и поступила, но ничего не делала и все-таки ушла из аспирантуры. Отец отправил ее в дом отдыха, где она расслабилась, познакомилась с мальчиком, что в итоге закончилось неожиданной беременностью. И тут пошла такая буря, что ой, но все-таки ребенок родился, они стали жить вместе с тем парнем типа в гражданском браке, опять же по интригам отца, который зятя ненавидел, возможно, и за дело, потому что тот был прирожденный бездельник. Дочь по специальности не работала ни дня, а занялась каким-то торговым бизнесом, в котором довольно быстро преуспела, что позволило ей купить большую квартиру, обставить ее и купить дорогую машину. Отец и в эту квартиру ходил чуть ли не каждый день, зудел, чтобы она гражданского мужа своего ни в коем случае там не прописывала, чтобы он не имел на квартиру никаких прав. И тянулась эта история уже целых четырнадцать лет. Получилось так, что чадолюбивый отец со всей опекой и упорством дочери хорошо подосрал. Как только мог испортить, так и испортил. Так, по крайней мере, выглядело это со стороны. Что он сам думал, то неведомо. Возможно, он считал, что кабы не он, то было бы еще хуже.
Другой пример. У одних опять же общих с Тарасиком знакомых родился поздний ребенок. Из каких-то своих соображений они год его вообще никому не показывали, да и сами особо в тот год никуда не выходили — разве только папаша на работу, типа чтобы не сглазили и ничем не заразить — и все равно ребенок постоянно болел. И еще отец целовал его чуть не взасос. Григорьева как-то это даже покоробило: уж так-то сюсюкаться не нужно. Этот родитель вообще как-то излишне остро переживал беременность жены, даже ходил с ней на специальные курсы для беременных, учился дышать, и естественно, непосредственно участвовал и в сами родах, ему даже доверили перерезать пуповину, и он, с его слов, трясущимися руками ее лично и перерезал. Акушеры, конечно, морщились, но что делать — клиент платит, да и жалко, что ли? Тут же ребенка, чуть ли в смазке, по новым веяниям приложили к материнской груди. Кажется, этот безумный папаша и сам бы с удовольствием родил, а была бы грудь — и грудью покормил или сам бы грудь пососал, если бы это было возможно. Григорьеву все это казалось несколько странным. У некоторых знакомых ребят было трое и больше детей. У одного Совкова, кажется, пять или шесть, и он ни с кем из них особо не цацкался, а когда жена в очередной раз ложилась в роддом, то быстренько передавал детей теще, а сам впадал в загул и все эти дни ходил вдребезги пьяный. Ему бы и в голову не пришло участвовать в родах или перерезать пуповину. Пусть ее режут те, кому это положено. Этим испокон веков занимались повивальные бабки, а теперь — специально обученные профессионалы, им надо только заплатить, чтобы они были повнимательнее к матери и не перепутали ребенка. Тарасик считал, что этот папаша наверняка является скрытым педрилой женского вида. Сам Тарасик старался придерживаться основ традиционного воспитания — почти что Домостроя. Он тоже считал, что мужчина и женщина несут в семье совершенно разные функции, и именно это делает семью крепкой. Изменение функций неизбежно разрушает семью. Семья просто начинает терять свой смысл. Зачем много зарабатывающей женщине муж-добытчик? Тарасик рассказывал, что его родной дядя всегда порол детей за плохие оценки, дочку не выпускал после девяти из дома аж до восемнадцати лет. Кавалера ее однажды избил в кровь. И в конечном итоге опять же все дети выросли, выучились и стали нормальными людьми и отца не забывают. Та ситуация, когда важен конечный результат. Некоторые вспоминают своих жестоких отцов с восхищением: „Знаешь, как меня батя в детстве лупил! Ой-ё-ёй!“
