Максим Кантор - Учебник рисования
Строки эти Чириков огласил на закрытом собрании Партии прорыва, и вызвал бурю. Молодые предприниматели (из тех, что предполагали при новом разделе собственности получить больше, нежели прежде) подходили к поэту, жали руку. Пожилой диссидент Маркин вскочил, грянул кулаком по столу. Именно в пух! Вот как их надо разнести, казнокрадов! В пух и, так сказать, в прах! Чириков призвал единомышленников хранить произведение в секрете, но стихи стремительно разошлись по Москве. Можно ли звать к бунту и держать это в тайне? Нелогично. Чириков усмотрел в случившемся перст судьбы: что ж, жребий поэта — бросать вызов обществу. При желании в стихах можно было усмотреть призыв к террору, так и сделали компетентные лица. По империи бухали взрывы — террористы ли разошлись, органы ли безопасности оттачивали мастерство, кто знает? Так или иначе, на Чирикова взглянули косо. Пироксилин? Конечно, это образ, стихотворный прием — и все же неосмотрительно. Самое время замолчать, побаловался — и будет. Но появилось стихотворение «Гамлет», Чирикову молвой приписанное. Что, спрашивали, и «Гамлет» — ваш? Мой, отвечал Чириков безбоязненно. Бесшабашность явилась в его поведении: играть, так на все. Вот это стихотворение.
ГамлетНе дорожу я головой,
Но не досталась бы вороне,
И череп мой уже пустой
С приметной костью лобовой
Кто взвесит на своей ладони?
Повсюду торжествует принцип:
Не стоит дожидаться принца,
Когда приказчик у ворот.
В мои отверстые глазницы,
В оскаленный беззубый рот
Взглянув, усмешкой покривится
Случайный тот и отойдет.
За правду пасть — кому охота?
Дороже вольность и покой.
Прогресс ли на дворе, застой —
Знать, крепок социальный строй,
Когда державная блевота
Приватной смочена слюной.
Коль ухо режет даже нота,
Оркестр уже хорош любой.
И прочь пойдет прохожий мой,
Раззявит рот его зевота:
Никто не тратит капли пота
Там, где шампанское — рекой.
Не хвастают прямой спиной
Там, где любая вещь — дугой,
Запас не ценят золотой
Там, где в почете позолота.
К чему напрасная забота?
В том нет ни славы, ни почета —
Давно пора махнуть рукой.
Но нет истории другой,
И властвует закон простой,
И ценится лишь та работа,
В какой рискуешь головой,
Считаешь до предела счета,
Идешь за дальнею звездой.
Ты прав последней правотой,
На царство венчанный герой:
Тебе лежать в земле сырой
В короне птичьего помета.
Этим творчество Чирикова не ограничилось. По Москве ходило хулиганское стихотворение под названием «Содом»; авторство приписывали все тому же Чирикову. Скорее всего, то был казус, схожий с историей актера театра «Глобус» — все сколько-нибудь заметное приписывали ему. Чириков охотно брал ответственность на себя. Как, удивлялись люди, и это вы написали? Экий вы острый. А — не боитесь? Чириков отвечал: не боюсь.
СодомЯ был приговорен заочно
За то, что видел все отлично,
Но разницу я знал неточно
Между народом и вождем.
Зане все люди симпатичны,
Но те, что выглядят прилично,
Мерзее втрое, чем обычный
Народ пропитый и циничный,
Кому привычно гнить живьем.
Когда всего ценнее личность,
А в личности важней наличность,
То положения двуличность
Уже не кажется бедой.
Народ, он состоит из знаков,
Но знаков ряд не одинаков,
А в сумме знаков есть логичность —
Ее отстаивают массы
Освободительной борьбой.
Есть круглых чисел интересы —
И это есть предмет прогресса,
И математики процессы
Порой свободой мы зовем.
Мы в демократию войдем,
Где прав и совести запасы,
Уже не будем мы безгласы.
Мы в светлый мир проложим трассы,
Из трясогузок станем асы —
Хоть прыгай в лестничный проем.
Когда свободу обретем,
Когда поставим на своем,
Когда укажут путь в сберкассу,
Когда введут запрет на Маркса,
Венчаться станут пидорасы,
И прав прибавится у прессы,
Тогда истории вопросы
Для нас покажутся фуфлом.
Утопии железный лом
Пошел в обмен на «мерседесы»,
И прогрессивные балбесы
Наметили маршрут в дурдом.
Шоферы, сданные внаем,
Жрут чебуреки за рулем
И на прохожих смотрят косо,
А в ресторанах рдеют боссы,
Налившись розовым вином,
Там рьяно отрицают классы,
Мыслители не метят в Марксы,
Где в вечность принимают взносы,
Там все равны перед рублем,
Неактуальные процессы
Не вызывают интереса —
Где ведьмы, упыри и бесы,
Припудрив шрамы и укусы,
Обнявшись, строят общий дом.
Там демократы-кровососы,
Давясь, рубают ананасы,
На генеральские лампасы
Блюют господским шашлыком.
Там юркие единороссы
Строчат привычные доносы,
От перепития гундосы,
Считают выручку тайком.
Там прогрессисты-либералы
Используют свои каналы,
Чтоб влезть к истории в анналы,
И прячут от людей клыки,
Там рвут страну на регионы,
Там либералов эскадроны,
Там реформаторов полки,
Там светлых личностей колонны
Погибли в битвах за руду,
Там нефть и газ — души дороже,
Там либеральные вельможи
Царапают друг другу рожи,
Из жирной глотки рвут еду.
Правозащитники-герои,
Регалии в четыре слоя,
Бранят тоталитарный строй,
И час свободы торжествуя,
Идут, начальству салютуя,
Друг в дружке чествуя холуя,
Рыгают дармовой жратвой.
Там в небо высятся колоссы,
Там ржут на привязи пегасы,
Кладут под «мерседес» фугасы,
А на закон — кладут елду.
С торжественностью какаду
Там лебезят интеллигенты,
Ловя счастливые моменты,
И норовят под монументы
Начальства нового пролезть,
Там не в чести отныне честь,
Сияют в куполах купоны,
И над ворованным жильем
Кружат охрипшие вороны,
И чистит КГБ погоны
И бьет хозяину поклоны,
И давит ближних сапогом.
Помилуй, Господи, Содом,
Есть десять праведников в нем,
Помилуй ржавые откосы
И грязь, размытую дождем,
Что делать, раз мы здесь живем,
Раз пуст наш дом и ветер в нем.
Стихи разошлись на поговорки, строчки «утопии железный лом пошел в обмен на „мерседесы“, и прогрессивные балбесы наметили маршрут в дурдом» цитировали повсюду, вероятно потому, что у многих появилось чувство того, что практически уже приехали: дурдом — вот он.
XIIIГраждане так или иначе, но осознали, что дело идет к финалу. Коттеджи возводили и плафоны лебедями расписывали, но как-то вяло. Прибавочной свободы, данной в обмен на независимость, хватило на то, чтобы демонтировать государство, построить в пределах Московской области миллион дач. И все. А процесс глобализации, всполошились иные, как же многообещающий процесс глобализации? Без нас, что ли, идет? Без вас, родимые. Извините.
В этих условиях оформилось решение Соломона Рихтера стать главой российского правительства. Безумный ученый вообразил, что помимо него исправить положение некому — хотя, возможно, то было не безумие: попытаться идею глобализации приспособить под российский хаос. Глобализация — после размышлений — явилась Рихтеру как условие коммунистического развития. Если Гегель видел воплощение мирового духа в современной ему Пруссии, старый Рихтер усмотрел в американских штатах — коих он, впрочем, в яви никогда не лицезрел — воплощение очередного витка истории. Крутится спираль в направлении свободы, а очередной, американский виток — есть не что иное, как реинкарнация социализма. Рихтер объяснил домашним, что коль скоро социализм (т. е. переходная фаза от капитализма к коммунизму) содержит черты как коммунизма, так и капитализма, то исследователь должен признать, что именно Америка эти черты в себе соединяет. По-капиталистически получают прибыль, по-коммунистически наделяют свободой. Ergo: в Америке сейчас социализм, хотя об этом американцы не догадываются, — и это единственный путь к коммунизму. Как обычно, Запад сам не понимает своих возможностей. Задача России — тоже привычная — его вовремя вразумить. Собственно говоря, все следует просто поставить с головы на ноги — восстановить коммунизм в стране и опереться на Америку. Американцы думают, что они победили коммунизм, — мы им сейчас докажем, что они проиграли, и с их помощью построим светлое общество, что может быть логичнее? Пусть некоторые думают, что мы угробили страну, пусть иные полагают, что мы строим капитализм, — ни то, ни другое не верно: на самом деле мы нашли выход к свободе, предсказанной Марксом. Рихтер обложился сводами законов и декларациями прав, делал выписки. Рихтер репетировал свою речь в парламенте и, усадив перед собой Татьяну Ивановну, объяснял ей, что скоро она будет бесповоротно свободна. Он негодовал на ее инертность, сетовал на одиночество пророка в своем отечестве. Бродя по квартире, стуча палкой, Соломон Моисеевич готовился к судьбоносному шагу.
