Если забуду тебя, Тель-Авив - Кетро Марта

И теперь я могу рассматривать мужчин, не опасаясь встретиться с ними взглядом. И немедленно увидела на Ротшильд парня, в которого была влюблена в двадцать лет. Не узнать невозможно, тот же шалый взгляд, которым он смотрел на женщин, жесткие чёрные волосы, забранные в хвост, тощее тело. И только потом я поняла, что ошиблась – когда увидела, что в его длиннопалой обезьяньей кисти нет сигареты. Он всегда курил.

Прогулка в красном платье

1

Я бы хотела стоять у гроба всех, кого любила, непременно в красном платье – думаю, меня очень выбелит время, припудрюсь ещё, будет красиво. Так же надеюсь, что это произойдёт в том возрасте, когда я уже иссохну, потому что жирненькая старушка в кумаче несколько не соответствует моим эстетическим предпочтениям. В смысле цветовых решений мне также нравится мавзолей Ленина – он там бел, как лилия на вишнёвом бархате. Некрологи заготовлю заранее, кое-что уже набросала. Так что у меня большие планы на вас, мужики, на всех, кроме мужа, потому что без него меня уже не останется. И за двадцать лет он пророс в меня более чем на треть, а если ещё лет сорок проживём, как я собираюсь, то и вовсе станем некрасивым двуглавым сиамцем.

А подумалось, потому что увидела блистательную мумию Орефиче и вспомнила точнейшую реплику фотографа Ольги Паволги (редко кому удаётся сформулировать за меня то, что я хочу сказать): чтобы в старости выглядеть, как «нью-йоркские старухи» и прочие роскошные древние фрики, надо прожить их жизнь. Быть богатой богемой, жить в центре мира, тратить миллионы. А вот из нас, усталых, кругленьких, бедноватых и традиционных, стареют в то, что мы видим сейчас в метро. Нет, в семьдесят лет не вылупится из невзрачной куколки шикарная мёртвая голова с размахом крыльев в два метра, серое драповое пальто не спадёт с хрупких плечей, обнаруживая переливы золотистой охры, синего, изумрудного и антрацитового. Нет. Будет там мягонькая хлопковая футболка, застиранная олимпийка до горла и покойные ватные штаны. А красное платье разве что для перфоманса у гроба, если всем нам сильно повезёт.

2

В голове женщины иногда возникает образ идеальной себя, летящей по жизни и открытой для всего нового.

Этакая лёгкая барышня из рекламы французского душистого мыла, которая идёт по улице танцующей походкой, невесомая и ловкая, несмотря на высокие каблуки, в развевающемся красном платье. В её наушниках звучит песенка, она иногда кружится под неё, а когда встречает прекрасного юношу, делает с ним несколько па, а потом ускользает дальше. Она ловит уличные разговоры, вставляет какие-то смешные реплики, берёт с прилавка улыбчивого торговца конфетку и отправляет в рот, сексуально облизнувшись. Мимоходом отбивает мячик, которым играют дети, треплет чью-то собаку, снимает селфи с ошеломленным красавчиком и слегка прикасается к его щеке, помогает старику подобрать упавшую газету и, пробегая мимо шахматистов, мгновенно делает выигрышный ход. И летит, летит дальше, оставляя за собой шлейф цветочного аромата и десяток людей, осчастливленных её вниманием.

В счастливые мгновения женщины правда бывают такими, но только внутри себя. В реальной жизни этого не повторить, потому что обычно-то плетёшься, пыхтя, не замечая ничего, кроме экрана своего телефона и стёртой пятки, одетая в велосипедки и безразмерную майку. Если видишь что-то интересное, доходит только спустя пять минут, остроумных реплик в голове не возникает, а если попробуешь стырить с лотка еду, будет скандал. Чужая собака тебя тяпнет, по мячу не попадёшь, красавчик в ужасе шарахнется.

И только музыка в наушниках будет та самая, под которую можно кружиться и на мгновение раскрываться, как цветок. Этого не видно, но внутри себя мы все иногда танцуем.

3

Собиралась гулять, вытащила из шкафа джинсы-капри и безразмерную майку, хотела было натянуть, а потом глянула в зеркало – да блин, какой смысл пытаться мимикрировать под тельавивит, если даже в маске про меня всё понятно, и арабские юноши кричат из машин: «Привьет!» порусску.

Надела красное шёлковое платье, которое могло бы считаться вечерним, когда бы не фасон картофельного мешка до пят, и пошла к морю – пусть, думаю, у этих людей сегодня будет женщина в красном платье на фоне заката.

Но, чёрт, у нас тут часы перевели, темно уже в пять вечера, и прямо на моих глазах солнце стремительно, как яблоко, упало за горизонт.

Иду, пишу на ходу подруге, чё как дела, спрашиваю.

Да, говорит, выходные накрылись, работы по ноздри, на день рождения подарю себе выспаться. А у тебя?

А я вот к морю прибежала, но закат проворонила.

Как же я хочу такие проблемы, отвечает она.

На самом деле тут главное расставлять акценты и избегать лишние подробности. Я ведь ещё и подол намочила, когда по берегу шла.

А часа через полтора я сидела на Ротшильд и рассказывала по телефону об отчаянии, и когда пауза на том конце стала совсем растерянной, внезапно остановилась.

Знаешь, говорю, я сейчас сижу на бульваре на скамейке, напротив пластиковый стул, поэтому я разулась и положила на него ножки (ты же помнишь, они невелики, про них можно сказать «ножки»). А вокруг меня доставщик еды на велосипеде нарезает уже третий круг и поёт. Ну, как Карлсон, какое-то бессмысленное ути-буси от радости жизни. Но я не смотрю, и на четвёртом круге он всё же уезжает.

Так что, может быть, всё не так плохо, а? Если правильно расставить акценты.

4

Ужасно жалею, что запах нельзя сфотографировать или как-нибудь записать, а то бы вы почувствовали, как сладко в парке Сюзан Даляль пахнет лимон, расцветающий навстречу хамсину, навстречу Песаху и смертельному нашему лету. Но я хотя бы умею называть чувства, так, чтобы другие могли их разделить.

Лет пятнадцать назад я много писала о двадцатилетних девочках, умирающих от любви – всё-таки умирающих, даже если получается выжить физически. И о тридцатилетних женщинах, которые бегут в ночи от неверных любовников, не видя дороги из-за слёз – и уже умеют не умирать от этого. Они были многоопытные, с красными ртами на бледных лицах, с пеплом в душе – в общем, дурочки. А совсем недавно я написала о сорокалетней женщине, которая с удивлением обнаруживает, что от любви она умеет жить, не только не умирать.

И тогда, и теперь находилось много людей, которые говорили о мелкости моих тем, о том, что в этом огромном мире можно бы думать не только о любви. Тем более, сейчас.

Но знаете, я посмотрела снова, нет ли стыда во мне за это, и так выходит, что, может быть, я съела совесть вместе с красной помадой, но мне всё ещё не стыдно.

Хорошо писать о мире, где погибают от любви, а не от ненависти, я бы там жила – там, где сладко пахнет лимон в предчувствии смертельного лета, солнце падает в море, а женщина в алом платье бежит, бледная от любви, и никогда не умрёт.

Прогулка под дождём

Весна, как стеклянный шарик, упавший с еловой ветки, прокатилась, звеня и подпрыгивая, от зимы к лету, и увязла в липкой жаре, захватившей наш город. Но катилась она долго, дольше обычного, ведь как ни горюй, а после Песаха дождей не бывает, не должно быть – в один день отцветают апельсины и приходят пески пустынь. Редко-редко случаются в мае, но в целом до ноября не нужно ждать милости от выбеленных солнцем небес.

И тут вдруг июнь, а на нас со смертельной щедростью проливаются дожди, и всё привычное смирение ломается за одну ночь.

Просыпаешься от звука грозы, в линялом домашнем платье бежишь на улицу, и тёплые капли, пахнущие пылью, падают на лицо. Потом они очищаются и дождь идёт почти настоящий – почти, потому что верить в него нельзя. Так не бывает, сейчас закончится и тогда уже окончательно ад.

А через неделю он снова идёт, и приходит дурацкая надежда, что ад поломался, приоткрыл для нас маленькую кошачью дверцу в то детское лето, где были ливни и земляника.