Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце
– Эту скульптуру она не испортит, из чего бы она ни была. Тут тебе придется мне поверить. Начнешь с учебного камня. А потом, после того как я увижу эскизы, мы вместе попробуем понять, какой материал лучше выбрать для твоей скульптуры. Это будет твоя мать?
– Да. Я обычно не сторонница реализма, но… – мямлю я, а потом, даже не зная, что собираюсь это говорить, продолжаю: – Сэнди меня спросил, есть ли что-то такое, что я могу привнести в этот мир своими руками. – Я сглатываю и смотрю ему прямо в глаза. – Моя мама была настоящая красавица. Папа раньше говорил, что от одного ее взгляда распускались цветы. – Гильермо улыбается. Я продолжаю: – По утрам она всегда стояла на террасе и смотрела на воду. Ветер трепал ее волосы, платье сзади надувалось. Она как будто стояла у руля, понимаете? И она задавала нам направление в путешествии по небу. Каждый божий день. Я ежедневно об этом думала. И этот образ навсегда остался у меня в мыслях. Навсегда. – Гильермо слушает так внимательно, что я невольно задумываюсь, а вдруг он такой человек, от которого стены и внутри людей рушатся, а не только в комнатах, ведь мне, как и вчера, хочется рассказывать ему все больше. – Гильермо, я перепробовала все, чтобы до нее достучаться. Абсолютно все. У меня есть одна странная книга, и я постоянно ее пересматриваю в поиске новых идей. И я все перебрала. Я клала ее драгоценности под подушку. В ночь голубой луны выходила на пляж и показывала ей наши фотографии. Писала ей письма и опускала их и в карманы ее куртки, и в красные почтовые ящики. Я бросала свои письма на ветер в бурю. Каждый вечер перед сном я читаю ей ее любимое стихотворение. А она в ответ лишь бьет все то, что я леплю. Настолько она на меня зла. – У меня начинают дрожать губы. Прикрыв их рукой, я добавляю: – Это мой последний шанс.
Он кладет руку мне на плечо. Невероятно, насколько мне хочется, чтобы он меня обнял.
– Она не сломает, – мягко произносит Гильермо. – Даю слово. Ты ее сделаешь. Обязательно. Я помогу. Бедж, вот именно такую себя ты должна выразить в работе.
Я киваю.
Он подходит к полке, берет уголь.
– А теперь рисовать.
Невероятно, я даже забыла о том, что в соседней комнате нас ждет голый Оскар.
Мы заворачиваем за угол студии, я вижу подиум, к которому придвинут один стул. Меня пошатывает – я даже школьному психологу не говорила того, что только что рассказала Гильермо. Да уж, а не хотела выглядеть перед ним бедной девочкой, которая потеряла маму.
Оскар в синем халате сидит и читает, положив ноги на подиум. Похоже, что это учебник, но он слишком быстро его закрывает, и я не успеваю заметить, что это.
Гильермо пододвигает еще один стул, жестом велит мне садиться.
– Оскоре – моя любимая модель, – сообщает он. – У него очень необычное лицо. Я не знаю, замечаешь ли ты. Господь лепил его, когда был очень пьян. Чуть-чуть того. Чуть-чуть сего. Карий глаз. Зеленый глаз. Нос крючком. Кривой рот. Улыбка сумасшедшего. Кусок зуба откололся. Здесь шрам, тут шрам. Как мозаика.
Оскар качает головой в ответ на такой подкол:
– Я-то думал, что ты в бога не веришь.
Я-то, кстати, ожидаю приступа паники при виде пениса.
На занятиях в ШИКе я обычно к ним равнодушна, но не сейчас, никак нет.
– Ты неправильно понимаешь, – отвечает Гильермо. – Я верю во все.
Оскар скидывает халат.
– Я тоже. Вы даже не поверите, во что я верю, – с чрезмерным энтузиазмом восклицаю я, вклиниваясь в их разговор, лишь бы не смотреть на это. Но слишком поздно. Кларк Гейбл, твою ж дивизию, что он там рассказывал про динозаврика Годзиллу?
– Говори давай, – требует Оскар. Ха! Нет, что думаю, я не скажу. – Хоть один такой пример, чтобы мы не поверили в то, во что веришь ты, Бедж.
– Ладно, – отвечаю я, пытаясь обрести хотя бы какое-то подобие самоконтроля и зрелости. – Я верю в то, что, если парень угощает девушку апельсином, ее любовь к нему приумножится. – Ну, не сдержалась.
Он ржет, испортив позу, в которую его поставил Гильермо.
– О, я нисколько не сомневаюсь, что ты в это горячо веришь.
У меня есть доказательства.
Гильермо нетерпеливо топает ногой. Оскар подмигивает, и у меня внутри возникает такое ощущение, как будто едешь на лифте.
– Продолжение следует, – говорит он.
Продолжение следует…
Но погодите. Кто такая София? Его младшая сестра? Или двоюродная бабушка? Или слесарь?
– Бедж, давай быстрые зарисовки, – говорит Гильермо, и во мне напрягаются другие нервы. Потом он обращается к Оскару: – Каждые три минуты менять позу. – Он сам садится рядом со мной и принимается рисовать. Я вижу, как его рука порхает по бумаге. Создавая ветер. Вдохнув поглубже, я тоже начинаю, приговаривая себе, что все будет хорошо. Проходит минут пять. Новая поза Оскара просто потрясающая. Позвоночник изогнут, а голова запрокинута назад.
– Слишком медленно, – тихонько комментирует Гильермо.
Я стараюсь рисовать быстрее.
Он встает, уходит мне за спину и оттуда наблюдает за моей работой. Когда я смотрю на эскиз его глазами, вижу, что он ужасен.
Слышу:
– Быстрее. Потом:
– Обрати внимание, откуда идет свет.
Затем он дотрагивается до определенного участка:
– Это не тень, это пещера.
Потом:
– Слишком крепко сжимаешь уголь.
Потом:
– Не отрывай уголь так часто от бумаги.
Потом:
– Смотри на модель, а не на лист.
Потом:
– Оскоре у тебя в глазах, в руках, в глазах, в руках, он перемещается по тебе, поняла?
Потом:
– Нет, все не так, все. Чему они тебя там учат? Полагаю, ничему!
Он садится на корточки рядом, и меня едва не сбивает с ног его запах – хотя бы признак, что я еще не умерла от стыда.
– Послушай, рисует не уголь, рисуешь ты. Твоя рука, которая приделана к твоему телу, а в этом теле бьется твое сердце, ясно? Ты не готова к этому. – Он выхватывает из моей руки уголь и швыряет на пол. – Рисуй без него. Только рукой. Смотри, чувствуй, рисуй. И это все одно, а не три разные вещи. Не своди с него глаз. Смотри, чувствуй, рисуй. Это один глагол, давай. Не думай. Превыше всего остального: не думай столько. Как говорит Пикассо: «Если бы мы только могли избавиться от мозга и смотреть одними глазами». Убирай мозг, Бедж, оставь только глаза!
Мне неловко. И нужна кнопка эвакуации. Слава богу, Оскар хотя бы милосерден и смотрит в противоположный угол. На нас он с самого начала ни разу не взглянул.
Гильермо возвращается на свой стул.
– Из-за Оскоре не переживай. Не надо при нем стесняться, – говорит Гильермо. Он что, телепат? – Давай рисуй всерьез. Как будто для тебя это важно. Потому что это правда важно, понимаешь? К этому надо относиться всерьез. Ты прыгала через забор и лезла по пожарной лестнице посреди ночи. Ты этого хотела!
Он снова начинает рисовать. Я смотрю, с каким остервенением Гильермо набрасывается на бумагу, линии такие жирные, уверенные, и страницы переворачивает невероятно быстро, каждые секунд десять. Мы в школе практикуем тридцатисекундные наброски. Но он – просто молния.
– Давай, – говорит Гильермо, – давай!
И тут я оказываюсь на доске, я вижу большую волну, она нарастает и близится, и я уже знаю, что через миг меня подхватит некая огромная и мощная сила. Я в таких случаях зачем-то начинаю обратный отсчет:
Три, два, один:
Поехали. Без угля.
– Быстрее, – подгоняет он, – быстрее!
Я переворачиваю страницы каждые десять секунд, как и он, хотя рисунков на них никаких нет, но мне плевать, зато Оскар ожил в моей руке.
– Получше, – замечает он.
Потом снова:
– Лучше.
Видеть-чувствовать-рисовать – один глагол.
– Хорошо. Вот оно. Ты научишься видеть руками, гарантирую. Хотя сейчас я себе противоречу. Пикассо – и он тоже. Он говорит уберите мозг, но еще говорит: «Рисование – занятие для слепых», и «Чтобы рисовать, надо закрыть глаза и петь». А Микеланджело считал, что скульптуру делают мозгом, а не глазами. Да. И все верно одновременно. Жизнь – это противоречие. Надо учить каждый урок. Искать, что работает. А теперь бери уголь и рисуй.
Через несколько минут он снимает шарф и завязывает мне им глаза.
– Поняла?
Да..
Через некоторое время я собираю свое портфолио в комнате-тюрьме, ожидая Гильермо, которому понадобилось выйти по какому-то делу, и тут заглядывает Оскар, одетый, застегнутый, с фотоаппаратом наготове.
Он прислоняется к косяку. Некоторые пацаны просто созданы для этой позы. И он однозначно из таких. Как и Джеймс Дин.
– Браво, – говорит он.
– Хватит прикалываться. – Хотя, если честно, я словно заряжена электричеством, словно потрескиваю, словно проснулась. В ШИКе я себя так никогда не чувствовала.
– Я серьезно. – Он вертит в руках фотоаппарат, темные волосы упали на лицо. Мне так до жути хочется их убрать!
Я застегиваю папку, чтобы занять руки.
– Оскар, а мы раньше не встречались? – наконец спрашиваю я. – Я почти уверена, что да. Ты кажешься мне таким знакомым.
