Евгений Гропянов - В Камчатку
Вечером Чепатуй поиграл с внуком, который, смеясь, прятался под его бороду. Поговорил с невесткой Каяпикайну, статной, голубоглазой, с синей татуировкой под толстыми красными губами. Чепатуй похоронил свою жену год назад. Конечно, он мог бы раньше обзавестись тремя-четырьмя женами, как делали все крепкие мужчины, ему и сейчас предлагали красивых женщин, он отказывался. Никогда и никому он не признавался, что любил только свою жену, и мысль, что другая женщина может занять ее место, приводила все его существо в негодование.
Каяпикайну внимательно слушала Чепатуя. Она преклонялась перед стариком и втайне молила, чтобы ее муж Аспананкур не глядел на молодых красавиц. Конечно, хорошо иметь в юрте помощницу, но со всем хозяйством она и одна справится: она молодая, сильная и ловкая. И хочет, чтобы ее муж делил ложе только с ней. Чепатуй отпустил внука и наказал Каяпикайну внимательно за ним следить.
Всю ночь в земляной юрте Чепатуя горел костер. Он искал защиты у богов, а те смущенно отмалчивались. Иннау — только они дали внятный ответ.
Военные занятия продолжались еще два дня. Потом Чепатую напомнили, что охота не может ждать: запасы мяса иссякают.
— Если они до заката не появятся, завтра мы набьем много зверя. Пусть воины будут сегодня злее, чем вчера. Иннау так сказали, — спокойно ответил Чепатуй.
Они пришли с Капури — Лопатки раньше — на двух больших байдарах. Байдары ткнулись в серый песок, казаки по одному выпрыгнули на берег и рассыпались, однако далеко от байдар не удалялись. Чепатуй наблюдал за ними из укрытия. Его поразил вид казаков — бородатые, отличные от ительменов лицом — белокожие, — они напоминали людей его народа. Казаки осмотрелись и, не заметив опасности, сошлись вновь у байдар. Они о чем-то оживленно говорили, показывая руками в сторону стойбища. Их было немного, чуть больше десятка, и Чепатуй решил, что, как только они отойдут от берега на полет стрелы, можно давать сигнал воинам, чтобы они отсекали казаков от байдар и теснили к реке.
Казаки говорили долго. Наконец они, оставив двоих охранять байдары, медленно двинулись к реке.
…Айны укрылись на высоком берегу реки. Они натянули луки и стрелы, пущенные этими громадными луками, понеслись в казаков. Казаки с прытью попадали на землю, прячась за кочки, прикрывая все незащищенные места — шею, руки. Стрелы били очень больно, даже рвали одежду, однако вреда не причиняли. Данила запретил поначалу пускать в ход ружья. Сейчас он усмотрел в действиях айнов не то что сопротивление, а хорошо организованную атаку, и приказал дать залп. После выстрелов на берегу реки закричали, но через мгновение крики смолкли. Казаки поднялись в рост. Вновь засвистели стрелы. Казаки, ругаясь, залегли.
«Курилами командует хитрый и смелый человек, — думал Анциферов, рассматривая в прищуре неприятный обрывистый берег. — Они замаскировались, а мы как тюлени на берегу, бери — не хочу». Он прикинул, сколько еще может продолжаться гудение стрел, и по тому, что их количество стало заметно уменьшаться, понял: запасы стрел кончаются. Он дал знак Козыревскому. Тот, осторожно приподнявшись, закричал на языке курильцев, что казаки не желают никому зла. Молчание. Иван кивком головы испросил у Данилы разрешение продолжать и уже во весь рост, приставив лодочку ладоней ко рту, вновь повторил раздельно, что они здесь с миром и божьим словом.
Дзенькнула над Ивановой головой стрела. Он, погрозив кулаком, вынужден был плюхнуться на землю, ударившись при этом коленками. «Не будет нам покоя, если сейчас не выбьем курилов из укрытия. Продержат они нас до теми лежачьи», — думал Иван, и нарастала в нем злость.
Чепатуй никак не ожидал, что казаки залягут. Он растерялся. Он предполагал, что казаки выставят ружья и пойдут напролом. По крайней мере, так они должны были действовать, по рассказам ительменов. Теперь их не отрезать от байдар. А стрелы на исходе. Казаки пальнули раз (Чепатуй приготовился к звуку едва ли не звероподобному — выстрел оказался мягче; он даже не успел удивиться и быстро успокоил раненых). Больше они не делали попыток стрелять, и Чепатуй понял, что, выпустив в запальчивости значительный запас стрел, он, по сути, проиграл. Поэтому, когда один из казаков, молодой, судя по голосу, прокричал, вызвав удивление, на языке айнов о мире и каком-то боге, Чепатуй насторожился и с интересом ждал, что он ещё скажет. Но его сын Аспананкур, который находился неподалеку, уже натягивал лук, и хотя Чепатуй крикнул: «Постой!», стрела была в воздухе, а казак, удивленно оглянувшись на звук стрелы, нехотя ложился на землю. Глаза Аспананкура горели. Грудь возбужденно вздымалась. «Нет», — приказали глаза Чепатуя. «Да!» — требовали глаза сына. Однако привычка подчиняться старшему была превыше всего. Он покорно опустил лук.
Чепатуй отступал. Воины быстро и бесшумно покинули укрытие. (Его никто никогда не осудит, имя его будет чистым, и сын, и внук будут им гордиться: он спас род, он смог предвидеть, что казаки будут их защитниками от японцев. Мудрый Чепатуй. Великий Чепатуй.)
Вид стойбища айнов ничем не отличался от острожков камчадалов: те же земляные жилища с двумя ходами — через дымоход и низ, завешенный шкурами. Дымоход, конечно, только для мужчин; женщинам и детям оставлен нижний ход — из уважения к слабости. Впрочем, этим же ходом пользовались и некоторые мужчины, коекчучи, которых не признавали за мужчин, одевая их в женское платье. Они не могли присутствовать при беседах воинов, вся их жизнь протекала среди женщин.
Именно коекчуча, улыбаясь и кланяясь, подошел к Даниле и жестами просил через нижний ход пожаловать в жилище. Данила даже не посмотрел на него. Коекчуча метнулся было к Ивану и, еще ниже кланяясь, пятясь, звал за собой.
— Поддать тебе под зад, — ответил на поклон Иван, — чего дергаешься, как кукла на ярмарке.
Казаки стояли полукругом, ждали, что скажет Данила.
— А он, стервец, издевается! — вспылил Иван, когда коекчуча, поняв, что его старания пропали, оскалил желтые крепкие зубы и, похлопав себя по срамному месту, скрылся за пологом.
Загудели казаки.
— Гляди, Данило, нас ославили!
— Бабий мужик — тьфу! — над нами изгаляется!
— Видано ль!..
— Спалить!
Данило сердито прикрикнул:
— Чай, не вороны.
Подождали еще немного.
И вот из дымохода показалась пышноволосая голова. Она молча уставилась на казаков, будто пересчитывала их. Спряталась. Казаки и не заметили, как на куполе будто вырос высокий худощавый старик с длинной бородой.
— Как мужик сибирский, — не отрывая от айна глаз, произнес восторженно Иван.
Айн, пружинисто ступая большими босыми ногами, подходил к ним без боязни. Набедренная повязка охватывала его до колен. На плечах легкая накидка из рыбьих шкур.
Чепатуй без труда определил главного — Данилу: и одежда на нем поновее, и оружие — палаш — получше отделано, — и выдвинулся вроде незаметно вперед, а вид казаков говорил, что вот он, наш предводитель.
Казак, молодой, с мягкой походкой, в которой проглядывалась властность, спросил у Данилы, и тот, соглашаясь, кивнул, и тогда казак по-айнски (Чепатуй догадался, что именно он кричал о мире и каком-то божестве) спросил:
— Сколько душ у тебя?
— Сто двадцать… — ответил, подумав, Чепатуй и, чтобы предупредить следующий вопрос, пригласил казаков в юрту.
Данила отрицательно покачал головой.
Чепатуй настаивал.
— Нам и здесь неплохо, — сказал твердо Данила. — Пусть принесут дров.
Чепатуй нехотя, признавая за Данилой силу и ум, позвал женщин, и те быстро натаскали сухих веток. Каяпикайну рассматривала бородачей. «Какие уроды, — думала она, — и женщины ихние, наверное, уроды. Они не могут родить красивых мужчин». Она заметила, что ее разглядывает молодой казак, и, внутренне сопротивляясь, придала своей походке особую легкость, которая говорила о ее молодости: ее черные волосы волнами лежат на гибкой спине, а толстые губы влажны и приоткрывают белые зубы.
Чепатуй разговаривал с сумрачным казаком и загибал пальцы на руках — считал, а молодой казак примостился у сваленного дерева, подставил дощечку и положил на нее белый лист. Потом из сумки вынул сосуд и гусиное перо. Он макал это перо в сосуд и прикасался им к белому листу.
Каяпикайну на правах невестки Чепатуя (другие женщины и мечтать не смели о таком) сделала несколько шагов по направлению к казаку, посмотреть, что он оставляет на белом листе. Чепатуй, прервав разговор, покосился на нее, и она все поняла. Потупившись, вернулась к женщинам, которые стояли неподалеку и ждали, что же прикажет Чепатуй. Казак улыбнулся Каяпикайну. Женщины хихикнули.
— Во, гляди, какие бабы, — говорили в это время между собой Гришка Шибанов и Харитон Березин. — На Ваньку зенки таращат. Шибко гордо ходят, не пора ль с них гордость сшибать!
