Олег Рой - Украденное счастье
– Ты бы прилегла, мама, отдохнула, – говорил он, когда она появлялась вечером домой с набитой сумкой – после работы Наталья, как все женщины того времени, спешила в магазин и отстаивала там очереди, запасаясь впрок тем, что «выбрасывали» в тот день.
– Ничего, сынок, – через силу улыбалась мама. – Это нормально, когда устаешь от работы. Хуже, когда от безделья… А как твои дела? Я смотрю, ты уже дочитал Марка Твена? Ну и как, трудности с переводом были?
Несмотря на занятость и усталость, она находила время заниматься с ним, водить в музеи и театры, обсуждать книги, учить английскому, немецкому, французскому языку. Или хотя бы просто погулять по городу, ведь Ленинград весь как один большой музей, особенно в центре. Почти каждый выходной они садились на трамвай и ехали в Летний сад, на Невский, на Дворцовую площадь, на Васильевский остров. Гуляли по набережным, подолгу стояли, глядя на Аничков мост, Адмиралтейскую иглу, Петропавловскую крепость, Лебяжью канавку, Исаакиевский собор, запущенный, но все еще прекрасный Спас-на-Крови. В хорошую погоду выбирались в пригороды: Петергоф, Пушкин, Ломоносов… Перед каждой прогулкой решали, на каком языке будут сегодня говорить, и строго придерживались этого правила. А прохожие с недоумением оглядывались на очень скромно одетых, явно «советского» вида женщину и мальчика, ведущих оживленную беседу по-немецки или по-французски. Но Володя и Наталья Евгеньевна не обращали на них никакого внимания. Им всегда было интересно друг с другом, они были очень дружны, мать и сын.
Быт их, мягко говоря, оставлял желать лучшего. Нет, конечно, они были сыты и чисто одеты в аккуратно заштопанные вещи – Володя, как правило, донашивал одежду и обувь Игоря, соседа по квартире, который был старше на два года. Необходимость купить что-то новое всегда оборачивалась для семьи чуть ли не катастрофой, а питались преимущественно картошкой, капустой и макаронами. Шестикопеечные котлеты из кулинарии могли позволить себе не каждый день. Сыр, даже плавленые сырки «Волна», или колбасу – вареную «Докторскую» по два двадцать или полукопченую «Краковскую» – еще реже. Что уж говорить о деликатесах вроде лимонада или апельсинов? Когда жена партийного босса изредка угощала гувернантку «Белочкой» или «Мишкой на Севере» (Наталья, конечно, никогда сама не ела тех конфет, приносила домой), это становилось настоящим праздником для мальчишки.
Жили они в Дункином переулке, мягко произнося его название как «Дунькин переулок», на четвертом этаже, в одиннадцатиметровой комнате. Окно, где между двойными рамами, липкими от замазки, всегда хранились продукты, выходило во двор. И по сей день воспоминания о дворе были одной из самых ярких страниц в памяти Владимира, он искренне благодарил судьбу за то, что ему довелось жить именно там, а не в каком-нибудь доме с типичным ленинградским двором-колодцем – каменным мешком, куда даже летом редко заглядывает солнце. У них-то было достаточно и света, и зелени, и места.
Жизнь во дворе начиналась рано. Едва брезжил рассвет, дворник Степаныч разматывал стометровый брезентовый шланг, подсоединял его к домовому крану и орошал все вокруг. Капли искусственного дождя падали на асфальт и долго висели на травинках газона, на ярких бутонах георгинов, заботливо высаженных жильцами у входа в парадное. Потом Степаныч убирал шланг и снимал вентиль с крана, чтобы «ребятня не лила зазря воду». Тщетная предосторожность! У каждого мальчишки в битком набитом подобными сокровищами кармане обязательно имелся собственный вентиль, при помощи которого наполнялись «брызгалки» – бутылочки, выпрошенные у мастеров из соседней парикмахерской, – и устраивалась веселая забава.
Целый день из окон звучало радио, доносились вкусные запахи готовящихся завтраков, обедов и ужинов. То и дело хлопали двери парадных, жильцы спешили на работу и в школу, потом возвращались, пенсионеры выходили посидеть на лавочках, поиграть в шахматы, постучать костяшками домино. За бомбоубежищем, около голубятни, собирались городошники и метким броском «распечатывали» очередной «конверт». Автолюбители целыми днями возились со своими «Москвичами», «Запорожцами», старенькими, еще «с оленем», «Волгами». Хозяйки, поднимая клубы пыли, выбивали ковры, развешанные на металлических каркасах. До темноты не смолкал гомон детских голосов. Малышня возилась в песочнице, раскачивалась на качелях, оглашавших всю округу равномерным скрипом, девчонки прыгали в «классики» и в «резиночку»; мальчишки играли в войну, ножички, казаки-разбойники или, если Андрюха Карасев из пятьдесят второй квартиры приносил свой «настоящий» мяч, в футбол и вышибалы.
К вечеру двор пустел, крики: «Ира! Мишка! Сейчас же домой, я кому сказала!» – постепенно стихали, взрослые жильцы расходились по квартирам, к ужину и телевизорам. Наступало время молодежи. В сумерках парни и девушки сидели на лавочках или собирались компанией в деревянной беседке. Бренчала гитара, хрипел катушечный магнитофон на батарейках – гордость Сережки Бугрова, первого во дворе красавца, звучал девичий смех, светились огоньки сигарет.
Маленький Вовка Яковлевский тоже целыми днями пропадал во дворе. Но чем старше он становился, тем больше важных дел у него появлялось. Он рано начал помогать маме по дому, стирал, убирал комнату, мыл, согласно графику дежурств, коридор и места общего пользования, ходил за покупками, отстаивая долгие скучные очереди. Очереди были неотъемлемой частью жизни, прийти и сразу что-то купить – неважно что, хоть билет в кино, хоть эскимо за одиннадцать копеек, хоть булку хлеба, хоть школьную резинку – было невозможно, за всем приходилось отстоять очередь.
Учился Володя легко, был одним из лучших учеников в классе. Только по химии у него постоянно выходила тройка, ну не давалась ему эта наука, все остальное – пятерки, изредка четверки. К радости мамы, он много занимался языками, читал книги в оригинале, иностранные газеты и журналы, которые иногда можно было достать. Но причиной такого усердия была не только его любовь к знаниям, точнее, не столько любовь к знаниям, сколько надежда на успешное будущее. Он хорошо понимал, что мама не в состоянии лучше обеспечивать их семью, и никогда, даже будучи совсем маленьким, не жаловался на лишения и ничего не просил. Но в то же время нехватка самого необходимого ощущалась столь остро, что не замечать ее было невозможно. Влажными ветреными зимами Володя постоянно мерз в одежде с чужого плеча и старой обуви – а многие его одноклассники щеголяли в модных импортных куртках, дорогих шапках, ярких шарфах и даже в дубленках. Не то чтобы Вовка им завидовал, нет. Просто ему тоже хотелось, отчаянно хотелось иметь фирменные джинсы, портфель «дипломат», жевать жвачку, слушать магнитофон, есть финскую копченую колбасу «Салями» и ездить отдыхать на море, в Крым, на Кавказ или в Прибалтику. Ему было лет двенадцать, когда он твердо решил – у меня все будет, я сам всего добьюсь. Но этими своими планами Володя ни с кем не делился. Мама всячески избегала подобных разговоров, а в школе внушали, что мещанство и вещизм – это очень плохо и недостойно советского человека, будущего строителя коммунизма.
В подростковом возрасте Володя много читал, но любил не фантастику или приключения, как большинство его сверстников, а те произведения, преимущественно из западной литературы, где описывался мир бизнеса, финансов, биржи, торговли – всего того, что на истории и обществоведении называлось «капиталистическими товарно-денежными отношениями». Этот мир, мир цифр, прибылей и убытков, риска и тщательно продуманных сложных схем, увлекал куда сильнее, чем кругосветные путешествия, борьба с нарушителями закона или устройство космических кораблей. Больше всего Володе нравилось банковское дело. С детства слово «банкир» казалось ему символом человека успешного, предприимчивого, уверенного в себе. В «не нашем» кино он обожал сцены, где действие происходило в банках. Красиво оформленные операционные залы с высоченными потолками; неторопливые и вежливые беседы служащих с клиентами. Подобный священнодействию ритуал оформления счетов; чековые книжки; тщательно оберегаемые, скрытые за целой системой брони и сенсоров ячейки для хранения ценностей; тележки, на которых возили золотые слитки и пачки денег, аккуратно упакованных в целлофан, – все это приводило его в восторг.
В старших классах он стал брать в библиотеке специальную литературу, читал и недоумевал, отчего страна, в которой ему довелось родиться, выбрала столь неудобную и малоэффективную экономическую систему. Однако поговорить на эту тему было не с кем. Однажды Володя попытался завести подобный разговор с мамой, но та испугалась и попросила «никогда впредь не высказывать подобных идей вслух». Наталья Евгеньевна была очень осторожна в таких вещах, поскольку страшно боялась за сына, у которого были «политически неблагонадежные» родители. Тем более что Володя рос человеком общительным, контактным, на удивление легко и быстро сходился с людьми. Его раскованность, обаяние и остроумие привлекали как сверстников, так и взрослых. Везде, где его знали, Вова Яковлевский был всеобщим любимцем.
