Андрей Цаплиенко - Экватор. Черный цвет & Белый цвет
Оружие в их руках выглядело еще более странно. Я понял, в чем дело. Эти «калашниковы» как-то не вязались с красными платьями, которые все еще оставались на девушках. Времени на переодевания не было, и мои спутницы решили продолжить карнавал. «Кто поведет?» — спросил я главную. Та ткнула пальцем себе в грудь и сунула мне в руки автомат. Я замотал головой и быстро бросил его назад девушке, постаравшись придать своему лицу выражение оскорбленной невинности, словно она предложила мне подержать кобру. Она пожала плечами: «Нау драйв.»
Машину подбрасывало на ухабах. Я не гнал, но старался не сбрасывать скорость. Глянув в зеркало заднего вида, я заметил, что плосконосая покусывает губы, а потом облизывает их языком. Казалось, что от волнения она не контролирует силу этого покусывания. У нее на нижней губе появился даже кровавый след от зубов. Ее глаза встретились с моими, и она тут же отвернула голову в сторону.
Ее профиль вполне годился для революционных плакатов времен Гражданской войны в Испании, которые рисовали великие живописцы прошлого века, сидя в соседней безопасной Франции. Там их разрывало между любовью к революции и любовью к абсенту. Сейчас плосконосая выглядела одновременно наивной и жестокой, как сама революция. Ее лицо во время движения то и дело наполовину оказывалось в тени. Но глаза оставались освещенными тусклой лампочкой. Их влажная чернота блестела одержимостью и силой. Как у заядлого кокаиниста. А, может быть, это так причудливо падал свет лампочки под потолком «тойоты». Такие девушки, подумал я, как правило, потом становятся символами великого прошлого. Но их настоящее обычно взвешивается на исторических весах, на одной чаше которых написано «победа», а на другой «смерть». И когда вот таких революционных Марианн однажды начинают ваять в камне, то кажется, что именно так они выглядят лучше всего. Наиболее естественно. Хотя это наглое вранье пропагандистов. Те, кто говорит, что такие женщины созданы для подвига, просто врут. Я-то знаю наверняка, что у них очень здорово получается любить в свое удовольствие. Плосконосая революционерка с легкостью доказала это в гостинице.
Хотя, доказала кому? Она просто получила на время мужчину, которого пришлось разделить с подругой. Причем сделала она это не оттого, что была развратна, а, скорее даже, из альтруистических соображений. Она понимала, что для ее товарки, которая была явно рангом чуть повыше, секс это тоже редкое и почти недоступное удовольствие. Революция влезла в их мозги, но она захватила и все остальное. Тело, душу, желания. И вот она, анархия забытых чувств, прорвалась наружу через меня, как нефть через металлическую трубу. Ну, а теперь, когда пар спущен, можно вернуться и на войну. К основной работе.
Она не заставила долго себя ждать.
В черноте зеркала заднего вида мелькнули два огонька, словно глаза ночного животного. В глаза мне ударила вспышка света, отраженного стеклом. Я повернул руль, следуя колее, которая постоянно меняла свое направление. Огоньки исчезли. Но через минуту появились вновь. За нами ехала машина. Я не знал, случайный ли это попутчик или же погоня, и на всякий случай посильнее нажал на газ. «Тойоту» тряхнуло на ухабе. Огни фар в зеркале дрогнули, но не сдались. У машины у нас на хвосте скоростные показатели были явно выше.
Я отчетливо слышал звук мотора. Это был мощный движок литра на три, достаточно хороший и для бездорожья, и для города. В городе он бы нас настиг за считанные секунды. А в джунглях мощность не главное. У нашей старой «тойоты» все еще были шансы уйти от погони.
Мои спутницы, ни слова не говоря, почти одновременно передернули затворы автоматов. «Клинг!» — зазвенел «калашников» на соседнем сидении. Спросил своего железного товарища: «Готов?» «Клинг-клинг!» — спокойно ответил его собрат из-за моей спины. Плосконосая, как мне показалось, перестала нервничать. Чувство ожидания опасности она переносила гораздо тяжелее, чем саму опасность. Опасность глядела на нас двумя острыми огоньками, которые с каждой минутой приближались все ближе и ближе. Я понимал — вероятность того, что незнакомая машина случайно оказалась на одной дороге с нами, была настолько смехотворна, что следует приготовиться к драке. Вопрос только, с кем драться? Это могли быть военные. Часовой на чек-пойнте очнулся от своей привычной летаргии, вспомнив что-либо такое о нашей машине, что вызвало в нем подозрение. Но хуже всего, если на хвосте у нас парамилитарес. Эти ребята, которых обычно нанимали крупные наркоторговцы для охраны своего бизнеса, рассматривали ФАРК как естественных конкурентов и не знали жалости ни к партизанам, ни к тем, кто их поддерживал. Если в первом случае у нас был выбор — смерть в перестрелке или плен и пожизненное заключение, то во втором выбора не было. Или мы, или они. Но что могли сделать мы, две девчонки с «калашниковыми» и я с двумя миллионами в грязной спортивной сумке.
Теперь она находилась в ногах у старшей партизанки. Та топталась по ней своими стройными ногами, пытаясь найти удобную позицию для стрельбы. Я поглядел на сумку, и мне почему-то стало любопытно, а сколько она сейчас весит. «Мене, мене, текел, фарес» Царствие твое обмеряно, взвешено... И — что там дальше, согласно библейской классике? Разделено? Да, кажется, именно такая надпись появилась на стене дворца Валтасара. Мое царство тоже разделено. Меньшая часть его находится в джунглях. Цена оставшегося мне полцарства два миллиона двести двадцать пять тысяч американских долларов. Мои владения сейчас ограничены узким салоном старой «тойоты лендкрузер». Моя армия в количестве двух солдат женского пола готовится принять бой. Похоже, последний. И я, со всей глупостью обреченного государя, стал задавать себе вопрос, на который не могло быть ответа: «И зачем меня сюда принесло?»
Плосконосая разбила прикладом заднее стекло. Осколки зазвенели, исчезая в темноте. В салон, через мое открытое окно ворвался сквозняк. Девушка стала на колени, ловко высунув ствол наружу. Она повернулась ко мне спиной. Ветер игриво задирал подол ее платья почти на голову, обнажая крепкие загорелые бедра. Она не обращала на это никакого внимания. Только резко уперлась правой ногой в спинку моего сидения. Я почувствовал ее каблук на уровне своей поясницы. Ощущение было такое, словно обшивку старого дивана пробила пружина. Причем, в самый неподходящий момент.
Ее подруга выкрикнула «нет». Это «нет» вылетело из ее рта так неуклюже, словно она вытолкнула это слово языком, но испанское слово еще пыталось цепляться буквами за белые зубы. А потом, сорвавшись, перескочило на плечи к ее подруге и охватило ее стальными объятиями начальственного приказа, не давая сделать и единого выстрела. Лицо плосконосой превратилось в злобную гримасу, как-будто ей стали выкручивать руки. Начальница стала торопливо бормотать своей подруге, погоди, мол, давай подпустим их поближе, авось, мы ошибаемся. Чтобы понять это, не нужно знать испанский. Ситуация говорила сама за себя. Пока еще преследователи были далеко от нас. А, значит, существовал один процент вероятности, что мы уйдем от погони без стрельбы. Ну, пускай даже не процент, а полпроцента.
Я так и не разобрал, кто первый открыл огонь. Сначала мне показалось, что в двигателе появился посторонний сухой треск. Так обычно начинает тарахтеть мотор «японца», когда проворачивается вкладыш на коленвале. После этого двигатель клинит. Я приготовился сделать резкий поворот вправо или влево. Если бы двигатель заглох, это могло дать нам шанс бросить машину и сбежать в лес. Но в следующую минуту треск стал слышен отчетливее, и его ритм передался мне через спинку кресла. Отдача, сообразил я. Моя спина добросовестно принимала все точки и тире отстрелянных очередей через правую ногу плосконосой, для которой я теперь был не больше, чем удобная опора. Она поливала прорезанную огнями темноту за разбитым стеклом «тойоты», и темнота отвечала ей красными плевками свинца и стали.
Я не знал, кем были люди в автомобиле, который пытался нас догнать. Это могли быть кокальерос, но это мог быть и армейский спецназ. Зачем мы нужны были им? Они, кажется, совсем не собирались взять нас живьем. От понимания этого очевидного факта становилось тоскливо. В какой-то момент время для меня словно остановилось, и я, мысленно взлетев над нашей машиной, увидел все с высоты птичьего полета, или, скорее, полета молчаливого тропического кровососа-паразита. Впереди, в старом драндулете, трое обреченных людей очень хотят жить, но шансов у них мало, только потому, что драндулет у них старый. Им настолько хочется жить, что чем меньше дистанция между преследователями и преследуемыми, тем быстрее испаряются различия между полами. Что такой «мужской» и что такое «женский», теперь уже неясно. Вот плосконосая, например. Всего несколько часов назад она была женщиной, самкой. А теперь она — боец, воин. Еще несколько минут назад я, уже пытавшийся освободить свое нутро от спазмов страха, все еще обращал внимание на стройные ноги ее спутницы. Ее начальницы. А теперь вот эти ложбинки и тонкие загорелые щиколотки уже не имеют значения. Рядом со мной командир. А я? Я сам? Кто я сейчас? Водитель, просто водитель. И спасение каждого из нас зависит от слаженной работы всех. Теперь мы экипаж.
