Мартин Винклер - Женский хор
— Кто записал их на консультацию?
— Как кто? Ты! Вчера, в отделении неотложной помощи. Это они мне сказали, когда пришли сюда. Когда я приехала в восемь пятнадцать, они уже стояли у дверей.
— Все три?
— Все три. Ты не помнишь, что просила их прийти?
Нет, я не помнила. Я пыталась запомнить все, что вчера в течение дня делали хирурги, а баб, которые приходили со своими пустяковыми проблемами… конечно, я их не помнила, на них у меня в голове просто не хватило места. Что со мной, как я могла?..
— Напротив, прекрасно помню, — ответила я, чтобы не ударить в грязь лицом, — просто удивилась, что они пришли втроем. Я назначила им прием очень рано и подумала, что…
— Что им не захочется приходить? Знаешь, в этом городе тяжело найти хорошего гинеколога. Так что когда тебе назначают консультацию — не через полгода, а уже на следующий день, — конечно, ты воспользуешься случаем!
Хороший гинеколог? Она издевается надо мной?
Она надо мной не издевалась. Она улыбалась:
— Они тебя ждут.
Внезапно меня охватило невероятное волнение. Как будто я теряю голову. Я посмотрела на имена. Я совсем не помнила этих женщин. Я снова взглянула на дату. До первого апреля было еще далеко.
Я взяла со стойки первую карту, вошла в зал ожидания и объявила:
— Мадам Р.?
Одна из женщин поднялась. Я ее не узнала, но она мне улыбнулась, сказала: «Здравствуйте, доктор», прошла мимо меня, прижимая к себе сумку, из которой торчал пластиковый пакет, вышла в коридор, остановилась, потому что не знала, в какой кабинет идти, направилась к кабинету консультанта, посмотрела на меня, и я сказала: «Нет, не сюда» — и указала на кабинет.
Пока она раскладывала на стуле свои вещи, я закрыла дверь, заметила, что все еще в плаще, сняла его, прошла между ней (простите!) и шкафом, взяла халат (простите, здесь так тесно!), села за стол и машинально произнесла:
— Садитесь, прошу вас.
— Спасибо.
На вид ей было около сорока. Очень элегантный брючный костюм, коротко подстриженные светлые волосы, безупречный макияж — может быть, чересчур яркий, но все же…
Я не могла вспомнить, о чем она мне вчера рассказывала. Я даже не помнила, что видела ее. Я открыла ее карту, чтобы посмотреть на свои записи. Я крайне редко о чем-то забываю, лишь в случае крайней усталости (нечасто) или потому, что в тот момент думала о чем-то другом (нечасто) или вообще не думала о том, что делаю (когда я работаю, такого со мной не бывает), но я всегда все записываю, значит…
Карта была пуста. Я ничего не записала.
Я почувствовала, что мое сердце остановилось, холодная рука сжала горло, это было как пощечина, как пощечина, которую он должен был мне дать в тот день, когда ушел, в тот день, когда я сказала, что не хочу его больше видеть, и когда я едва не сказала, а только подумала, что мне надоело видеть его рожу по утрам, надоело ложиться с ним каждый вечер в постель, просыпаться от его храпа и от того, что он, поворачиваясь, кладет на меня свои руки, кладет свои губы на мою щеку и ищет мои губы, что его руки скользят по моей груди, по животу и бедрам, и мне этого больше не хотелось, и, если бы я ему тогда об этом сказала, он бы дал мне пощечину или должен был бы дать, но я до сих пор ее жду.
Я прочла удивление в его глазах, гнев и унижение на его лице. А через мгновение он повернулся ко мне спиной, надел куртку и хлопнул дверью.
В это минуту на лице мадам Р. я ожидала прочесть то же унижение, тот же гнев, ту же боль. Потому что в ее карте, в ее чертовой карте, которую я не заполнила, я не прочла ни слова. Я не знала, зачем она вчера приходила, не знала, зачем она снова пришла этим утром, — и вдруг поняла, что не знаю, какого черта я тут делаю.
И все по вине Кармы, черт бы его побрал!
Быть вчера там, внизу, мне было неприятно (я превосходно поняла его замысел: он отправил меня в отделение неотложной помощи, поскольку знал, что по окончании консультаций акушерская клиника станет направлять ко мне всех женщин, которые придут на прием. Я — интерн-гинеколог на дежурстве, и именно мне придется записывать все несчастья этих баб, и тем самым он хотел унизить меня, заставить работать по его правилам, этим чертовым правилам). Тогда я решила устроить забастовку, дура. И ничего не записала. Даже пальцем не пошевелила. Не сказала ни слова. Удовольствовалась тем, что сделала вид, будто слушаю их рассказы. Мычала, как он, и сказала им всем: «А если назавтра состояние не улучшится, приходите в семьдесят седьмое отделение, доктор Карма вас примет, и вы увидите, он очень, очень мил…»
Только эта мадам Р. — как и две другие женщины, приехавшие к 8:15 утра, — ничего не поняла, она пришла не для того, чтобы, как я надеялась, извести его своими глупостями, она пришла ко мне, ко мне!
А я, как дура, даже не знала, с чем она пришла!
Тогда я стала рыться в своем сундучке с фразами, которые начала заучивать сразу, как пришла в эту профессию. Я могла воспользоваться ими, чтобы она уцепилась за них и чтобы у нее создалось впечатление, будто я знаю, о чем говорю: «Лечение было эффективным?» (я не помнила, как я ее лечила!), «Ваши симптомы уменьшились?» (я забыла, чем она болеет), «Вижу, вам стало лучше» (ну и ну!), «Как вы себя чувствуете после вчерашнего?» (нет, так я буду выглядеть полной дурой), «Вы принесли результаты обследования?» (они бы были у нее в руках), «Что вы решили?» (об этом не может идти и речи, она пришла точно не для того, чтобы спросить у меня, следует ли ей идти на операцию, и какую операцию, прежде всего). Я вспоминала эти фразы, понимала, что они мне никак не помогут, чувствовала себя полной идиоткой, тем более что она увидела, что карта пуста, что я ничего не записала. Она смотрела на меня, и я боялась, что она догадается, поймет, что вчера мне было на нее наплевать, почувствует себя униженной и оскорбленной, расстреляет меня глазами. Она открыла рот, я приготовилась, что она уничтожит меня своими словами, — и услышала:
— Мне вчера было очень приятно вас увидеть.
Я нелепо кивнула.
— Вы ничего не записали.
Я нелепо покачала головой.
— Я вам очень благодарна…
За что?
— Я очень боялась, что вы меня обманете, а мне так важно было кому-то поверить.
Я вытаращила глаза.
— Я не жалею, что приехала вчера в больницу. Мне было страшно… Но мне повезло. Увидев вас, я сразу поняла, что могу вам об этом рассказать…
Я прикусила губу, чтобы убедиться в том, что не сплю.
— Понимаете, я очень боялась все это говорить. Боялась, что это читается на моем лице. Но нужно было что-то делать, я бы больше не выдержала.
Я мягко кивнула и, не раздумывая, сказала первое, что пришло в голову:
— У вас было тяжело на сердце.
Она посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:
— О, да, вы меня сразу поняли, вы поняли, что я больше не могу молчать. — Она опустила голову и пробормотала: — Никогда не думала, что можно так страдать…
У меня сжалось горло, и я промычала: «Ммм…»
Так, будто это «Ммм…» стало сигналом, она подняла ко мне лицо, и я увидела слезу, одну-единственную, которая стекла по ее щеке с безупречным макияжем — возможно, чересчур ярким. И за этой слезой, как потоп, на меня обрушилась ее история.
Фредерика (Ария)
Вчера она вошла, села, едва взглянув на меня, опустила глаза, помолчала несколько секунд, а потом решительно посмотрела и сказала:
«Мне немного неловко все это вам рассказывать, но вы приняли меня без записи, остальные пациентки ждут, и я уверена, что у них гораздо более веские причины приехать сюда сегодня вечером, чем у меня. Поэтому вначале я хотела бы вас поблагодарить за время, которое вы мне уделите, потому что мне плохо, очень плохо, но я не больна, поэтому не имею права жаловаться.
Понимаете, у меня для счастья есть все. Я замужем уже двадцать лет, и мой муж… чудесный человек. Работящий, нежный, он готов ради меня на все. Ради нас. У нас трое детей, два мальчика и девочка. У них все хорошо, они красивые, умные, здоровые. У мужа высокая должность, он работает в Банке Франции. Я тоже работаю, у меня частичная занятость. Я — консультант по семейным делам. Нет, не в больнице, а в ассоциации по поддержке беременных женщин, когда беременности угрожает опасность. Я отвечаю на звонки и принимаю женщин. Я делаю все, чтобы убедить их не прерывать беременность. По-моему, абортов сейчас слишком много. Все мои дети были желанными, и я не могу примириться с мыслью, что их… убивают, ведь именно так называется процесс лишения жизни. Но я не настолько наивна, я знаю, что к большинству этих женщин жизнь жестока. Я знаю, что жизнь трудна. Она трудна даже тогда, когда у тебя есть все, а когда у тебя нет ничего… Когда они звонят, я их успокаиваю, когда они приходят на прием, я их выслушиваю и стараюсь понять. Зачастую понять их очень непросто, потому что то, что они мне говорят, для меня абсолютно бессмысленно. Я не знаю, каково это — не иметь работы. Я не знаю, каково это — когда в доме нет мужчины. Я не знаю, каково это, когда твои родители дерутся или пьянствуют. Всего этого я не знала. Я не знаю, каково это — вступать в сексуальные отношения против своей воли. Я не знаю, каково это — забеременеть, когда ты этого не хочешь.
