Теодор Рошак - Киномания
— Пришли на киносеанс? — пропела она своим кукольным голоском.
В руках женщины был огромный бокал с выпивкой. По ее неразборчивой речи я заключил, что сегодня этот бокал — уже не первый.
Большая часть дома, по которой мы прошли, выглядела и пахла как нежилая — сырость, паутина по углам. Повсюду было много тяжелой и громоздкой мебели — вульгарно безвкусной и в такой же мере вульгарно дорогой. Выглядело все так, словно ее купили, просто чтобы пустить пыль в глаза. Возникало ощущение, что находишься в склепе, ожидающем покойника. Единственными яркими пятнами — впрочем, они скрадывались вездесущей серостью — были цветные киноплакаты, украшавшие стены. Большинство рекламировали фильмы Липски, но было и несколько других — более безвкусных, чем остальные. Они сразу же привлекли мое внимание, провоцируя какой-то мучительный приступ наслаждения. Они запечатлели образ, который все еще находил подспудный отклик в моих юношеских эротических фантазиях. Передо мной во всей своей дразнящей славе возникла Найлана, Дева джунглей, та, чья жизнь протекала в череде каждодневных опасностей. Я замедлил шаг, чтобы насладиться каждым из этих драгоценных изображений. Вот Найлану, прыгая с дерева на дерево, уносит горилла. Вот ухмыляющийся араб поднимает потерявшую сознание и покорную Найлану высоко наверх, чтобы сбросить ее в яму, кишащую змеями. Вот Найлана, полуодетая, подвешена за руки над раскаленными углями, она пытается вырваться из пут, а обезумевшие дикари пляшут вокруг нее, поддаваясь гипнотическому воздействию сатанинских глаз шамана. Каждая из этих картинок, хотя и грубо сработанная халтурщиком от живописи лет двадцать назад, вызывала в памяти сцены насилия, которые некогда стали моими первыми уроками в темной психологии сексуальных страстей.
Почему здесь — в этом зловещем доме-склепе — была Найлана? Неужели эти плакаты свидетельствовали о закате карьеры Липски? Неужели он падал так низко — на самое дно киноиндустрии?
Пройдя почти через весь дом, мы вышли к тем нескольким комнатам, где еще теплилось какое-то подобие жизни: кухня, в которой царил жуткий беспорядок, и большая застекленная веранда, выходившая на потрескавшийся бассейн, заполненный не водой, а мусором. Эта часть дома Липски была насыщена слабыми медицинскими запахами больничной палаты. Здесь миссис Липски предложила нам выпивку из битком набитого алкоголем бара, а потом провела нас в крохотный домик на другой стороне поросшего сорняками дворика. Оказалось, что это маленькая, но чисто убранная проекционная, где помещался десяток зрителей. Здесь мы увидели Липски — он курил и тяжело сопел, расположившись в обитом плюшем кресле, которое было в несколько раз больше его и без того маленького, а теперь еще и усохшего тела.
— Ну, принесли? — проворчал он, увидев нас. — Картину? Вы ее принесли? Если не принесли, то ничего не увидите.
Он не мог не заметить, что я тащу коробки. Клер дала мне знак выйти вперед, и я предъявил их как дружественное подношение вождю враждебного племени.
Но вождя это ничуть не утихомирило.
— Почему так поздно? — бросил он.
Хотя день стоял теплый, он, как и в прошлый раз, был закутан в свое одеяло.
— Вы сказали — в два часа, — ответила Клер с вымученным терпением.
— Мы даже раньше пришли.
— А кто вам сказал, чтобы вы приходили раньше? — отрезал карлик, — А если бы я спал?
Клер легонько вернула этот мяч на его половину:
— Но ведь вы же не спите, правда?
Увидев Шарки, Липски сказал:
— А это кто еще?
— Это Дон Шарки. Мой партнер, — ответила Клер, — Он тоже ваш большой поклонник.
Шарки вышел вперед, чтобы пожать руку Липски.
— Очень рад познако…
Но Липски оборвал его. Взгляд его был по-прежнему устремлен на Клер.
— Разве я вам говорил, что вы можете тащить сюда все свою чертову семейку? Это вам что — пикник, что ли?
— Дон — лучший киномеханик в городе, — объяснила Клер.
— Черта с два, — отрезал Липски. — К моим лентам он и пальцем не прикоснется. С ними работает только Йоси, — Он ткнул большим пальцем в направлении проекционной, где я увидел человека, возившегося с аппаратами.
— А Дон пришел, чтобы показать наш фильм, — сказала Клер, — Эта лента требует профессионального обращения.
— Давайте начинать, — мрачно пробормотал Шарки и пошел в проекционную. Я с коробками — следом. Мы с Клер предупреждали его, что теплого приема здесь ждать не приходится, но тем не менее он был оскорблен грубостью старика.
— Сначала ваша лента! — просипел Липски.
— Нет-нет, — возразила Клер, подозревая, что Липски, посмотрев «Иуду», может выставить нас за дверь. — Сначала ваши.
— Этот номер не пройдет, — гнул свое Липски.
Он производил впечатление человека, для которого скандал — любимое времяпрепровождение. Я нутром чувствовал, что ему доставляет удовольствие покуражиться над кем-нибудь и он не упустит такого случая, как сегодня. Может быть, ему даже доставляла удовольствие задиристость Клер, хотя она на сей раз и держалась изо всех сил, чтобы не сорваться.
Пока она бодалась с Липски, мы с Шарки разглядывали проекционную. Она произвела на нас сильное впечатление. Аппаратура там была куда как лучше, чем в «Классик». Там стояли два великолепных тридцатипятимиллиметровых аппарата «Сенчури», а в потолке виднелись два мощных вентилятора. Все оборудование находилось в идеальном состоянии, было смазано и сверкало. Над ним колдовал Йоси — старый шофер-японец, который привозил Липски в «Классик». Его лицо было перекошено гримасой боли.
— Вы киномеханик? — спросил Шарки.
Старик ответил, загибая пальцы:
— Садовник. Повар. Шофер. Уборщик. А к тому же и киномеханик, да. — Тоном и выражением лица он давал вам понять, что перегружен неимоверно.
— Надеюсь, что как киномеханик вы лучше, чем как садовник, — сказал Шарки, — Тут у вас настоящие африканские джунгли.
Йоси напустил на лицо искренно печальное выражение.
— Сришком старый, сришком, — простонал он, покачивая головой, — Парьцы не гнутся, — Он вытянул перед собой две подагрические ручки. — Пожаруйста, вы умеете работать с проектор.
Когда Шарки согласился, Йоси отвесил благодарный поклон, а потом устало опустился на стул.
— Только лучше, чтобы ваш босс об этом не знал, — заметил Шарки, — Он говорит, что, кроме вас, никто не может показывать его ленты.
Йоси кивнул.
— Мистер Рипски очень короший. Старый друг. Но иногда говно из него так и прет.
После получаса препирательств Клер и Липски выработали наконец соглашение о порядке показа фильмов. Сначала — его первый, потом — «Иуда», потом — его второй. Нас ждала лучшая выборка из лент Макса Касла, какая показывалась когда-либо за один сеанс. Три кинофильма в идеальном состоянии — именно в таком виде и хотел бы представить их зрителю автор. Это лежало почти за пределами восприятия зрения и разума. Липски выбрал «Графа Лазаря» и «Дом крови» — фильмы, в то время известные миру, если вообще известные, лишь как второсортные поделки категории «В», творения маргинального и теперь уже давно покойного автора, чья карьера, когда он работал над этими фильмами, подходила к заслуженному и бесславному завершению. Любой человек, читая строчку за строчкой их сценарии, не нашел бы там ничего, что отличало бы их от массы других поделок этого жанра. Два очередных ужастика от «Юниверсал». Даже актеры были набраны из традиционного состава тех времен, поднаторевшие в исполнении оборотней и кровососов. Эвелин Энкерс, Джордж Зукко, Анна Нагель, Гленн Стрейндж, Дуайт Фрай{148}. И тем не менее каждый кадр в этих лентах (показанных так, как это задумывал Макс Касл) был осенен какой-то сверхъестественной силой. Мы — Клер, Шарки и я — уже видели вспышки этой силы, просматривая фильмы, отобранные для фестиваля. Но здесь воздействие таланта Касла было цельным и ненарушаемым. Так же как и при просмотре «Иуды», меня подхватил ураган образов. Ощущение было такое, словно передо мной бушевал торнадо, а я пытался сохранить присутствие духа перед его всесокрушающей мощью. А мощь эта являла собой кино в чистом виде — основополагающий визуальный ряд этого вида искусства. Картинки в движении, смена оглушительных образов, что проносились по неизведанным оптическим потокам и достигали самых глубин загадочного континента по имени мозг.
Достаточно было отметить, что эти фильмы по любым стандартам сделаны мастерски и настолько превосходят обычный студийный уровень, что оказались в категории «В» только из-за ограниченного бюджета. Но здесь было нечто большее, нечто выходившее за пределы простого мастерства. Фильмы Касла навевали неподдельный ужас, который пронзал вас до мозга костей. Ни в одном эпизоде я не мог установить, откуда исходит эта сила, но я был уверен: к сознательному восприятию она не имеет никакого отношения. Скорее, дело обстояло так: за моими глазами какая-то иная часть меня видела иной мир, тот, где реальностью были вампир и его жертва, сверхъестественные события, богохульство. И снова мне на ум пришло словечко «нечистый». Такой нечистой может быть только тварь, встающая из гроба, чтобы поживиться кровью невинной жертвы. Моим глазам открывалась исконная мерзость упыря; она запятнала меня. И не только меня. Она запятнала и Клер. Я увидел это, когда зажегся свет. У нее на лице было то же брезгливое выражение, что и после просмотра «Иуды»: выражение человека, который отказывается верить в только что увиденное. Она заставила себя досидеть до конца первого фильма и смотрела его во все глаза. Но смотреть еще раз «Иуду» она не стала; и «Дом крови» тоже, хотя Липски и сказал, что это его лучшая работа. Вместо этого она извинилась и ушла на кухню ждать меня и Шарки.
