Эдуард Лимонов - Торжество метафизики
Я подошел к зеркалу и увидел себя. Результат был блестящий. Вася приплюснул мою башку с боков, и физиономия моя теперь выглядела интеллектуально удлиненной. Точнее, начала, начинала выглядеть.
— Спасибо огромное, Вася.
— Спасибом не отделаешься. Давай мой голову.
* * *Васю по УДО никто отпускать не спешит. Хотя две трети своего срока он отсидел, однако то ли он что-то натворил в 33-й колонии, где содержался до прибытия в 13-ю, не то просто потому, что у него нет адвоката, никто и не заикается о его УДО. Он как бы не существует для администрации, офицеры смотрят сквозь него. На промку работать он не ходит, от него ничего не требуют, но и не отпускают.
Недоверчивый Вася, тяжелый, думаю я. Тот факт, что он остриг мне башку, свидетельствует, что он меня все же принял. Маленький черноглазенький Вася, матерщинник в рваных лаковых туфлях.
XXXV
Телевидение приехало в субботу. Если бы я знал, сколько неудобств они причинят моим товарищам по несчастью, то отказался бы от телевидения. Началось с того, что на утренней поверке нас вне очереди лишний раз осмотрели и козлы, и офицеры. Прошлись по нашим скромным рядам и устроили нам разнос. Кого с руганью, кого упреками заставили сменить то рубашку, то штаны. А у кого в баулах не было запасных, тех заставили заимствовать у других осужденных.
Затем после утренней поверки неожиданно отобрали большую группу ненадежных зэка и угнали их на промзону, хотя мы точно знали, что работы для них на промке нет. Не появись этого злосчастного телевидения, они провели бы субботу в отряде, и если бы нас не гоняли бы в клуб, если у администрации не было запланировано для нас клубное мучение, то, может быть, зэкам удалось бы попить себе мирно чайку в пищёвке раз-другой. «Ненадежных» здесь следует понимать не в смысле буйных, а тех, кто может по непониманию ляпнуть что-либо лишнее, невыгодное администрации.
Вся жизнь отряда, да и всей колонии, оказалась в тот день перекособочена. Оставшихся надежных зэков согнали в ПВО, и они там сидели парясь, так как по случаю дождя с порывами ветра им закрыли и окна. Вначале я был с ними, тоже сидел и парился. Но потом меня вывели в локалку, и я почему-то стоял там один, Антон стоял у забора, выглядывая телевидение. Чтобы зэки не мешали телевидению, всю колонию посадили в отрядах, и жизнь в колонии замерла.
Наконец появились телевизионщики. Женщина и три мужчины. Женщина лет тридцати, столичная, модная и худая. С ними шел наш Хозяин! Никто никогда не видел Хозяина в колонии в субботу. И никто никогда не видел его запросто разгуливающим по Via Dolorosa с гражданскими. Они зашли в калитку. Я встал им навстречу со скамьи, где у нас обычно курили. Это сценарист Антон, в конце концов, усадил меня на скамью. Я было хотел отказаться. «Ну чего я буду сидеть как идиот один! И зачем убрали зэков из локалки? Кому они мешали?» Антон разумно отвечал, что его дело тут маленькое, ему сказали убрать всех в ПВО, он и увел их.
— Здравствуйте, — сказала женщина, приблизившись ко мне. И добавила: — Эдуард Вениаминович. Привет вам от Савика Шустера. Спасибо, что согласились сниматься.
— Здравствуйте, — сказал я. — Кто же от телевидения отказывается.
От тележенщины несло духами в невозможной степени. Казалось, сейчас запах этот свалит меня с ног. Вышло солнце и пригрело воду, розы, нашу зелень, все эти элементы запахли и едко, и мокро, соперничая с ее духами.
— Мы хотели бы снять вас в течение дня, как вы обычно тут живете и чем занимаетесь.
Хозяин робко прокашлялся.
— У нас клуб очень хороший. 13-й отряд и вообще наша колония первые места по ГУИНу занимают в КВН.
— Да-да, клуб, конечно, — сказала тележенщина без уважения. Не зная того, что сразу после утренней проверки наши музыканты умчались в клуб и с тех пор там репетируют вовсю. Без отдыха.
— Пойдемте в ПВО, там мои товарищи собрались, — предложил я, желая скорее освободить ребят из плена.
— Пойдемте, — охотно и ласково согласилась тележенщина.
— Но я должен сменить обувь на тапочки, — сообщил я и отправился к стендам с нашей обувью, их после ливня вынесли на улицу.
— Мы хотели бы снять вас, переодевающим обувь, и как вы входите, — сказала тележенщина.
И, повесив на меня микрофон, они начали меня снимать, заставив повторить сцену. Внутри барака их заинтересовала спалка, и они стали снимать мое спальное место, потом содержимое моей тумбочки. Невыносимо долго, так что я добрался до ПВО уже минут через сорок. Зэка сидели там, окна закрыты, и телевизор не работает. Было так душно, что у многих лбы были мокрые.
— А телевизор чего не включите? — спросил я наркомана Кириллова.
— Отрядник выключил. Сказал, не слышно будет, когда телевидение подходить станет.
— Заебали они нас с этим твоим телевидением, — сказал Вася Оглы.
На самом деле он тоже был ненадежным, но, отсидев столько лет, пользовался определенными льготами. На промку его не посылали.
— Осознаю, — сказал я. — Меня тоже заебали.
— Чего спрашивали? — поинтересовался Кириллов.
— Да ничего особенного пока. Постель снимали, шкаф. Сейчас вроде в клуб пойдем.
Телевизионная команда не заинтересовалась ни нашими рыбками в аквариумах, ни портретом зеленоволосой девочки. Они лениво сняли несколько кадров: я, сидящий впереди отряда, один в целом ряду, и безмолвный отряд сзади.
Позже нас вывели и строевым шагом повели в клуб, куда уже усадили другие отряды. В стерильном холодке клуба телевизионщики потоптались в проходе и наш лучший во всем ГУИНе оркестр снимать не стали. Что-то им не понравилось. Картинка, может, не получалась. Они все же взошли на сцену и сняли зал. Сверху. Им разрешил Хозяин. Но тоже недолго снимали.
Отряды подняли и повели по домам, то есть по корпусам, они же бараки.
— Что бы нам такое тут у вас снять, Эдуард Вениаминович? — щебетала женщина, стоя со мной у клуба. Хозяин чуть поодаль.
Он запретил снимать себя и не хотел попасть в кадр даже случайно, потому держался шагов на десять позади нас. Одновременно было понятно, что такое важное дело, как надзор за телевизионщиками, Хозяин не мог доверить даже самому своему бдительному подчиненному.
— Снимите обед в столовой, — предложил я. — Очень мощное зрелище. Сидят восемь сотен головорезов с бритыми башками и одновременно подымают ложки, жуют, двигают челюстями. Выглядит сильно. Особенно в музыкальном сопровождении группы «Рамштайн».
— Вам не запрещают слушать «Рамштайн»? — изумилась тележенщина.
— Да наша администрация понятия не имеет, что за группа «Рамштайн». Им всякая музыка только звуки.
Тележенщина пошла к Хозяину и договорилась о съемке в столовой. Вернулась к нам.
— Администрация разрешила съемку в столовой при условии, что мы не станем записывать разговоры за столом вас с вашими товарищами.
— Отдать вам микрофон? — спросил я и потянулся вынуть аккумулятор, который они положили мне в брючный карман. Микрофон же был пристегнут к краю куртки и, черный и мелкий, был практически незаметен на куртке.
— Пусть пока побудет у вас микрофон, — заметил звукооператор и занялся разматыванием какого-то провода, на меня не глядел.
Нас спешно вывели, построили и повели в столовую. «Шаг!» — кричал время от времени Антон. Спиной от нас бежали оператор и его помощник и снимали нас — то ноги, то головы. Ну и, конечно, солнце, как топленое масло, пот, розы, асфальт — все присутствовало. И звук топающих ног. «Шаг!» Очаровательная картинка унижения. И я в кепи и в очках среди всего этого — основной объект показа. Тюремные моды 2003 года, летний сезон. Костюмчик от ГУИНа, хлопок, крашенный в черное, кепи — подарок Сурка, саржа черная, туфли на резинках, без шнурков, армейские, очки Rodenstock, германские.
В столовой было ужасающе душно и влажно. При наличии второго яруса окон вверху под крышей их почему-то никогда не открывают у нас. Может быть, боятся насекомых. Не открывают и окна первого яруса. Так что вентиляция совершается лишь за счет дверей. И вот мы вверглись в это пекло, а с нами и телевизионщики. Справа от меня оказался Юрка, слева Витя Галецкий, наш спортсмен. Мишка оказался напротив нас. Юрка и Мишка были в клубе, им не дали даже времени сбегать за ложками, и вот они теперь сидели, не имея, чем есть суп, и потому ели хлеб. Обыкновенно, если они находились в клубе, я брал их ложки с собой, а они присоединялись к отряду, когда он проходил мимо клуба. Так же поступали и музыканты. Но сегодня и я не попал в отряд за ложкой. Но мне уже принесли столовскую ложку. А вот Мишке с Юркой нет.
Мы ели и матерились.
— Ну, бля, Эдуард, с твоим телевизором… Ну, бля.
— Вину искуплю. Попрошу загнать вдвое больше сигарет.
— Да Эдуард тут ни при чем, — защитил меня Галецкий. — Это наше начальство перепуганное выслуживается. Ничего не случилось бы, если бы вы сбегали за ложками.
