Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты
Я наполнил еще несколько бутылок, прежде чем она соизволила дать мне желанный адрес. Поблагодарив ее и распрощавшись с обеими женщинами, я отправился на розыски Марии Кораль.
Холодный ветер подметал улицы, заставляя дрожать фонари, подгоняя прохожих. Ночные гуляки покидали тротуары и скрывались в тавернах, поближе к печкам и вину. Люди хранили молчание, только ветер завывал в эти поздние часы. Немесио Кабра Гомес открыл дверь таверны, и вместе с ним в помещение ворвались ветер и облако пыли. Посетители жалкой лачуги хмуро уставились на вошедшего оборванца.
— Ах, чтоб тебе провалиться, ворюга паршивый! Посмотри, что ты сделал с чистым полом! — в сердцах воскликнул хозяин таверны и сплюнул на пол.
— Приютите меня ненадолго, — сказал Немесио Кабра Гомес. — Ночь бессонная. Я совсем закоченел.
— Пожалуйте ко мне, добрый человек! — позвал его кто-то из глубины таверны. — Приглашаю вас выпить со мной стаканчик вина!
Немесио Кабра Гомес направился к незнакомцу.
— Премного благодарен, сеньор, за вашу любезность. Сразу видно, вы добрый христианин.
— Это я-то? — усмехнулся незнакомец. — Да я самый ярый безбожник. Впрочем, такая ночь, как сегодня, не располагает к спорам, верно? Лучше выпить вина! Эй, хозяин, подай-ка вина моему другу!
— Сеньор, я не хочу пугать вас, — предостерег хозяин таверны, — но этот тип хуже всякой твари. Послушайте моего совета, возьмите его за руку, я — за другую, и вышвырнем его отсюда вон, пока он ничего не натворил.
Незнакомец улыбнулся.
— Принесите ему стаканчик вина и не надо делать из мухи слона.
— Как вам угодно, сеньор, мое дело предупредить. Этот человек приносит несчастье.
— Ты и впрямь так опасен? — спросил у Немесио незнакомец.
— Плюньте ни них, сеньор, они не любят меня потому, что я в дружбе с томи, кто наверху, и боятся, как бы я не раскрыл их темные делишки.
— У вас есть друзья в правительстве?
— Берите выше, сеньор, гораздо выше. Эти люди живут во грехе. Идет борьба света с мраком, и я — свет.
— Не давайте ему морочить вам голову своими бреднями, — сказал хозяин таверны, поставив стакан с вином под нос Немесио.
— Он не кажется таким уж вредным, — возразил незнакомец. — Небольшое завихрение мозгов, только и всего.
— Не доверяйте ему, не доверяйте, — твердил хозяин таверны.
Район, указанный в адресе, который дала пианистка, был мне совершенно незнаком, словно он находился где-то в чужом городе. Мне пришлось без конца приставать с расспросами к прохожим, прежде чем я добрался до нужного мне места, которое, на счастье, оказалось не слишком далеко от кабаре. Три мысли не давали мне покоя, пока я разыскивал цыганку: первая, разумеется, застану ли я Марию Кораль дома; вторая, — как я объясню ей свое внезапное появление, а третья — кем мог быть тот человек, который до меня узнавал адрес акробатки. На первый и третий вопрос я ответа не находил: время и обстоятельства покажут. Что касается второго, то как я ни обмозговывал его, ничего путного придумать не мог. Помню, что для храбрости я выпил в попавшемся мне на пути питейном ларьке стакан рома, который обжег мне внутренности и вызвал тошноту почти до рвоты. И это, пожалуй, все, что мне запомнилось о тех тревожных поисках.
Когда я нашел то, что искал, то увидел нечто вроде нищенского пансиона или дома, в котором сдавались внаем комнаты, который, как я заподозрил сначала и в чем потом убедился, был также домом свиданий. Входная дверь вела в узкий подъезд с небольшой каморкой, в которой сидел инвалид.
— Ты к кому?
Я ответил, и он без дальнейших расспросов указал мне этаж, квартиру и номер комнаты. Вероятно, он ждал от меня какого-нибудь вознаграждения, но я был так рассеян, что ничего ему не дал и стал подниматься вверх по сломанным ступенькам лестницы, то освещая себе путь зажженной спичкой, то впотьмах. Царивший вокруг меня мрак не действовал на меня угнетающе, ибо свидетельствовал о плачевном положении Марии Кораль, которое не давало ей права презирать меня. Вместо чувства сострадания я испытывал в душе радость от того, что ее участь столь печальна. До сих нор, когда я вспоминаю об этом, мне становится стыдно за свой эгоизм.
Я подошел к двери с табличкой: «Комнаты Хулии», а чуть ниже, у самой щеколды: толкайте от себя. Я толкнул, и дверь со скрипом отворилась. Я очутился в прихожей, едва освещенной масляной лампадой, стоявшей в нише перед образом святого. Мебели здесь не было, за исключением фаянсовой подставки для зонтов. Вправо и влево ответвлялся темный коридор, по обеим сторонам которого вытянулись в ряд комнаты. На каждой двери медом был написан номер. Я зажег оставшуюся у меня последнюю спичку и быстро обежал правую, а потом левую часть коридора, остановился у двери под номером одиннадцать и сначала легонько, а затем более настойчиво постучал. Никто не отозвался; тишину нарушили лишь бульканье воды из водопроводного крана да необычное пение щегла. Спичка догорела, и я подождал несколько секунд, которые показались мне часами. У меня возникло два предположения: либо в комнате никого нет, либо у Марии Кораль тот самый человек, который предусмотрительно опередил меня, и они, застигнутые врасплох, затаились. Любое из этих предположений повелевало мне по всем законам логики немедленно уйти, но я действовал вопреки всякой логике. В жизни мне не раз приходилось испытывать нечто подобное: будучи от природы очень робким, я, преодолев вдруг эту робость, терял над собой власть и способен был на любое безрассудство. Обе эти крайности явились причиной всех моих несчастий. Часто, в минуты размышлений, я убеждал себя в том, что нельзя изменить собственный характер, что я родился неудачником. Но теперь, когда зрелость сделала меня более мудрым, к сожалению, уже невозможно исправить ошибки юности и остается только скорбеть о том, что я их совершил.
Как бы сложилась моя жизнь, откажись я тогда от своих намерений, устыдись своих безрассудных порывов или откажись от той безумной мысли, которая меня влекла? Этого я никогда не узнаю! Вероятно, можно было бы избежать гибели множества людей и я не оказался бы там, где теперь нахожусь. Мне ясно только одно: открыв дверь в комнату Марии Кораль, я открыл новую главу не только в своей жизни, но и в жизни тех, кто меня окружал.
На меня вдруг снизошло свыше мое истинное назначение на земле, — продолжал Немесио Кабра Гомес. — Ангел исчез, и померк свет, который он источал. Я погрузился в полный мрак, хотя горела керосиновая лампа. И тогда я ушел из дома, из своей родной деревни, сел в поезд без билета, потому что, да будет вам известно, я обладаю способностью становиться невидимым, когда перемещаюсь, и приехал в Барселону.
— А почему в Барселону? — поинтересовался незнакомец, который, по-видимому, с интересом слушал собеседника.
— Потому что именно здесь больше чем где бы то ни было ежедневно совершается множество грехов. Вы видели улицы? Это коридоры ада. Женщины потеряли всякий стыд и нагло предлагают по дешевке то, что должны беречь пуще всего на свете. Мужчины грешат если не делами, то помыслами. Законы не уважаются, власти зажрались, дети бросают своих родителей, церкви пустуют, а на человеческую жизнь — наивеличайшее творение божье! — покушаются.
Незнакомец осушил свой стакан, заново наполнил его вином из бутылки, опустошив ее до конца, и снова прикурил от окурка. Глаза его налились кровью, губы почернели, лицо опухло.
— А не кажется ли вам, что причина всех пороков кроется в нищете? — едва слышно спросил он.
— Как вы сказали?
— Не кажется ли вам, что проклятая бедность заставляет этих несчастных женщин… — тут силы изменили ему, и, не договорив, он рухнул на стол, громко ударившись о него лбом. При этом бутылка и стаканы полетели на пол и разбились вдребезги.
Разговоры в таверне сразу прекратились, и воцарилась мертвая тишина. Все взоры устремились на колоритную пару, которую составляли Немесио Кабра Гомес и его пьяный друг. Немесио, заметив, что они попали в неловкое положение, легонько тряхнул незнакомца за плечо и сказал:
— Сеньор, пойдемте немного прогуляемся. Вам надо подышать свежим воздухом.
Незнакомец поднял лицо и уставился на Немесио, силясь его понять.
— Пойдемте, сеньор. Мы слишком засиделись, это вредно. Тут все провоняло табаком и чадом.
— Еще чего! — незнакомец отмахнулся от Немесио и нечаянно угодил ему рукой прямо под дых. — Оставь меня в покое, узколобый апостол, опереточный ханжа.
Посетители снова заговорили, но уже вполголоса, украдкой поглядывая в сторону стола, за которым происходил столь выразительный диалог. Удар в живот, заставивший Немесио комично хватать воздух широко открытым ртом, рассмешил окружающих. Услышав смех, пьяный приподнялся, опершись на руки, и оглядел всех горящими глазами.
