Юрий Азаров - Новый свет
— Нарзанчику холодненького, Иван Панкратьевич!
Но и тот промолчал. Прошли шефы в кабинет. Что было там, никто не знает, так как забот у нас вдруг утроилось и учетверилось, потому как детское счастье соединилось со взрослыми неустойками. Неустойками до слез обидными и катастрофическими.
Моя феерическая концертная программа была под угрозой. Валентин Антонович Волков лежал в состоянии своей мертвецкой депрессии на островке в камышах, прозванном гнусным Сашко островом Волкова. На Волкове держалась программа, он ее начинал, он ее заканчивал, он был ее шампуром, на который нанизывалось все прочее: стихи и водевили, выходы и интермедии, песни и пляски, импровизированные рассказы и марши.
А теперь он лежал на острове. Смятой крестовиной распластался — руки врозь и ноги врозь, а я стоял над ним, и Сашко рядом стоял, и Злыдень стоял, и я едва не плакал оттого, что музыкальный мэтр выключился из жизни Нового Света.
— Его надо привести в чувство. Немедленно привести, — сказал я. — Иначе — позор.
— Ничего не выйдет, — протянул Злыдень, застегивая пуговицы на фуфайке.
— Как не выйдет! У нас программа.
— У него тоже программа, — сострил Злыдень, — гы-гы-гы!
— Александр Иванович, — сказал я решительно, — надо немедленно привести в чувство, чтобы он…
— Буде зроблено! — спохватился Сашко, потирая руки. — Только машина нужна.
— А може, трактор? Гы-гы-гы! — рассмеялся Злыдень.
— Товарищ Злыдень! — строго сказал я. — Срывается серьезное дело.
— А ну, сбигай до гаражу, и хай приде Моисеев, — скомандовал Сашко.
Мы перенесли легкое тело Волкова на дорогу.
— А может, его в воду кинуть? — предложил Сашко.
— Александр Иванович! Как вам не стыдно! Зачем вам, кстати, машина?
— Так это же самый лучший способ отрезвления. В кузове прокатить по степи.
— Как так?
— Очень просто. Медицина установила: выхождение депрессии прямо пропорционально скорости движения. В будущем такие больные будут только летать.
— Так вы его в кабине или в кузове повезти хотите?
— В кабине нельзя. Только в кузове.
— Соломки бы…
— На соломе нельзя. Тело должно быть только в вертикальном положении.
— Его что, привязать к кузову?
— Это было бы хорошо, — протянул Сашко с серьезным видом. — Но опасно, может забиться. Надо держать. Подъехала машина. Вышел шофер Моисеев.
— Опять Сашко чудит, — сказал шофер.
Разгневался Сашко, кричит:
— Сам оживляй, а я пошел!
Шофер затих. Я схватился за рукав Сашка как за последнюю надежду.
— Александр Иванович, вы уверены, что он очнется?…
— А как иначе?
Мы приступили к делу. Волкова устроили у кабины.
— А ну, стягай фуфайку, чертово чучело, — обратился к Злыдню Сашко, — надо человеку условия создать, а то никакого удобства!
— Да ты шо, у мене радикулит!
— Який там радикулит! Зараз программа главное!
— Пожалуй, нужна нам фуфайка, — поддержал я Александра Ивановича. — Вам ведь все равно в кабине сидеть.
Александр Иванович нагнулся и что-то сказал шоферу, тот кивнул головой. Пока Сашко шептался, Волков упал на меня. Пахнуло таким густым перегаром, что я едва не потерял сознание. «Господи, — стонала моя душа. — Такая программа, а я вынужден раскатывать этого не то пьяного, не то больного по проселочным дорогам».
Машина с ходу набрала скорость.
— Потише! — закричал я, когда машина прыгнула с бугорка и пролетела метров двадцать.
— Это ж в самый раз, — орал мне в ухо Сашко. — Отрез-витель на колесах! Бесплатно.
Вдруг машина остановилась у хаты Сашка.
— Что такое?
— Зараз! — сказал Сашко, выскакивая из машины. Через две минуты Сашко забросил огромный бредень в кузов.
— А это еще что? — удивился я.
— Он Волкова у ричку хоче кинуть, а потом як щуку ловить, — заливался Злыдень.
Машина снова понеслась как шальная.
— Бредень зачем? — спросил я.
— Надо закинуть до кума попутно, — ответил Сашко. $ возмутился:
— Александр Иванович! Программа срывается, а вы свои дела устраиваете!
— Так это ж по пути, — убедительно сказал Сашко.
— Как по пути? Куда по пути?
Я не мог сообразить, какое еще по пути? Вместе с тем это «по пути» вдруг придало какой-то смысл бессмысленной суете.
— Зачем же попусту гонять транспорт? — пояснил Сашко с серьезным видом.
— Это безобразие! Надо возвратиться назад! Немедленно!
— Та чего вы хлопочетесь? Все будет в порядке. Машина остановилась на ферме.
— А это для чего? — спросил я, поддерживая голову Волкова, которая свалилась как неживая.
Две женщины подбежали к машине. Одна, заглянув мне в глаза, а потом в мертвое лицо Волкова, запричитала:
— С утра понажирались! Стыда у вас, беспутных, нэмае! Другая накинулась на Александра Ивановича:
— Мы вас два часа ждем! Верить своих курей и уматуйтэ!
— Я ж казав, шо приеду, — оправдывался Сашко.
— А колы прыихав? Обид вже!
— Николы було, Тамара Федоровна!
— Я бачу, як николы, на ногах не дэржитесь, свинота чертова!
Этот последний термин относился и ко мне. Очевидно, вид у меня с мертвецки сонным Волковым был совсем удручающий. Я зло посмотрел на Сашка, который избегал моего взгляда, а Тамара Федоровна накинулась на меня:
— А ну, слезайте, пьянчуги, ящики будем кидать у кузов.
Не успел я ответить, как в машину с двух сторон полетела овощная тара. Сухой стук ящиков что-то навеял умиротворенному Волкову, и он открыл рот:
— Кто там?
А ящики все летели и летели.
— Та слизайте з машины, а то закидаем вас! — решительно прокричала Тамара Федоровна.
— Что это значит, Александр Иванович?
Сашко схватил на руки Волкова и крикнул женщине:
— А ну помогите!
— Ще чего! — возмутилась дородная тетка.
— Больной человек, — пояснил Сашко.
На мгновение женщина заколебалась, а потом взорвалась:
— На километр от этого больного тройным одеколоном несет!
Мне жалко стало висящего в крайне неудобной позе Волкова, я спрыгнул с машины, и черная фигурка Волкова оказалась у меня на груди. Я держал музыкального мэтра, как держат на руках женщины своих выросших детсадовских ребят. Волков устроился совсем по-домашнему, словно высветились в нем сладостные воспоминания детства: руки свои он забросил мне на спину, головой уткнулся в мое плечо.
— Постой трошки, зараз все будет в порядке, — сказал мне Александр Иванович, подписывая какие-то накладные.
Возвратился Злыдень с шофером. Они несли ящики, откуда слышалось яростное кудахтанье. Мы забросили ящики в кузов, и машина помчалась. Сашко препротивно успокаивал:
— Все будет в порядке. От черт, спит как мертвый.
Снова машина остановилась. Вышел кум Яйло, ветеринар. Снова Сашко пошептался с кумом. Подхватили Волкова, — к реке кинулись, мне велено сидеть и ждать.
Через несколько минут на горизонте возник черный призрачный силуэт Волкова. Его поддерживали, но шел он сам.
— Миленький, голубчик, программа срывается!
— Все будет отлично, — сказал Волков, продирижировав рукой по лицу Александра Ивановича.
Назад ехать было веселей. Волков пел. Вдруг Сашко забарабанил по кабине.
— Что там?
— Вертайсь! Бредень забыл кинуть!
— Никаких бредней! Вперед! — скомандовал я.
— Вперед, пся крев! — заговорил вдруг по-польски Волков и загорланил что-то.
Народ озирался на дикую песню, козы кидались в стороны, вырывая крепкие колья и штыри, телята вскакивали, куры и петухи гневно вздувались перьями, а мы летели как на крыльях, и Волков приходил в себя, и в песне отчетливо можно было разобрать слова: «Марш, марш, Домбровский!»
— Вы сможете вести программу? — спросил я сурово.
— Программа уже началась! — радостно крикнул Волков.
— Александр Иванович, немедленно в школу! — приказал я.
— Рано, пусть немного отойдет. Еще немного проветрится.
— Рано, — подтвердил Волков. Машина остановилась у крыльца.
— Нюра! Приихалы! — крикнул Сашко. Из машины выскочили Моисеев и Злыдень, и через секунду в кузов полетели мешки с мукой.
— Вы что, товарищ Злыдень! — возмутился я, утонув вместе с Волковым в облаке мучной пыли.
А мешки летели один за другим. И Сашко укладывал их ближе к кабине. А из мешков клубилась мука, и с каждым новым облаком Волков белел, приговаривая:
— Давай, давай, беру, ловлю.
Он, действительно, как я его ни сдерживал, хватал мешки, падал вместе с ними и смеялся, как малое дитя. Я едва не плакал, глядя на белого как лунь Волкова.
— Поняй! — крикнул Сашко.
И машина бросилась в новый путь.
— Куды теперь? — крикнул ЗЛыдень, высовываясь из кабины.
