Церемония жизни - Мурата Саяка

Где что растет в Нихонбаси — я знала прекрасно, и если хотела поужинать чем-то конкретным, сразу же представляла, куда и как мне идти. Помимо зарослей лебеды, на той же площадке у самой дороги раскинулась клумба с мелкими одуванчиками. А на обочине дороги, сразу за автостоянкой, находился пустырь, на котором рос подорожник. Так что мне приходилось сдерживаться, чтобы не собирать все сразу. «Сегодня поем лебеды, а завтра поищу где-нибудь крапивы…» — подумала я на ходу.

И тут какое-то странное чувство заставило меня слегка изменить свой обычный маршрут. Свернув на улицу, по которой еще не ходила, я двинулась вперед, ощупывая взглядом обочину. И вскоре — о, чудо! — увидела острые листочки крапивы, буйно разросшейся меж садовых цветочков в старом кирпичном вазоне. Радостно приникнув к бордюру, я тут же собрала урожай.

Да, возможно, все из-за дикого голода — но сегодня мое чутье обострилось необычайно. Чем сильней мне хотелось есть, тем острее я чувствовала, где искать то, что мне нужно. Видимо, нечто подобное происходит с домашними кошками, которым пришлось одичать. Пока это новое чутье всего лишь намекало о себе, но уже явно пустило корни в моей натуре.

Добравшись до детской площадки, я увидела там бездомного. Седой и косматый бродяга на скамейке, а рядом громоздилась тележка с кучей старых журналов, которыми он, похоже, собирался торговать. А ведь я, пожалуй, еще первобытней, чем этот дикарь, подумала я и невольно улыбнулась.

Поедать дикие овощи прямо с земли. Брать у Природы не больше, чем нужно тебе на сегодня. Вот он, по-настоящему здоровый образ жизни! При желании можно есть хоть клевер, но только немного — и если правильно сварить. А листики хауттюйнии, отваренные и промытые пресной водой, пахнут уже не так сильно — и даже перестают горчить, если их готовить с мисо или обжарить в кипящем масле. Сама же я просто обожаю рагу из лебеды с беконом. Если не поем тушеной лебеды хотя бы раз в три дня, меня начинает мотать, как наркомана в поисках дозы. Корешки одуванчиков можно тушить в соевом соусе с сахаром — а можно обжарить в обычном масле и сохранить аромат…

Как бы там ни было, я действительно не понимала, зачем мы покупаем все эти дохлые овощи в супермаркетах, если столько вкуснейшей, свежайшей травы каждый день вырастает прямо у нас перед носом.

Возвращаясь на станцию в обнимку с пакетом, полным крапивы и лебеды, я ощупывала взглядом окрестности. Может, еще найду какую-нибудь новую травку на завтрак?

Шагая по вечерней улице, я ощущала себя натуральнейшим дикарем среди всех этих зданий и механизмов, которые излучали тепло, издавали звуки или мелко вибрировали — точь-в-точь как животные в лесной чаще.

Где-то сзади вдруг зажужжало, и я обернулась. На обочине дороги громоздился торговый автомат. Подойдя ближе, я коснулась его рукой, и тепло механизма передалось моей ладони. Убедившись, что басы и вибрации его чрева передались моей коже, я двинулась дальше.

Двуногие существа разгуливали по тротуару вокруг меня, издавая напряженными глотками то резкие вскрики, то утробное рычание. С той ночи в горах, когда я поняла, что звуки, производимые телами людей, сначала были криками животных и лишь потом стали называться речью, я научилась воспринимать их просто как звуки.

Сразу несколько такси замерло у обочины в ожидании клиента. Их чугунно-стальные сердца на холостом ходу мерно пульсировали в унисон. По реке из окоченевшей серой жидкости проплывали, жарко дыша, серебристые груды металла. Вдоль берегов этой реки тянулись высотные здания. Под их бетонными оболочками самые разные органы напряженно работали допоздна, испуская волны тепла, почти не ощутимые снаружи. Я дрейфовала в этом пепельно-сером море, и большие серебристые рыбы с шумным плеском резвились вокруг меня, то приближаясь, то уплывая прочь.

Самые разные существа наполняли Город своим присутствием, но суматошный и неразборчивый гул, исходивший от них, не отличался от звуков той летней ночи вообще ничем. Каждый вечер я пробиралась сквозь этот гул, выковыривая из городских щелей ровно столько, сколько мне нужно, чтобы насытить голодный желудок. И точно так же, как все остальные живые твари, наполняла Город своим дыханием и вибрациями своего тела.

Внезапно мой хищный взгляд зацепился за бесформенный арт-объект, установленный перед офисным зданием. Подножие этого шедевра абстракции заросло бурьяном, посреди которого зеленели островки молодого клевера. «Отличная добавка к омлету на завтрак!» — обрадовалась я и помчалась к нему. Прижимаясь щекой к арт-объекту, я сунула руку в бурьян, дотянулась до клевера и нарвала с десяток стебельков.

Добавляя новую добычу к своим трофеям, я открыла пакет, и манящий запах зелени окатил меня с головой. Довольная результатом, я уже собиралась встать и продолжить путь. Но, будто вспомнив о чем-то, провела рукой по свежей, только что разрыхленной земле.

Ладонь ощутила влагу и тепло, поднимавшиеся из-под земли. Все еще опираясь плечом на произведение искусства, я прижимала руку к земле, которая выращивает то, что я ем.

Питание земли подключалось ко мне. Я вдавила руку поглубже, и земля заполнила промежутки меж пальцев, окрасив ладонь в коричневый цвет. Моя рука напоминала ствол дерева. В отличие от растений, обычно я живу без контакта с землей, но продолжаю расти из нее. Все ее травы, что я собрала в этом городе, прорастают в каждом уголочке моего тела. Я стиснула пальцы, выращенные этой почвой, в кулак — и, слившись с ней воедино, смотрела, как новые травы прорастают уже из меня самой.

Еще через пару дней я возвращалась с работы обычным маршрутом, по пути собирая для ужина сорняки и складывая их в пакет.

Зайдя в очередной парк, я собрала немного корешков хауттюйнии и вдруг заметила сидящего на корточках ребенка.

Подойдя ближе, я поняла, что он выкапывает в земле ямку. Рядом с ним лежала на боку маленькая бледно-голубая птичка и стояло маленькое пенопластовое надгробие. На пенопласте цветными фломастерами было выведено птичкино имя и нарисован ее портрет, а само надгробие со всех сторон украшали цветочки из оригами.

Мальчик выглядел очень серьезным. Потеребив в пальцах пучок хауттюйнии, я решила его окликнуть.

— Что ты делаешь?

Малыш посмотрел на меня.

— Копаю могилу, — ответил он и вновь погрузился в работу.

Как интересно, подумала я. Что бы сказала Бабуля о таком способе оплакивания мертвых птиц? Я вспомнила историю о любимой курочке своего папы, которую недавно пересказывала для Юки.

— А может, лучше тебе это съесть? — как можно мягче сказала я ему в спину.

— Что? — обернулся он. Я присела рядом.

— Жареная птица — это же очень вкусно! Честное слово, я пробовала! Можно, конечно, и закопать ее в землю. Но разве твоя птичка это поймет? Она же не человек. Зачем ей человеческая могила? А вот если ты ее съешь, получится, что она умерла не зря…

Я искренне верила, что помогаю ребенку. Но лицо мальчугана вдруг сморщилось, и он заревел во весь голос. Какая-то женщина, болтавшая с кем-то неподалеку, — видимо, его мать — спохватилась и поспешила к нам. Я тут же вскочила и побежала из парка. Но уже на выходе оглянулась. Вцепившись матери в юбку, малыш продолжал рыдать.

Зачем мне понадобилось убегать, я не знала, но мать малыша наверняка приняла меня за извращенку.

Сама не заметив, я вдруг забрела на какую-то странную, неподвластную моей логике территорию. С одной стороны, я абсолютно уверена в том, что умом не тронулась и психически здоровее чуть ли не всех вокруг. С другой стороны — нормальный ребенок, пообщавшись со мной, плачет навзрыд и заявляет родителям, что я ненормальная. Что происходит?

Стиснув в пальцах пучок хауттюйнии, я быстро шагала по улице.

Живущий в лесу поедает лес. А живущий в городе поедает город. Казалось бы, все логично — и совершенно естественно. Но обычному ребенку об этом лучше не говорить, иначе он забьется в истерике.