Ричард Бах - Бегство от безопасности
Я ТОлько начал засыпать, с головой, все еще полной добра и зла…
— Просто не могу поверить, что ты так думаешь! Добро — это то, что доставляет тебе удовольствие?
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, Дикки! — сказал я. — Думать так — не преступление.
— Если бы это и было преступлением, тебя, по всей видимости, это бы не остановило.
Холм за это время стал еще зеленее, и теперь по его склонам струились реки крошечных цветочков, в основном желтых и голубых, название которых Лесли сказала бы сразу, как только бы их увидела.
— Откуда ты знаешь, о чем я думаю? — сказал я. — Разве я давал тебе ключ к моему сознанию? Ты следишь за всем, что я делаю?
Вместо камешка он беззвучно протянул мне сделанную из бальсового дерева модель планера с размахом крыла в двадцать дюймов и куском пластилина на носу для балансировки.
— Я ни за чем не наблюдаю, — сказал он.Я могу видеть твою жизнь, только когда ты мне это позволяешь. Но недавно я понял, что ты начинаешь учиться. Раньше этого не было.
Счесть ли мне это его вторжение посягательством на частную собственность? Ощущаю ли я неудобство оттого, что он получил доступ к тому, что я узнаю сейчас?
Я улыбнулся.
— Что ж, ты растешь.
Он с удивлением взглянул на меня.
— Нет. Разве ты не помнишь? Мне всегда будет только девять лет, Ричард.
— Тогда для чего ты хочешь узнать все, что знаю я, если не для того, чтобы, по твоим словам, попробовать прожить, пользуясь моим опытом и избегая моих ошибок?
— Я не говорил, что собираюсь прожить жизнь, я сказал, что хочу только узнать, каково это — прожить жизнь? Для человека, которым я стану и который будет поступать в соответствии с тем, что я узнал от тебя, я буду оставаться девятилетним — так же, как для тебя. Скажи мне то, что считаешь истинным… я не знаю, что мне думать о добре и зле, а мне необходимо это знать!
— Что тут непонятного? — сказал я. — Добро — это то, что доставляет тебе…
— Это слишком… упрощенно! — сказал он, смакуя последнее слово. — Я и сам мог бы так сказать.
— Перестань, Капитан. Во-первых, ты совсем не глуп, во-вторых, самые простые вещи, чаще всего, оказываются самыми истинными, в-третьих, это я — пятьдесят лет прочь, и есть тот парень, который учился, — вот его-то ты и ищешь. Это очень упрощенно, и, когда ты слышишь «Добро!», прежде чем согласиться, подумай, кто говорит это, и если да, то почему.
Я уравновесил в руке планер и запустил его. Он поднялся фута на четыре над землей, замер и отвесно упал, уткнувшись носом в землю. Я бы сказал, что надо немного облегчить нос.
— Добро — это нечто большее, — сказал он, — чем только то, что доставляет мне удовольствие.
— Конечно. Кратковременное удовольствие не всегда совпадает с длительным счастьем, и нам необходимо подумать, чтобы сказать почему. В каждой истории, где некто продает душу дьяволу, суть сделки одна: обмен длительного счастья на кратковременное у довольствие, и мораль также одна: не очень умный обмен!
Итак, существует согласие между добром и злом, этими ценностями с расплывчатыми границами, которые неплохо совмещаются во множестве людей. Культуры могут не сходиться друг с другом в том, что такое «хорошо» и что такое «плохо», но внутри каждой культуры, как правило, на эту тему существует согласие.
— Почему так расплывчато? Почему бы тебе не говорить ясно? У меня есть четкие определения.
— Убийство — это…
— Плохо, — сказал он без колебаний.
— Милосердие — это…
— Хорошо.
Я убрал немного пластилина с носа маленького планера.
— Выражать сознательный протест в военное время —это…
— Гм.
— Добро это или зло, — спросил я снова, — выражать сознательный протест в военное время?
— Какова эта война? Мы защищаем себя или нападаем на маленькую беззащитную страну?
— Вот, — сказал я. — Как только ты находишь ситуацию, в которой добро и зло начинают зависеть от обстоятельств, вся твоя концепция оказывается субъективной, а выбор — совсем не таким ясным, как нам казалось. Как и в отношении других подобных категорий, мы должны говорить только, что это хорошо для меня или это плохо для меня.
Я осторожно запустил планер снова. Он взмыл вверх, замер и снова свалился в траву.
— Одно исключение не может повлиять на правило!
— Нет, — сказал я, вновь беря в руки планер и задумавшись над проблемой его балансировки. Теперь я уже добавил немного пластилина.
— Докажи.
— Считать ли злом убийство, совершенное с целью самообороны? Убийство врагов в военное время? Эвтаназию?
— По твоим словам, убить кого-либо невозможно, — сказал он. — Жизнь Есть, и мы не можем создавать ее или уничтожать.
— Жизнь Есть, Дикки, это так. И у нее нет правил. Но мы с тобой сейчас говорим об играх, здесь, в пространстве-времени, о предположениях относительно образов, добре и зле в свете человеческой культуры, в обществе, где реально кажущееся, а Принцип остается незамеченным.
— То есть в действительности добра и зла не существует?
— Не существует абсолютных Добра и Зла. Единственный абсолют — Жизнь Есть.
— Значит, я могу делать все, что мне вздумается, и не будет никаких последствий? Я могу идти обманывать, красть, убивать, и это не повлечет никаких последствий, если моя личная мораль говорит мне, что это хорошо?
— Конечно, можешь, — сказал я. — Но будут последствия, которые ты вряд ли воспримешь как хорошие.
— Например?
— Например, твой поступок будет тяготить твою душу до конца жизни. Или ты будешь гнить в тюрьме от семи до двенадцати лет. Или ты у мрешь удивленным: ты думал, что твоя жертва беззащитна, а она оказалась вооруженной. В мире образов существует бесконечное множество последствий, чтобы уравновесить любой сделанный тобой выбор.
— Любой? — спросил он.
— Любой.
Он потер указательным пальцем кончик большого.
— Любой — и самый крошечный, и самый большой?
— Подумай сам, — сказал я. — Какой выбор не имеет последствий?
Я в третий раз запустил маленький планер. Он плавно поднялся над землей, пролетел, почти касаясь верхушек травы, футов тридцать, и легко, словно бабочка, приземлился. Неплохо для третьей попытки.
— Есть ли последствия у решения стать писателем?
— Да, —сказал я. — Каждый день я могу спать до обеда.
— Перестань…
Я отправился искать планер в траве.
— Дикки, разве ты не понимаешь? Всегда есть какие-то… результаты, хорошие или плохие…
— …доставляющие-мне-удовольствие и не-доставляющие-мне-удовольствия…пояснил он за нас обоих.
— …того, что мы решаем делать, — закончил я, — и того, кем мы решаем быть.
— А какие отрицательные последствия решения стать писателем? — спросил он.
Идя назад, я не смог расшифровать выражение его лица и понять, почему он спрашивает.
— Много лет назад я написал книгу о диете, в которой сказал, что многим из нас не помешало бы сбросить фунтов десять?
— Это и есть отрицательные последствия?
— Нет, — сказал я ему. — Последствие, которое не доставило мне удовольствия, заключалось в том, что один из моих читателей согласился с этим, процитировал меня в качестве авторитета и отрезал себе голову, таким образом избавившись от лишнего веса.
Глаза словно блюдца.
— ЧТО?
— Он не понял, о чем я писал, Дикки, но сбросил те самые десять фунтов.
— Ты шутишь!
— Не совсем, — сказал я. — Много лет назад я действительно написал книгу, в которой главный герой не боялся смерти. Один молодой человек прочитал эту книгу, решил, что он тоже не боится смерти, и покончил с собой.
— Ты опять шутишь.
— Нет. Это правда.
Я сел на траву с планером в руке.
— Зачем он это сделал?
— Он был влюблен в одну девушку и не нравился ее родителям, которые пообещали разлучить их навсегда. Влюбленные решили покончить с собой, въехав на большой скорости в стену. Она выжила, а он погиб.
— Почему они просто не бежали вдвоем?
— Хороший вопрос.
— Если бы я уже решился умереть за что-то, Ричард, вряд ли меня остановило бы что-нибудь меньшее, чем смерть! А к этому относится немало решительных мер.
— Например?
Интересно, что я считал решительными мерами, когда мне было девять лет?
— Взять свой скаутский нож, еду и спички и бежать с ней в горы.
Я вспомнил свой последний мальчишеский побег: прочь из родного города, в дикие дебри, которые изо дня в день виднелись на горизонте. Я ожидал большего.
— Если бы я умел водить машину, мы бы уехали в Монтану. Или пробрались бы на грузовое судно, идущее в Новую Зеландию.
Конечно же, побег был его первой мыслью. Если бы сегодня в нашей жизни еще оставалось место чему-нибудь решительному, я бы тоже выбрал побег.
— Я бы поговорил с ее родителями, — продолжал он, — пообещал бы подстригать траву на их лужайке до конца жизни, показал бы им дневник с моими отметками и привел бы полсотни своих друзей, чтобы они засвидетельствовали, что я действительно хороший парень.
