Пройти по Краю Мира - Тан Эми

Лу Лин принимала тарелки с рисовой кашей, которые ей приносила Рут, пила чай. Они разговаривали, но о каких-то неважных вещах, а не о том, что могло привести к спорам или недопониманию.

— Я иду в школу, — говорила Рут.

— Деньги на обед есть?

— Да. Чаю еще принести?

— Больше не надо.

Рут все время хотелось сказать матери о том, как она сожалеет и понимает, что была злой девочкой и что во всем виновата именно она. Но сделать это означало бы признать существование того, что мать явно старалась игнорировать: чудовищные слова в дневнике Рут.

Вот так они и ходили на цыпочках целыми неделями, стараясь не задеть осколки своих обид.

В свой шестнадцатый день рождения Рут вернулась из школы и обнаружила на столе свою самую любимую еду: рис в листьях лотоса с мясной начинкой и со сладкой пастой из красной фасоли. А еще китайский бисквитный торт с клубникой и взбитыми сливками.

— Не могу приготовить тебе лучше, — сказала Лу Лин.

Вся ее правая сторона все еще была на перевязи, и она ничего не могла поднимать правой рукой. Ей и так было непросто нести все эти сумки с покупками с рынка в одной только левой руке. Рут увидела в этих угощениях жест прощения.

— Мне нравится эта еда, — вежливо ответила Рут. — Здорово!

— Нет времени купить подарок, — пробормотала мать. — Но я найти кое-что, может, тебе нравиться. — Она указала на кофейный столик.

Рут медленно подошла к нему и взяла неумело упакованный в салфетку и клейкую ленту сверток. Внутри оказалась черная книга и крохотный кошелек из красного шелка, застежки которого были сделаны в форме двух маленьких лягушек. А в кошельке лежало кольцо, которое Рут всегда тайно хотела: тонюсенькое, золотое, увенчанное двумя овальными кусочками зеленого, как яблоко, нефрита. Это кольцо было подарком отца, который, в свою очередь, получил его от матери, чтобы подарить будущей невесте. Лу Лин никогда его не носила. Гао Лин как-то намекнула, что кольцо должно принадлежать ей, чтобы она передала его сыну, который был единственным внуком в семье. И с тех пор Лу Лин вспоминала об этом кольце, когда хотела подчеркнуть жадность своей сестры.

— Ух ты, ух ты, ух ты! — Рут не сводила глаз с кольца, лежавшего у нее на ладони.

— Это очень хороший нефрит, не потеряй, — предупредила мать.

— Не потеряю.

Рут примерила кольцо на средний палец, и оно оказалось для него слишком маленьким, но для безымянного пальца было в самый раз.

Наконец Рут перевела взгляд на второй подарок: книгу карманного формата в черном кожаном переплете и с красной ленточкой-закладкой.

— Ты держать задом наперед, — сказала мать и взяла книгу так, что спинка переплета оказалась сверху. Она сама перевернула первую страницу, слева направо. Книга оказалась написанной по-китайски. — Китайский Библия, — пояснила она.

Лу Лин открыла книгу там, где была заложена еще одна закладка: слегка тонированная коричневым фотография молодой китаянки.

— Это моя мать. — Голос Лу Лин звучал странно сдавленно. — Видишь? Я сделать для тебя копия.

Она достала пакетик из вощеной бумаги, в котором лежал второй такой же снимок.

Рут кивнула, чувствуя важность этого подарка для матери. Она старалась быть внимательной и не рассматривать кольцо у себя на пальце. Но невозможно было перестать представлять себе, что завтра скажут ребята в школе и как они будут ей завидовать.

— Когда маленькая девочка быть, держать Библия тут. — Лу Лин похлопала себя по груди. — Когда спать — думать о моей мать.

Рут кивнула.

— Она тогда быть красивая.

Рут видела и другие фотографии, на которых были изображены Лу Лин, тетушка Гал и их мать — Вайпо, как Рут ее называла. На тех снимках у Вайпо было одутловатое лицо с глубокими, как трещинки, морщинками и сурово поджатыми тонкими губами. Лу Лин вложила красивую фотографию обратно в Библию и протянула руку ладонью вверх.

— А теперь отдать.

— Что?

— Кольцо. Отдать.

Рут не понимала. Нехотя она вложила кольцо в ладонь Лу Лин и молча смотрела, как оно возвращается в красный шелковый кошелек.

— Некоторые вещи слишком хороший, чтобы пользоваться сейчас. Оставить на потом, сохранить дольше.

Рут хотелось закричать: «Нет! Ты не можешь так делать! Это же мой подарок на день рождения!» Но она, конечно же, ничего не сказала. Она просто продолжала стоять, пока ее мать шла к креслу, и чувствовала, как сжимается горло. Лу Лин подняла подушку, заменявшую сиденье, под которой оказалась разделочная доска. Под доской имелось небольшое пространство, куда мать положила Библию и кольцо в шелковом кошельке. Так вот где она хранила ценности!

— Когда-нибудь я отдам тебе навсегда.

Когда-нибудь? У Рут саднило горло. Ей так хотелось крикнуть: «И когда наступит твое “когда-нибудь”?!» Но она уже знала, что мать имела в виду, когда говорила «навсегда»: «Когда я навсегда умерла, тебе не надо меня больше слушать». В Рут бушевали самые противоречивые эмоции: она была счастлива, что мать сделала ей такие хорошие подарки, потому что это значило, что она все еще любила ее, и была в отчаянии, потому что кольцо, подаренное ей, было отнято у нее так скоро.

На следующий день Рут пошла к креслу, подняла подушку и разделочную доску. Просунув руку в тайник, нащупала и достала кошелек, чтобы снова посмотреть на свое кольцо, которое теперь ей было запрещено носить. У нее было такое ощущение, словно она его проглотила и кольцо застряло в горле. Может, мать показала ей кольцо, только чтобы помучить? Да, скорее всего, так оно и было. Мать лучше всех знала, как заставить ее страдать! Ну что же, Рут не доставит ей такой радости. Она сделает вид, что ей на него плевать. Она заставит себя никогда больше не вспоминать об этом кольце, как будто его не существует.

Спустя пару дней Лу Лин вошла в комнату Рут, чтобы уличить ее в том, что та ходила на пляж. Когда Рут соврала, что она там не была, мать просто стукнула друг о друга кроссовки, которые дочь оставила у дверей, и из них посыпался настоящий песочный дождь.

— Это с дорожки! — запротестовала Рут.

С того дня их ссоры вернулись, только они стали казаться Рут одновременно и странными, и до боли знакомыми. Они спорили со все усиливавшейся страстью и убежденностью, нарушая границы, установившиеся за последние месяцы, защищая прежние территории. Они причиняли друг другу все новые страдания, зная, что худшее уже позади.

Позже Рут размышляла, не выбросить ли ей свой дневник. Она достала из ящика с нижним бельем эту тетрадь со страшной записью, перелистала несколько страниц, плача от жалости к себе. В том, что она писала, была своя правда. Во всяком случае, такая, какой она ей виделась. На этих страницах сохранилась та часть ее юности, которую ей не хотелось забывать. Но когда Рут дошла до последней записи, она была потрясена ощущением того, что Бог, ее мать и Драгоценная Тетушка знали, что она чуть не совершила убийство. Она стала тщательно вычеркивать последние строки, старательно водя по ним шариковой ручкой снова и снова, пока они не превратились в мохнатые черные полосы. На следующей, самой последней странице она написала: «Прости меня. Иногда мне очень хочется, чтобы и ты сказала мне то же самое».

Рут никогда бы не стала показывать матери эти слова, но ей было приятно их писать. Она просто говорила правду, и эта правда не была ни хорошей, ни плохой. А затем Рут попыталась представить, где Лу Лин никогда не найдет этот дневник. Она забралась на кухонный стол, вытянула руку как можно дальше и забросила дневник на самый верх шкафа, так далеко, что и сама забыла о нем спустя какое-то время.

Сейчас Рут вспомнила, что за все эти годы они с матерью ни разу не говорили о том, что тогда произошло. Она отложила дневник. Слово «навсегда» утратило прежнее значение, оно просто и неизбежно изменилось. Она ощущала любопытство и жалость по отношению к себе юной и стыдливое осознание того, насколько была глупа и эгоистична. Если бы у нее родилась дочь, она бы выросла и заставила ее страдать так же, как Рут заставляла страдать свою мать. Сейчас бы этой дочери было пятнадцать или шестнадцать лет, и она наверняка кричала бы Рут, что ненавидит ее. Рут задумалась о том, говорила ли Лу Лин своей матери, что ее ненавидит.