Владислав Дорофеев - Выкидыш
Но уже не для нас. Это уже будет слишком, два раза подряд совершить конфессиональный грех. Православный не может причащаться у католиков, разве, что перед смертью.
Орган играет не переставая, маленькая сидящая фигурка органиста высоко над полом, за стеклом, в вышине храма, освещенная небольшой лампой.
Огромные витражи в окнах Dom темны, молчат, на дворе ночь.
Но уже и после возгласа – «Cristus ist auferstanden»! в храме мало лиц, освещенных изнутри внутренним светом небесного озарения, почти нет лиц со следами откровения, почти нет блаженно счастливых. Так ведь и исповеди не было. То есть покаяния.
Одна счастливая женщина заскользила взглядом по толпе, наткнулась на мое блаженное лицо, заулыбалась.
У окружающих меня людей нет или очень мало молитвенного опыта, что видно по их глазам и настрою, многие формально в храме, не очень понимая, что им надо делать, что искать, на что надеяться, чего ждать.
Но это не важно.
Я закрыл глаза и, кажется, увидел Господа среди нас. Светлую фигуру в монашеском одеянии, не материально твердого, не телесного, но осязаемого. Стоящего, живущего среди нас, с нами, ободряюще радостного.
Такие минуты стоят лет!
Я взмолился к Господу с вопросом, что происходит между христианами? Как сделать так, чтобы сократить между ними непонимание, можно ли вновь соединить разделенное тысячу лет?!
И, кажется, услышал, что православие сделало ошибку, не перейдя на ритм западной церкви, в частности, на ее календарь, оставшись со старым календарем.
Или православие толкает народ назад, останавливая его развитие?!
И уж точно православие сделало русского человека менее самостоятельным, оставив ему меньше самостоятельности в вере, приучило его к меньшей самостоятельности в жизни.
Католичество, еще в большей мере протестантизм, требуют от человека максимальной самостоятельности в вере. Минимальный служебный регламент, предельно лаконичные официозные церковные обряды принуждают человека к сотворению собственной молитвенной жизни, достижению собственного духовного опыта. Что принуждает мирянина в будничной жизни к большей самостоятельности и самодеятельности.
А вот как раз самодеятельности православие не терпит вовсе.
Я слушал молитву на немецком языке, ничего не понимая, кроме отдельных слов, отмечая скупость и ясность обрядовых церемоний, точность и выверенность действий и отсутствие суеты.
На этом фоне православные обрядовые церемонии выглядят провинциально, я бы даже сказал, по-детски. Точно. Вот сравнение: действия ребёнка и действия взрослого в одной и той же ситуации. Ребенок всегда, по сравнению с взрослым, будет действовать более непосредственно, более естественно, но, наверное, менее твердо, нежели взрослый, и дольше.
Или другой пример. Один и тот же размер обуви детской и взрослой отличаются. Детский – он меньше по некоторым параметрам, по сравнению с взрослым.
Вот так и католичество, а особенно, протестантизм в сравнении с православием.
Православие – это детство религии, детство христианства, детство веры. И в этом смысле православные иерархи правы, когда говорят, что православие ближе к истине, ближе к истокам, нежели католицизм и протестантизм. Но лишь в той степени, в которой детство ближе к истокам человека, в какой детство естественнее в реакциях, ибо ближе к истине рождения, к истине первоначальных чувств и ощущений. Последнее обстоятельство важно. Ибо задача любого взрослого человека сохранить первозданность чувств детства, но при этом развить мозги, ум.
Ибо про взрослого человека, оставшегося разумом ребёнком, говорят, что он инфантилен излишне.
Православие осталось ребёнком в первоощущении мира, дарованного Богом христианству, пройдя далеко по дороге веры, но инфантильным чрезмерно ребёнком в области религиозного рассудка, практически не развив дорогу знаний.
Православие выглядит инфантильным ребёнком в современной взрослой жизни. Надо перестать кичиться своей непосредственностью. А взрослеть. Научившись этому у католичества, не отказываясь от своих первоощущений, сохраненных со времен первохристианства.
Православие – это абсолютизация чувств.
Протестантизм – абсолютизация знаний.
Католицизм – среднее состояние, может быть, наиболее оптимальная часть христианства. Так, кстати, считал и Владимир Соловьев.
Абсолютизация чувств приводит к большевизму. Большевизм расцвел в России, православной стране.
Абсолютизация знаний приводит к фашизму. Фашизм расцвел в Германии, протестантской стране. Современный американский фашизм также не случаен. Более восьмидесяти процентов американских денег в руках протестантов. Основная часть американской властной и экономической элиты – протестанты. Ибо протестантизм – очень удобная религия. Нет ни исповеди, ни обременительных церемоний, ни засилья священства, папства, патриархата. Кстати, зачинщики войны с Югославией либо безбожники, либо протестанты. Ширак – безбожник. Клинтон – протестант. Шредер – протестант. Блэр – протестант.
Кстати, еще лет шестьдесят-семьдесят назад в Германии дети католиков и протестантов учились в разных школах, то есть почти не общались. Столетия в Германии практически не было совместных браков между католиками и протестантами. И правильно.
Еще одно отличие от русских и, собственно, православных церквей. В немецких храмах совсем иная публика – сытая, обеспеченная, хорошо одетая, благополучная. Я смотрю на немецкую публику, и вспоминаю давно забытое прошлое – Россию, которую мы потеряли.
И еще одно отличие.
После православных служб народ идет именно гурьбой. Немецкие миряне после окончания службы идут из храма гуськом, каждый сам по себе. Может быть потому, что после католической Пасхи нет всепоглощающего чувства единения.
И главное чувство, испытываемое мною последние годы во время православной Пасхи – единение и мольба о стране, а не о себе. А это – неверно. Ибо плохо мне – плохо родине. Хорошо мне – хорошо родине. Надо молиться о себе, а потом о народе. А народ и я – это и есть родина.
Молясь в Dom, испытываешь чувство, будто небо в храме, даже не нужно проходить дорогу, нужно лишь оглянуться, нужно уметь почувствовать, уметь постичь иную реальность.
Во время пасхальной службы в Dom священник призвал во время молитвы общей помолиться за мир в Сербии и Косово.
По окончанию службы был небольшой крестный ход с зеленым венком впереди на шесте. Только внутри храма и только священники, служки и детский хор.
Я сохранил облатку из Dom. Освященный кружок пресного теста с квадратным крестом, размером с монету достоинством две немецкие марки.
А все же прихожан не очень много даже в пасхальных немецких храмах, нет ажиотажа, нет наплыва. Даже во время Пасхи. Германия – спокойная страна во всем. Нет истовости в вере. Но есть глубина.
Огромное спасибо стране и ее людям, которые построили, намолили и сохранили такие храмы, как кельнский собор Святого Петра и Богородицы. Такую благость в религии и такой могучий молитвенный опыт.
Когда мы ехали на пасхальную службу, многие пивные и ресторанчики были закрыты или пусты.
Но немцы в основе – это радостные люди, умеющие глубоко и честно работать, сильно и ловко отдыхать и веселиться. Жизнь немца – вовсе не блаженство, но и не сознательное страдание, столь часто подменяющее в России настоящие испытания.
Поэтому после окончания пасхальной службы все пивные наполнились людьми, пьющими свой местечковый kölsch, один из полутора десятков сортов, – Sion, Sester, Giesler, Reissdorf, Gaffel, Gilden, Richmondis, Garden, Peters, Ganser, Zunft, Früh, Küppers, Sünner, Kurfürsten, Dom.
В уважающих себя пивных и ресторанах Кёльна никогда не бывает более одного сорта пива kölsch. И все (все!) эти kölsch’ы одинаково горчат, очень похожи по вкусу и все светлые. И невкусные. Чего греха таить!
Пиво грубый, низменный, приземленный напиток. Невольный эксперимент провел над собой. Выпил половину литра пива, после первого же бокала явственно почувствовал, как душа наполняется желчью, злостью, раздражением по отношению к окружающей меня жизни и ближних и дальних пределах, по отношению к людям и самым близким.
Какова же нация, которая избрала для себя пиво национальным напитком, как же эта нация живет, соотносится с действительностью, с первым, вторым бокалом, литром, бутылкой? Это должна быть тяжелая, с внутренними несуразностями, затаенными, не просветленными тяготами, маятой и обидами душа, которая открыта для бесов и закрыта для молитвы. И это душа немецкого народа, тяжелая, мятущаяся, деятельная невероятно, импульсивная, истошная, внешне, очень внешне, упорядоченная, но и агрессивная, именно по причине внутренней личностной несбалансированности.
Национальность, тяга к национальным особенностям и непохожести, подчеркнутыми образом жизни, одеждой, едой, склонностями, набором типовых характеров и традиций, регламентирующих правил – это, конечно, проявление слабости.
