Кристина Паёнкова - Бегство от запаха свечей
– ППР, ППС, ПСЛ – столько партий, столько всевозможных организаций! На каждом шагу политика. Никак не могу во всем этом разобраться. К чему эти партии? Все равно все они подчиняются ППР. Говорят, именно это и есть демократия, а по мне, это сплошная неразбериха. Даже зло берет. А ты, Антось, что скажешь?
Антось, главный механик, время от времени заглядывал к нам по делам службы. На этот раз он промолчал, явно не желая поддерживать разговор.
Тогда я отважилась вмешаться:
– Простите, а вы к какой партии принадлежите?
– Я!.. Да ни к какой! И горжусь этим! Целую жизнь прожил и ни к какой партии никогда не принадлежал. И, как видите, до сих пор всегда оказывался прав. Теперь те, что были в «Стрельце», «Озоне» или ББСП,[20] попали в черный список. А там, глядишь, настанут времена, когда туда же попадут и члены других нынешних партий.
– А в ППР много членов? – набравшись смелости, я продолжала расспрашивать.
– О!.. Да вот перед вами член партии, – начальник охотно продолжал разговор. – Я его с детства знаю, хороший парень, только очень уж беспокойный. Так что вы с ним поосторожней, он партийный.
Главный механик улыбнулся, будто последние слова вовсе не к нему относились, а когда заведующий кончил, спокойно сказал:
– Ну что вы, пан Кароль, рассказываете, можно подумать, вам наша теперешняя Польша не нравится. А что касается черного списка, вы же сами знаете, мир на месте не стоит. Польская рабочая партия у нас в стране самая прогрессивная. За ее будущее я спокоен. И нечего махать рукой, я знаю, что вы хотите сказать: никогда, мол, неизвестно, что на самом деле прогрессивно. Однако идеология общественной справедливости существует и будет существовать вечно…
– Но ведь методы, методы важны! – воскликнул начальник.
– Что ж поделаешь, для эволюции у нас нет времени. Приходится, к сожалению, принимать решительные революционные меры. И вам это хорошо известно, вы же нас поддерживаете.
– За меня прошу не высказываться, – перебил начальник пана Антося. – Нравится мне все это или не нравится, еще видно будет, программа у вас прекрасная, но, увы, пока только на бумаге. А мне в жизни пришлось хлебнуть лиха, так что я придерживаюсь правила: «Тише едешь, дальше будешь». Посмотрим, что получится на деле. Я не говорю ни да, ни нет. Время покажет.
– Уже показывает, – удалось вставить Антосю. – Сельскохозяйственная реформа, национализация промышленности. Убедительные факты! Конкретные результаты.
– Э-э-э, чего только не сделаешь для рекламы! Чужое делить да национализировать – дело нехитрое. Каждый сумеет. Это еще никакие не доказательства. Посмотрим, что получится из этой демократии. Для меня лучше демократии ничего быть не может. Я – «за». Но у меня пока еще есть время. Увижу все своими глазами, тогда охотно признаю вашу правоту.
– Э, с вами не столкуешься! Перед сельскохозяйственной реформой вы говорили, что она вас убедит, теперь снова что-то придумываете! – взорвался Антось.
– Ага! Вот я и добился своего – разозлил вас. Мы же с вами не первый день знакомы и отлично друг друга понимаем. Я согласен, у нас демократия. Хотите расписку?
Оба весело рассмеялись, а я перестала задавать вопросы. Когда же пан Антось вышел, я побежала вслед за ним и остановила его в коридоре.
– Извините… Меня это очень интересует. То есть Польская рабочая партия меня интересует. Мне кажется, я тоже прогрессивная. Не могли бы вы дать мне что-нибудь почитать насчет ППР? Какие у них задачи, что они делают и вообще… Мне бы хотелось узнать поподробнее.
– У нас есть брошюры. Сейчас я вам принесу.
Вскоре он вернулся с несколькими тоненькими книжечками. Начальник притворился, будто ничего не видит, нарочно полез в нижний ящик письменного стола. Я просмотрела названия: «Устав Польской рабочей партии», «История рабочего движения в Польше», «Борьба за новое хозяйственное направление», «Союз рабочих и крестьян».
Я захватила брошюры домой, не подозревая, какую бурю это вызовет.
Тот день никак нельзя назвать скучным или однообразным. Только я пообедала, как в передней залился звонок, оповещая о прибытии первого гостя. Люцина вернулась из отпуска и пришла нас навестить.
Вместе с ней – загорелой, отдохнувшей, сияющей – в квартиру ворвалось лето… Впрочем, нет, не в том дело. Люцина влюбилась. Это сразу и безошибочно определила пани Дзюня.
– Видим, видим, отпуск пошел тебе на пользу. Скажи только, хочешь ли есть, и мы готовы тебя слушать хоть всю ночь! – обрадованно воскликнула я.
– Спрашиваешь! У вас, конечно, как всегда, можно чего-нибудь перехватить.
– Да? Интересно, – с расстановкой произнесла пани Дзюня. – Очень интересно! У тебя есть аппетит? Влюбленные должны жить одной любовью.
– А откуда вы знаете, что я влюблена? Неужели до Вроцлава дошли слухи?
– Деточка, когда проживешь на свете столько лет, сколько я, и прочитаешь столько книг о любви и не только о любви, тоже будешь в миг угадывать такие вещи.
– Все правильно! Я влюблена! Через две-три недели свадьба, а потом я сразу уезжаю из Вроцлава.
– Люцина! – испугалась я. – Люцина, да ты не больна ли, может, у тебя жар? Признайся, что пошутила. Влюбилась, и прекрасно, очень за тебя рада. Но зачем же очертя голову выскакивать замуж? Зачем уезжать из Вроцлава? Ни за что не поверю. Ты нас разыгрываешь, ты шутишь!
– Да нет же! Серьезно! Я выхожу замуж, все уже решено.
Постепенно, слово за словом, мы вытянули из Люцины, что со своим будущим мужем она познакомилась на улице в Еленей-Гуре, что он отвез ее в Берутовицы и все две недели они провели вместе. Он из Валима, у него там домик, и вообще жизнь прекрасна.
– Погоди! Ты же его совсем не знаешь. Как можно доверяться незнакомому мужчине! Может быть, он вампир?
– Вампир! Колоссально! – расхохоталась Люцина. – Я должна ему об этом рассказать. Юзек – вампир. Да он, боюсь, и мухи в жизни не обидел. Откуда у тебя эти странные мысли? Мне бы такое и в голову не пришло.
Легкомыслие Люцины очень меня огорчило. Пропадет человек ни за что из-за какой-то темной личности. Ее жених не вызывал у меня никакого доверия – разве порядочные люди делают предложение едва знакомым женщинам? Я лихорадочно соображала, как бы отговорить Люцину от этого безумного шага, и вдруг вспомнила о Збышеке. Может быть, это подействует?
– Ну, а как же Збышек? Сама говорила, что он тебе нравится. Неужели уже все забыто? Не спеши так со свадьбой, вдруг с новым знакомым получится так же, а развод – вещь неприятная…
– Да какой там Збышек! Он ужасный ловелас, и потом я тебе кое-что скажу, а ты, пожалуйста, запомни это хорошенько. Я пришла к убеждению, что Збышек может крутить голову кому угодно, а женится только на тебе. Вот увидишь! Юзек совсем иное дело. Юзек любит только меня. Договорились мы быстро, это верно. Но такие случаи бывают сплошь да рядом. У меня нет ни малейших сомнений. Второго такого нет. У него темные волнистые волосы. Глаза голубые, как небо. Он для меня в огонь готов броситься. Да, да, я Збышека видела всего один раз, но мне кажется, с ним говоришь, а он в душе все время над тобой посмеивается. А Юзека я люблю. У меня сердце поет. Жизнь прекрасна.
– Вот те на! Вижу, дело и вправду серьезное! Ох и жаль мне тебя! Не знаю, может быть, это и ненормально, но мне жалко всех молодых девушек, которые выходят замуж.
В разговор взволнованно вмешалась пани Дзюня:
– Конечно, это ненормально. Девушки должны выходить замуж, и чем раньше, тем лучше. Немцы были правы: у женщины три дела в жизни: дети, кухня и костел. Вот так-то, детка.
– Пани Дзюня, я вас очень люблю и уважаю, но такое не могу слушать спокойно, – возмутилась я. – Семья, дети, пеленки, гора грязной посуды – это, по-вашему, счастье? Нет, в этом меня никто не убедит. Я еще не знаю, к чему стремлюсь, но только не к этому. А пока я собираюсь вступить в Польскую рабочую партию.
– Во имя отца, сына и святого духа, – перекрестилась пани Дзюня. – Что ты сказала? В ППР? Да в прошлое воскресенье ксендз на проповеди говорил, что это коммуна. А коммуна – это смертный грех. Да, да… Одного коммуниста из нашего местечка ксендз не хотел хоронить на кладбище. Если только ты это сделаешь, я уеду. Даже если придется под мостом…
– Пожалуйста, не договаривайте до конца, – перебила я пани Дзюню. – Не нужно ставить точки над «и».
– В таком случае скажи, что это неправда.
Я ничего не ответила. Я ждала, что скажет Люцина. Не может же она промолчать. Ведь она член партии. Воцарилась полнейшая тишина. Я занялась подсчетом красных вертикальных черточек на абажуре. Люцина встала с кресла и зашагала по комнате. Она старалась ступать по зеленым квадратам ковра, огибая коричневые, – иначе, казалось, под всеми нами провалится пол. Я с удивлением обнаружила, что у нее большие ноги. Раньше я этого не замечала.
Наконец Люцина откашлялась несколько раз и сказала: