Алексей Макушинский - Макс
Но и это были, конечно, только мгновения, только предчувствия… и когда мгновения эти заканчивались, я, стряхнув безмолвие и как завесу, как некий занавес, прорвав обступившую меня тишину (но все-таки, значит, пронося, сохраняя — и значит, все-таки сохранив, пронеся, сквозь эту и прочие зимы, тот август, те ночи, то утро…) — прорвав тишину и отбросив предчувствия, я вновь, следовательно, возвращался в свое, тогдашнее, настоящее; и встречался, может быть, с Верой — или еще, быть может, с какими-то, не взятыми мною на эти страницы, персонажами моей жизни, тогдашней; или шел, может быть, к Алексею Ивановичу, в глубь переулков; и мы говорили с ним, может быть, о чем-то совсем ином, о его, Алексея Ивановича, естественно-научных, к примеру, занятиях, о каких-нибудь — мир названий разбился — с моими собственными устремлениями никак не связанных книгах; и уже совсем поздно вечером выходили, обычно, на улицу; и как-то… я помню, да, я помню, конечно… как-то, в какой-то, похожий, в общем, на все прочие вечер — мы уже дошли до метро — я вдруг увидел, у входа на станцию — Макса: Макса, прощавшегося, как мне показалось, с какими-то — нет, я не знал их — с какими-то, значит, неизвестными мне персонажами его, Максовой, соответственно, жизни (с каким-то молодым человеком в меховой рыжей шапке, с двумя девушками в блестящих, синих, одинаковых куртках — еще с кем-то? — да, может быть…). Я окликнул его; он посмотрел на меня, на Алексея Ивановича, опять на меня, и довольно небрежно, как мне показалось, легким кивком головы, простившись со своими знакомыми (каковые, в свою очередь, быстро, все разом, посмотрели на нас — и тут же скрылись в освещенном провале метро…) — быстро, решительно, чуть-чуть размахивая руками, но при всем том, вот что странно, не подавая виду, что он узнал меня, не выражая ни удивления, ни, скажем, радости — пошел в нашу сторону.
— Вот нежданная встреча, — сказал он.
Я познакомил его с Алексеем Ивановичем.
— Очень приятно. Я уже слышал о вас.
Я смутился, я помню; я не знал, что мне делать.
— Вот как? Я тоже слышал о вас, — сказал Алексей Иванович.
И — и мы уже шли, втроем, по бульвару; Макс, шагая рядом со мною и обращаясь только ко мне, но я помню, время от времени посматривая на Алексея Ивановича (Алексей Иванович тоже наблюдал за ним потихоньку: я это видел…) — Макс, обращаясь ко мне и с каким-то, непривычным для меня возбуждением, то ускоряя, то вновь замедляя шаги, то снимая, то вновь надевая перчатки, чуть-чуть размахивая руками, чуть-чуть подергивая, почему-то, плечом, — Макс, короче, шагая рядом со мною, стал рассказывать мне — нам? — о своих новых, как выяснилось, знакомых, с которыми он только что, как я мог заметить, простился (завтра, впрочем, они опять должны встретиться…) — и с которыми я провел — вполне, в общем, весело — последние три… да, три, кажется, дня… и три, соответственно, ночи. Что они делали? Так, вообще… была большая компания… у того, высокого, в шапке… потом ездили еще на дачу к нему… сегодня утром вернулись… зашли еще в гости… здесь рядом… немного выпили… вот. А между тем, я уже видел, вдали, ту самую, и точно так же заметенную снегом скамейку, возле которой мы стояли когда-то — в почти такую же, зимнюю ночь — уже… да, уже больше года назад. Он тоже видел ее; он замедлил, в очередной раз, шаги; посмотрел на меня: и вдруг, оборвав свой рассказ, дернув, в очередной раз, плечом, подошел к ней, поставил на сиденье ногу и — как некогда, точно так же — взялся рукою: за ту же самую ветку. Мы улыбнулись друг другу; все стало просто. Алексей Иванович, своими спокойно-удивленными, как обычно, глазами, посмотрел, в свою очередь, на меня, на Макса и опять на меня: как будто спрашивая и в то же время не спрашивая, что это значит.
— Здесь, — сказал я, — когда-то, мы говорили с Максом.
— О чем же?
— Вот именно, — сказал вдруг Макс, — о чем же? о чем же? Если бы удалось понять, по крайней мере, о чем.
И он опять посмотрел на меня… и опять на Алексея Ивановича, и опять на меня; вопрос и вызов были в его глазах, вдруг засмеявшихся. А что, в самом деле… почему бы и нет?..
— А в самом деле, Алексей Иванович, — сказал я, — мне давно хотелось спросить вас… знакомо ли вам это.
— Это, — Макс, выпустив ветку — снег осыпался с нее на скамью — повернулся к Алексею Ивановичу, — этот выход… вот: на всеобщее обозрение… эта невозможность остаться в одиночестве, наедине с самим же собою.
— Ведь мы всегда, почти всегда с кем-нибудь говорим… наша мысль ускользает от нас самих.
Я ждал улыбки: внезапной; я не дождался ее.
— Да, — вполне просто ответил Алексей Иванович, — все это мне знакомо. И что же?
— Ну: вот, — сказал Макс, — ведь с этим нельзя, никак нельзя согласиться.
— Приходится.
— Нет… так не может… так не должно быть.
Он чуть-чуть подчеркивал, может быть, свое возбуждение, как будто оправдывая им неожиданность этого разговора и в то же время предлагая мне, Алексею Ивановичу не принимать его слишком всерьез.
— Так не может, и не должно быть… и значит, должны быть какие-то. Все это очень странно, конечно.
Все это было и вправду весьма, весьма странно. Алексей Иванович, по-прежнему не улыбаясь, дотронулся, в свою очередь, до той же, теперь уже черной, мокрой, с внезапными каплями, ветки.
— Странно: да… ну и что же? В конце концов, все и так достаточно странно, не правда ли?
— Да, правда, — Макс рассмеялся.
— Продолжайте, — сказал Алексей Иванович, — мне это даже нравится. Не так уж важно, в самом деле, что мы с вами в первый раз видим друг друга… и, может быть, никогда больше не встретимся… а может быть, и встретимся… все равно. Я слышал о вас, вы слышали обо мне. То, что вы говорите, весьма для меня интересно.
— Только не думайте, что я… пьян, — сказал Макс. — Я не пьян… почти нет.
— Я вижу. И — следовательно.
— И следовательно, должны быть какие-то, совсем иные возможности. Это должно быть — легко, это должно быть, собственно — жизнью.
— Постойте… что именно?
— Вообще… вообще то, что дается нам с трудом и усилием… искомая ясность, вожделенная собранность.
Я дождался, наконец — внезапной, очень внезапной — улыбки.
— Должно быть… должно быть. Нет, я так не думаю.
— Почему же?
— А почему, собственно, это — должно быть — легко?
— Ну… хотя бы потому, что это — бывает — легко.
Я дождался еще одной — еще более внезапной — улыбки.
— Бывает: конечно. Но ведь только так… вдруг. Они не длятся, эти лучшие наши мгновения.
— Вот именно, — сказал Макс, — не длятся. Но они должны длиться, вот в чем все дело.
— Почему?
— Почему — что?
— Почему — должны — длиться? Разве это мы с вами решаем. Да, бывают, конечно, минуты, когда все вдруг получается само собой, совершенно просто.
— Как вдох или выдох.
— Как вдох или выдох. Но бывают и совсем другие минуты… часы, дни… за победой следует поражение. Это так — и с этим ничего, наверное, не поделаешь… как ни стараешься.
— Вот так жизнь и проходит, — сказал Макс.
— Да, пожалуй, вот так она и проходит.
— В раздоре с самой же собою, в усилиях, бессмысленных и бесплодных.
— Этого мы не знаем, — ответил Алексей Иванович, — ни вы, ни я… и никто не знает, наверное. Может быть — бессмысленных, а может быть, и не совсем. Вообще, некая ясность возрастает… с течением времени.
— Вот как?
— Конечно. Ведь все повторяется… за победой следует поражение… за поражением снова победа… и мы сталкиваемся все с теми же трудностями… наталкиваемся на те же препятствия… преодолеваем их, все снова и снова… и в конце концов, узнаем себя же самих, овладеваем своими возможностями… к чему-то, наоборот, привыкаем… с чем-то, напротив, смиряемся. Вы этого не понимаете, вы это поймете. Вы еще очень молоды… не обижайтесь… вы хотите всего сразу… вам вольно, разумеется, воображать себе какое-то… легкое будущее.
— Ах… да… вот… будущее… легкое будущее.
— Простите?
— Нет… так. Вы правы, конечно.
Он вновь дотронулся до ветки рукою; провел по ней; посмотрел на нее; на свою руку; на Алексея Ивановича.
— Вы тоже правы, — сказал Алексей Иванович.
— Простите? — сказал Макс в свою очередь.
— Вы тоже правы, конечно. Конечно, они должны… или нет, должны были бы длиться, эти наши безусловные мгновенья… конечно. И не так уж трудно, в общем, представить себе жизнь, из них состоящую… совпадающую с самой же собою. Но на самом деле… на самом деле, мы лишь приближаемся… к искомому, мы никогда, наверное, его не достигнем. Это не значит, однако, что не надо… стараться.
— Почему? — спросил Макс (в свою очередь…).
— Как — почему? Вы хотите ясности? вы ищете собранности? Вы уже хотите ее, вы уже ее ищете. И что бы вы ни воображали себе, к чему бы вы ни стремились, ничто, никто не избавит вас от усилия, от обязательности усилия… вот сейчас, в настоящем.
