Робер Мерль - Уик-энд на берегу океана
Когда они выбрались из погреба, Майа взглянул на часы, увидел, что уже полдень, а значит, ребята ждут его с обедом и беспокоятся, что его нет. Он хотел было немедленно уйти, но вспомнил, что пол в спальне залит кровью и что он обязан помочь Жанне смыть кровь. Он попросил дать ему половую тряпку и тазик, и у них тут же в прихожей произошел резкий разговор, потому что Жанна непременно хотела сделать все сама. В конце концов она уступила, пошла на кухню, быстро вернулась с тряпкой и тазиком. По лестнице он поднялся первым.
Встав на колени около того места, где лежал великан, Майа, свернув тряпку жгутом, стал собирать с пола кровь. Когда тряпка промокла насквозь, он выжал ее над тазиком. Руки его сразу же стали красными. Несколько раз он повторил эту операцию. Жанна стояла рядом, нагнув голову. И следила за его движениями.
– Бросьте, – сказала она. – Вы не умеете мыть пол. Дайте мне тряпку. Я буду вытирать, а вы выжимайте, у вас руки сильнее.
Он вручил ей тряпку и, растопырив руки, чтобы не запачкать куртки, ждал, когда Жанна кончит вытирать пол. Когда тряпка снова намокла, она протянула ее Майа, и он снова выжал ее над тазом. Несколько минут оба трудились в молчании, и вид у них был дружеский, мирный, как у молодоженов, которым радостно заниматься вместе домашним хозяйством.
– Вот и все! – сказал Майа.
Он тяжело поднялся с коленей, встал рядом с Жанной и опустил глаза. Он смотрел на стоявший у его ног таз. Таз был до краев полон.
– Сейчас пойду вылью, – сказала Жанна оживленно-озабоченным тоном. – Принесу ведро воды, и мы помоемся.
Он ждал ее, не опуская запачканных рук. Кровь уже засохла, и руки стали черные, липкие. На лестнице послышалась какая-то возня, и Майа догадался, что Жанна вытирает следы крови на ступеньках. Когда она вернулась, оба сполоснули руки в одном тазу, чтобы сэкономить воду, потом по очереди вымыли лицо. Жанна принесла два полотенца. Вытираясь, Майа заметил, что Жанна пристально смотрит на него.
– Жюльен.
Подняв брови, он вопросительно поглядел на нее.
– Нет, я просто так.
Но тут же проговорила:
– Вам неприятно, что я зову вас Жюльеном?
– Нет.
– Вы не хотите поесть? Я могу что-нибудь приготовить. Я быстро.
– Я не голоден.
– А выпить не хотите? Вам пить не хочется?
– Нет, – солгал Майа.
– Жюльен!
– Да?
– Вы не покинете меня сейчас?
Он взглянул на Жанну. Она стояла перед ним, прямая, вся напряженная, в разорванной кофточке, и смотрела на него испуганными глазами.
– Как так не покину? Конечно, покину. А что мне прикажете здесь делать?
Она задрожала с головы до ног, будто он ударил ее по лицу.
– Но почему? – проговорила она сдавленным голосом.
– Как почему?
– После всего, что произошло, я не могу оставаться здесь одна, – сказала она глухим голосом.
Глаза ее были прикованы к еще влажному пятну посреди комнаты.
– Мне все кажется, что я их вижу. Особенно того низенького, знаете, как он злобно на меня глядел там внизу, на кухне! Ох, Жюльен, если бы вы только знали! Ужас какой! Тот высокий пил вино и молчал. Вид у него был скорее даже сконфуженный. А другой, низенький, как уставился на меня, глаза у него злые, странные такие, потом он подошел ближе, и вдруг как рванет на мне кофточку, а потом скрутил мне за спиной руки и толкнул меня к тому, а сам ругается. Какой ужас! Жюльен, меня всю трясло, но я так перепугалась, что даже кричать не смогла. А тот длинный глядит молча, а глазки у него крошечные. А низенький скрутил мне руки и толкает к тому, а сам чертыхается. Ох, Жюльен! Вы бы послушали, как он ругался, как ругался!
– Хватит! – резко сказал Майа.
Он в молчании прошелся по комнате, потом проговорил уже более спокойным тоном:
– Если вы не хотите жить здесь, идите к вашим друзьям, у которых живет Антуанетта. Там вы будете в безопасности.
Жанна подняла на него глаза:
– А дом? Если я уйду, дом разграбят. А на что мы тогда будем жить после войны?
– После войны! – сказал Майа, пожав плечами. – Еще когда эта война кончится! И неужели вам не все равно, где вы будете жить после войны?
– Это наш дом.
– Его наверняка разбомбят, ваш дом.
– Нет, – страстно возразила она, – нет, пока я здесь живу, его не разбомбят.
– Останетесь вы здесь или нет, ничего от этого не изменится.
– Нет, изменится! – сказала Жанна.
– Как вам будет угодно, – сказал, пожав плечами, Майа, – но я…
Она подняла на него глаза, полные ужаса.
– О, Жюльен! Умоляю вас, не уходите. Не можете же вы бросить меня теперь!
– Что значит теперь?
– Ох, – проговорила она, пропустив его вопрос мимо ушей, – они мне все время будут мерещиться. Начну подыматься по лестнице, и мне все время будет казаться, что они крадутся за мной.
– Какая глупость, мертвых вы боитесь, а бомб не боитесь. А ведь мертвые вам ничего дурного не сделают.
– Мне страшно, – глухо сказала она.
– Но, черт побери, если уж вы так боитесь, уходите отсюда и живите вместе с Антуанеттой.
– Нет, – твердо сказала Жанна, – я останусь здесь.
Майа закурил и молча уставился на кончик сигареты.
– В конце концов, – холодно сказал он, – вы хотите остаться здесь, чтобы сторожить дом, а я должен остаться здесь, чтобы сторожить вас.
– А что вам стоит остаться, раз я вас прошу?
– Мне это не подходит, вот и все.
Наступило молчание.
– А на самом деле, – сказала Жанна свистящим шепотом, – а на самом деле вы не хотите здесь оставаться потому, что бомбежек боитесь. Вы трус!
Майа улыбнулся.
– Жалкая сучка! – сказал он, но как-то вяло.
Жанна удивленно захлопала ресницами, но ничего не ответила, не шевельнулась.
– Впрочем, – добавил он, – вы правы – я боюсь бомбежек. А вы зато боитесь покойников! Каждый своего боится.
– Я не боюсь.
– Раз так, значит, все в порядке.
Жанна кинула на него сверкнувший яростью взгляд.
– Если вы все равно решили уходить, так не мешали бы им тогда!
– Я и сам уже начинаю так думать.
– Жюльен, – сказала она, – как вы смеете говорить такие вещи?
– Но, черт возьми, вы сами это сказали, а вовсе не я! Ладно, давайте кончать, пойдете вы к Антуанетте или нет?
– Нет, – сказала, топнув ногой, Жанна, – нет, слышите, нет и нет! Я дом не брошу.
– Чудесно, – сказал он, – в таком случае я ухожу, прощайте!
Он протянул Жанне руку, но она не пожала ее, а только пристально посмотрела на него глазами, полными слез.
– Послушайте, – наконец сказала она, – значит, вы меня совсем не любите?
Майа тупо взглянул на Жанну.
– Господи! Но об этом, по-моему, у нас и разговору не было.
– Скажите, Жюльен, ну скажите же, значит, вы меня совсем, совсем не любите? Ну, хоть чуточку?
– При чем здесь это?
– Скажите, Жюльен, – молила она, – скажите, неужели вы меня совсем, совсем не любите, ну хоть самую чуточку?
– Если хотите знать, я вас уважаю, потому что вы храбрая девушка… То есть храбрая в определенном смысле слова. А так как вы еще и хорошенькая, я безусловно мог бы почувствовать к вам физическое влечение… Не понимаю, зачем я все это говорю, – гневно добавил он, – вы сами это отлично знаете. Впрочем, это здесь ни при чем.
– Да, – плаксиво протянула она, – я отлично вижу, что вы меня не любите. Ничуть, даже капельку. И знаете, мне даже кажется, что вы на меня сердитесь. Не пойму за что, но сердитесь.
– Я сержусь? На вас?
– Да, вы на меня сердитесь и бросаете меня здесь совсем одну.
– Только от вас зависит не быть здесь одной, – устало сказал Майа. – Идите к Антуанетте.
– Ой, Жюльен, – сказала Жанна, – мне так страшно. А вы собираетесь уходить! Вы просто не хотите признаться, что сердитесь на меня.
– Да не сержусь я на вас! – крикнул Майа.
Столько раз их спор заходил в тупик, столько раз все начиналось с самого начала, что теперь Майа уже окончательно запутался. Он чувствовал себя взволнованным, смущенным, выходил из себя.
– Да, да, сердитесь! – сказала Жанна, ломая руки. – Сердитесь потому, что убили из-за меня двух человек.
– Нет, – сказал Майа. – У, черт! – неожиданно крикнул он, не сдержав налетевшего гнева. – Да замолчите же!
– Жюльен!…
– Нет! – крикнул Жюльен. – Я ухожу, слышите, ухожу!
Он шагнул к двери. И сразу же Жанна очутилась возле него, обвила руками его шею, прижалась к нему всем телом. Она покрывала короткими быстрыми поцелуями все его лицо. Он видел совсем близко ее розовые, свежие, неловкие губы, тыкавшиеся в его лицо с щенячьей неуклюжестью.
– Жюльен!
– Оставьте меня!
– Нет, – сказала она, и голос ее дрогнул, – нет. Я ведь вас люблю! Люблю вас!
