Разорвать тишину - Гаврилов Николай Петрович

— Ничего не говори маме, — предупредил его отец, когда они подходили к своему шалашу, и добавил: — Как только пройдет дождь, будем уходить.

Дождь стал ослабевать ближе к вечеру, в сером непроглядном небе появились синие окна чуть затянутые низовой дымкой, а на западе, за такой же серой, как небо, рекой блеснуло светом уходящее солнце. Еще через полчаса, когда шум падающих капель дождя окончательно утих, в заброшенной фактории началось необычайное оживление.

Первыми заволновались те, кто прятался от непогоды на самой вершине гряды. То тут, то там, люди стали приподниматься на ноги, и с каким-то радостным изумлением, словно не веря своим глазам, всматривались в южный речной горизонт, еще покрытый рваной дождевой пеленой. Забравшись на камни, или просто привстав на цыпочки, моргая слезящимися от напряжения глазами, все поселенцы, не помня себя от возбуждения, видели уже не мираж, а одно на всех чудо. Далеко-далеко на линии горизонта, на самой середине реки чернела маленькая точка.

— Ну вот и все… Еще бы на пару дней опоздали, нашли бы здесь кладбище, — вздохнул какой-то мужчина в очках с треснутым стеклом. Стараясь не пропустить ни секунды приближения точки, он быстро протер дрожащими пальцами запотевшие очки, надел их на посиневшую от холода переносицу, и вдруг крикнул, словно его могли услышать за несколько километров. — Самих бы вас сюда, суки!

Но радость сбывшейся надежды заслонила пережитый страх. Через минуту тот же мужчина уже размахивал над головой руками и, захлебываясь от радости, что-то несвязно кричал во все горло; вместе с ним кричали, махали шапками и платками сотни людей по всему берегу затоки. Заслышав крики, ссыльные бежали на берег со всех уголков возвышенности и, прибежав, задыхаясь, тут же начинали сами кричать: «Сюда! Мы здесь!», и махать руками. Ни о каком поселении не могло быть и речи, как только на приближающейся барже опустили бы аппарель, люди толпой, по воде, хлынули бы на палубу, и согнать их оттуда обратно не смогли бы никакие пулеметы. Тюрьма, лагерь, что угодно, но только, чтобы под охраной закона, только, чтобы там, где дают хлеб, только бы не здесь. Кое-кто, решительно сжав губы и сузив глаза, уже прятал в рукаве нож, готовясь к драке за места, но тех, кто все предвидел, были единицы, остальные просто кричали и визжали от радости. Матери на руках несли к воде своих детей, двое бородатых, заросших мужиков на самодельных носилках принесли к разрушенному причалу истощенную до предела бабку, бабка все время поднимала седую всклокоченную голову, пытаясь сама хоть что-то увидеть, но ничего не видела.

— Верить надо! Верить! А вы семью утащить в болота хотели! — непрестанно облизывая языком сухие губы, лихорадочно повторял инженер стоящему рядом Алексею. Они всей группой стояли на самой вершине гряды, откуда полностью открывалась панорама речного пространства, и с напряженным вниманием всматривались в приближающуюся темную точку, плывущую к ним от далекого горизонта. Инженер суетился, махал руками, он бы сейчас взлетел, если бы мог. Его жена плакала от радости.

В каждом из нас еще с рождения заложена вера в чудо. Эта вера для людей так же естественна, как понятия бесконечности и вечности, непонятно зачем сохраненные в нашем бедном земном разуме. И когда чуда не происходит, нам кажется, что у нас забрали положенное, что нас обокрали. Так было и на этот раз.

Мудрый и поэтому во всем сомневающийся Аркадий Борисович первым обратил внимание на отсутствие дыма и стука двигателя странной баржи. Вскоре то же самое заметили многие, но надежда и вера в чудо никогда не считается с реальностью — люди продолжали кричать и звать на помощь, словно хотели своим криком отпугнуть растущий в сердце темный страх отчаяния. Наверное, так утопающие в волнах предки звали на помощь закрывшегося в своем ковчеге старика Ноя.

Но постепенно крики на берегу становились все тише и тише, и когда точка явственно выросла из серой дождевой дымки, на гряде наступила мертвая тишина. Улыбка судьбы на самом деле оказалась ее насмешкой — вместо баржи мимо по течению Оби медленно проплывал плавучий остров из сцепленных бревен, глыб не растаявшего льда и сплетения ветвей затонувших деревьев. Сорванный прошедшим паводком с какой-то таежной реки ледяной затор не спеша путешествовал по главному водному пути Западной Сибири, собирая весь речной мусор и даря недолгий приют прибрежным чайкам. Еще не дойдя до северных каменных порогов, лед растает, ветви деревьев расцепятся водоворотами, чайки улетят, и большой плавучий остров окончательно превратится в то, чем он был на самом деле — в призрак прошлой зимы, в мираж, в пустоту.

Это был удар. Долина словно смеялась над людьми, словно играла с ними, забавляясь сменой их надежд и разочарований, — то пением несуществующего петуха, то слухами о муке, то видом плавучего мусора, заставляя их жить дальше и не повеситься от отчаяния на первой попавшейся осине. Но в тот день, похоже, наступил предел.

Поздно вечером Алексей сам видел, как возле их шалаша по направлению к болотам, в каком-то тупом оцепенении прошли четверо мужиков и баба с маленьким мальчиком. Баба почему-то шла босиком. В полной отрешенности они прошли через их лагерь в кустарник, и только мальчишка, держась за руку матери, все оборачивался и смотрел на сидевшего возле костра Саньку. Это был жест отчаяния. Не зная ни направления пути, ни тропинок в трясинах, они просто шли, куда глаза глядят, не в силах больше оставаться там, где больше нет надежды. Словно люди сегодня увидели на реке не сплетенные плавучие деревья, а самую настоящую баржу, посланную на их спасение, но она проплыла мимо.

На закате Алексей собрал у костра всех проживающих в лагере. Разочарование было таким сильным, что даже инженер, не желающий слушать никого, кроме себя, сразу поднялся и молча вышел из шалаша.

— Мы завтра уходим, — поочередно оглядывая лица собравшихся, твердо сказал Измайлов. — Скажу прямо, я не знаю, куда идти. Люди, которые приходили сюда до нас, не оставили никаких знаков. Во всяком случае, я их не нашел. И другие тоже не нашли, хотя искали. Я видел, что даже блатные лазили по камышам, не мы одни такие умные… И все равно мы завтра уходим. Без карты, без продуктов, но уходим. Это надо было сделать еще в первый день, когда сил было больше. Аркадий Борисович, вы с нами?

Седой сгорбленный старик, как всегда пряча мерзнущие руки в складках свитера, отрицательно покачал головой и грустно улыбнулся, словно хотел поблагодарить за приглашение и одновременно показать, что он не хочет быть обузой. Вот всю жизнь для кого-то был, а теперь не хочет.

— Нет, Алеша. Я буду ждать…

Следующим отказался монах Досифей. Он ничего не сказал кроме «нет», но каждому было ясно, что этот, всегда погруженный в свой внутренний мир, мрачный седой мужчина оставался одним из тех немногих верующих, кто принял свой жизненный путь таким, какой он есть. Затем пришла очередь актрисы, она кивнула, не раздумывая. Художник Миша Беленький и немая бродяжка тоже согласились, а вот инженер вновь отказался, но как-то неуверенно. Его жена, впервые смотревшая на вселенную не его, а своими глазами, попыталась что-то сказать, но инженер, встрепенувшись, тут же взял ее за руку, и они скрылись шептаться в шалаше.

Короткое совещание подходило к концу, когда в вечерней тишине на самой вершине гряды послышался стук топора. Как потом оказалось, там верующие под предводительством отца Александра, словно только сегодня поняв, куда они попали, принялись разбирать свои недостроенные кельи и торопливо ставить часовню. Казалось бы, ничего глобального не произошло, просто не сбылась еще одна надежда. Завтра будет новый день и новые ожидания, но прихожане почему-то думали иначе, и на исходе пятых суток начали собирать из старых бревен маленькую церковь, где можно будет отпевать усопших, открывая им с земли вход на небо.

Как только пасмурное небо на востоке посветлело, Алексей начал собираться в дорогу. Сжатая, словно пружина, очень серьезная Вера помогла ему пришить лямки к мешку и перебрала в чемоданах оставшиеся вещи, отбирая только то, что может пригодиться в пути через неизведанные торфяники. Вчера, уже в темноте, монах Досифей принес ей откуда-то почти новые сапоги, размер был мужским, и ей пришлось обмотать ноги лоскутами разорванной юбки из плотной английской шерсти. Когда сборы уже подходили к концу, она тронула за плечо спящего с открытым ртом сына: