Михаил Попов - Колыбель
— Перебьем воров и грабителей!
Председатель, так и не принявший здешней одежды, в полуистлевших шортах, голый по пояс, тоже выскочил вперед, видимо, понимая, что деятельность из–за кулис заканчивается и надобно столкнуться в открытом бою.
Вожди стали сходиться, армии остались стоять. Никакими лозунгами и угрозами их было не сдвинуть с места.
Ну что ж, схватка царей один на один — такое бывало и в нормальной человеческой истории.
Его величество был уверен, что победит. У соперника в руках только дубинка, да и почти старик он.
Непонятно, для чего царь царей зарычал и тряхнул копьем, как какой–нибудь Конан. Инженер Ефремов во главе своего войска был похож на спичку перед строем карандашей, и в нем было невозможно разглядеть какую–то реальную угрозу. Он вел себя осторожнее, не делал резких и ответственных жестов. Понимал, что все поставлено на кон; если его люди уйдут голодными…
Между вождями осталось всего метра три.
И тут зазвонил телефон.
Чтобы его взять, царю царей пришлось перехватить копье, и в процессе этой процедуры он решил: да черт с ними, с этими дурными спиритами, тут другие дела, и стал перехватывать древко обратно. Этой заминкой и воспользовался сухопарый инженер. Один скачок вперед, один удар дубинкой…
Самое ужасное для правителя — очнуться хмурым утром после тяжкого поражения.
Шишка сильно болела и, кажется, была огромных размеров. Денис не решался проверить, каких именно, лежал затаенно, чтобы исподволь разобраться в создавшейся ситуации.
Где враг?
И сам он где?
Подданные стоят у ложа. Значит, он у себя во дворце, в столице, а не в плетеном застенке.
Маршалы за спинами придворных.
Из–под прищуренных век Денис оглядел строй мрачных, сосредоточенных мужиков.
Неужели все еще покорны?! Или сейчас вылезет какой–нибудь Ней с предложением об отречении?
— Великий государь, — раздался вкрадчивый, проверяющий голос Бунши.
Пронесло, понял.
А почему темно?
Неужели ночь? Уже! Сколько же он провалялся без сознания и без защиты!
Что с Вавилонией? Товарищ инженер лютует на просторах беззащитного царства?
— Они ушли, — отвечая сразу на большую часть вопросов пострадавшего правителя, прошептал Бунша.
Так, страна не оккупирована, столица не сожжена, царь не пленен. Все не так плохо. Хотя и не так хорошо. В сознании открылась сцена, на которой происходило избиение престарелым Давидом шумного и неловкого Голиафа. Жар мужского стыда окатил лежащего. Но было чем себя успокоить — судя по всему, позор поражения был очевиден только двум людям на всем этом проклятом острове. Все эти бараны, что вавилонские, что колхозные, не обладают счастьем нормального зрения. Им видно что–то другое. И хрен с ними!
— Много они унесли с собой?
Оказалось, много, но далеко не все. Просто потому, что все унести они были не в состоянии.
— Опять придут?
На это ничего ему не ответили. Значит, придут. Но не раньше, чем съедят уже украденное. То есть надо понимать, что Вавилон стал данником колхоза.
— А меня он пытался увести?
— Да, — охотно кивнули сразу несколько маршалов, — пытался.
— Так почему же не увел?
Выяснилось, что на защиту царя царей встал голод колхозников и степень его собственного обморока. Победители накинулись на еду, и совершенно некому было вязать и нести его величество, для этого требовалось не менее пяти–шести человек, а у Председателя не было и двух–трех. Да и те норовили рвануть за рисом.
— И тогда мы принесли вас сюда. — Черчилль, Алексашка и де Голль наперебой рассказывали, как им было тяжело и как самоотверженно они старались.
Его величество отписал им Уралвагонзавод, Бердский завод электробритв и горнолыжный курорт в Гармиш–партенкирхене.
— И запомните, баранье племя: всякий, кто впредь встанет за меня стеной… я имею в виду, если я опять буду… ранен и кто–то захочет меня связать, а вы отобьете меня и унесете, то будут вам такие большие подарки… Вы станете… Очень много произнесу вам на полное владение. Поняли?
Они медленно кивали. Такая аргументация была им понятна.
— Я фигура неприкосновенная! Я царь царей, я царь!
И тут вообще ослепительная мысль мелькнула, как он раньше, идиот, не догадался…
— И главное, самое главное, наиглавнейшее: если во время моей защиты кто–то из вас погибнет, то ведь он сразу вступит во владение богатством. Мгновенно! Немедленно!! Даже за синяки, полученные на моей службе, буду платить.
Взоры придворных и маршалов просветлели. «Вот вас как надо было!» Его величество чуть не ударил себя по лбу, но побоялся попасть по больному месту. У него в запасе была ядерная бомба, а он не догадался ее применить против врага, заведомо лишенного такой бомбы.
Идиот!
— Все, идите отсюда. И помните: каждый, кто отдаст жизнь за меня, сразу оказывается в раю. Я бы вам пообещал сколько угодно гурий, да вы…
— Ваше величество, — приблизился к изголовью Помпадур.
— Чего тебе?
— Ваше приказание выполнено. Белокожая незнакомка находится в дачном дворце, меж двух псевдомагнолий, и упивается щедрым угощением и ласковым обхождением.
Его величество резко сел на ложе и пару секунд преодолевал приступ тошноты и головокружения. Преодолел. Жизнь, кажется, налаживается.
Странно, но когда правитель отправился по тропинке к дачной хижине, его охватило волнение. Уже давным–давно никакие интимные манипуляции с представительницами женского племени ни в малейшей степени не влияли на его эмоциональный строй. Именно что выпить стакан воды, не больше. Разве что к Параше сохранялось у него что–то вроде тихого, бледного тепла в отдаленных районах души. Первая любовь, пошучивал он над собою вполне беззлобно.
А тут — волнение!
Белокурая Жази, Барби, Памела Андерсон с Анной Семенович в одном лифчике. «Почему, кстати, ты уверен, что тебя ждет витрина с выдающимися формами?» — спросил он себя и, не найдя ответа, тем не менее не расстроился.
Тропинка петляла. Не тропинка, а узкий канал меж влажными стенами сильных, меняющихся по мере движения запахов, простроченных разнонаправленными трелями цикадовидных насекомых. Когда–то первобытная темень пугала его, смешно вспомнить. А вдруг именно сейчас, в тот момент, когда он, может быть, идет на самое удивительное свидание в своей жизни…
А вот перед ним и желанная цель.
Внутрь по его просьбе усилиями Помпадура было наставлено с десяток свечных веток, и поэтому хижина светилась как волшебный фонарь. А внутри мерещилась стройная, даже, может быть, трепетная девичья фигурка. Неспящая красавица!
Дай себе слово, что не будешь груб и тороплив!
Он дал себе слово.
У входа остановился, сделал несколько успокаивающих дыхательных упражнений.
Откинул полог.
Конечно, и Помпадур, и несколько других приближенных не оставили своего государя батюшку одного, как он потребовал. Они тихонько–скрытно крались за ним. Не праздное, тем более не грязное любопытство руководило приближенными. Им хотелось узнать — угодили ли они отцу родному своему. Да, они готовы были за свой военно–полевой стыд терпеть от него и порку, и даже подзатыльники, но им хотелось быть ему полезными не только негативным манером, но и какой–то радостью и прибылью. Им до сих пор представлялась непостижимой, а значит, сверхъестественной способность царя–государя получать настоящее удовольствие от простого соединения с женщиной. А раз так, то пусть он необычное свое удовольствие усилит тем, что соединится и с женщиной необычной.
Приближенные, а вместе с ними и многие гаремные служительницы засели в темноте благодушно поющего леса, чтобы хотя бы сквозь плетеную стену увидеть, как наслаждается новой женщиной пострадавший на поле боя бородач.
Каково же было их удивление, когда царь царей сразу же после того, как вошел в волшебную хижину чистой, светящейся любви, разразился диким, разрывающим ночь воплем:
— Уроды!
Убудцы были удивлены больше даже не тем, что царю не слишком понравилась красавица, а тем, что, кажется, он обнаружил их там не одну. Они не поняли, что возглас обращен в их адрес. Вернее, поняли только после того, как его величество выскочил из хижины и повторил им рычащее слово прямо в лица.
И убежал, повторяя его на разные лады, по тропинке в сторону столицы.
Удивление подданных сменилось страхом: как же теперь быть, это недовольство чем заглаживать?! Решительнее и отчаяннее всех оказался Черчилль:
— Принесите курицу, я зарежу ее ради моего царя!
— И я зарежу, и я! — закричали маршалы–плагиаторы.
Из хижины осторожно вышла белокожая красавица. Она держала в руках пучок светящихся кореньев, ей хотелось узнать, куда подевался этот сердитый и шумный человек. Она выпячивала огромные гроздеобразные белые губы, взгляд не важно какого цвета глаз с интересом смотрел из–под огромных белых век, на мертвенно–бледном теле были видны бугры громадного гипсового герпеса. Даже подумать было страшно, что должно было произойти с женщиной, чтобы она превратилась вот в такое. Придворные искренне при этом не понимали, что тут не так, но продолжали выказывать громкую готовность угодить государю.
