Музей современной любви - Роуз Хизер

— С Лидией не виделся? — вдруг спросила Элайас, как бы между прочим.

Левин зажмурился и покачал головой.

— Я вообще не хочу об этом говорить.

Элайас положила шпинат в дуршлаг, промыла, затем завернула в чистое кухонное полотенце и промокнула, после чего переложила в красную миску.

— Тогда не будем, — медленно проговорила она. — Но лучше бы закрыть тему.

Левин промолчал.

— Итак, ты хотел поговорить о Марине Абрамович? — спросила Элайас.

— Да. Каково это было — сидеть перед ней?

— Ну, совершенно неожиданно, — сказала Элайас и рассмеялась. — Я обнаружила, что разговариваю с Томом. Он сидел передо мной, прямо как ты сейчас. Мы ужинали. Серьезно! И болтали как ни в чем не бывало.

— Хочешь сказать, у тебя была галлюцинация?

— Ну, видимо, да, однако было очень вкусно.

— И что сказал Том?

— Ничего нового. Но все было как по-настоящему. Я до сих пор под впечатлением. Интересно, у всех так же?

Левин нахмурился.

— Читал статью Колма Тойбина? — спросила Элайас.

— Нет.

— Сейчас принесу. Подожди.

Элайас ушла в гостиную, и Левин услышал, как она шуршит газетами. Наконец женщина вернулась с номером «Таймс» и прочла вслух:

— «Это напомнило мне, как в детстве, еще в Эннискорти, на следующий день после смерти соседа меня привели в комнату и разрешили посмотреть на труп». И дальше… Вот: «Это был серьезный, может быть, слишком серьезный, слишком сокровенный, слишком пронзительный опыт. Я почувствовал, что это то, что я должен буду делать все время либо не делать никогда». — Элайас посмотрела на Левина. — Все потому, что это доставляет сильные переживания. Как церковное торжество или церемония, куда идешь, не будучи уверенным, что тебя действительно пригласили, но все равно идешь. Неповторимые, завораживающие ощущения. Ты еще не садился перед ней?

— Нет.

— Обязательно попробуй, Арки. Обязательно.

— Обязательно? — переспросил он.

— Тебе понравится. Не упусти момент.

— Может, и попробую.

— А может, и нет. — Затем, меняя тему, Элайас спросила: — Ты собираешься выступать с нами в «Лайм-клубе»? Мне бы очень этого хотелось. Нам всем этого хочется.

— Я еще не решил.

— Конечно, я могу найти другого пианиста, но без тебя будет не то.

— Ясно.

— Я знаю, что Элис проявляет интерес к некоторым датам. Мы виделись на днях.

— Ясно.

— «Ясно, я согласен» или «Ясно, я подумаю»?

— Да, я отыграю сезон.

— Вот это да, Арки, мы полгода пытались вытянуть из тебя ответ, а теперь ты просто берешь и соглашаешься?

Левин пожал плечами.

— Прости.

Наступило молчание. Левин потягивал вино и оглядывал кухню: кастрюли, висевшие на крючках, оплавленные свечи на столешнице, подставку для ножей, металлическую раковину, блюдце с куском мыла на подоконнике, вазы с гранатами и помидорами. Он чувствовал себя как в натюрморте. Как будто, попав сюда, он встретился с какой-то частичкой себя, ожидавшей его здесь. В последний раз он был тут с Лидией. Элайас приготовила ужин. Уму непостижимо: это было всего несколько месяцев назад.

Элайас достала из холодильника контейнер с супом, опустила в него блендер, сказала:

— Извини, немного пошумлю. — И Левин напрягся, когда она нажала на кнопку.

Она разлила ярко-красный суп по двум темным мискам и посыпала маленькими кубиками огурца и болгарского перца.

— Ужасно рада тебе, Арки, — проговорила Элайас, придвигая к нему миску. — Слишком давно мы не виделись.

Из динамиков Элайас зазвучала музыка, которую принес Левин. Безыскусное пианино, контрапункт альта, вступление гобоев и отвечающие им виолончели. Над струнными возносится звонкая труба и парит над верхушками деревьев.

— Это определенно вода и лес, — сказала Элайас.

— О, хорошо!

— В общем, по-моему, теперь просто нужна… э-э… любовь?

Левин вздохнул. Посмотрел на большую фотографию на стене. Это был снимок поющей Элайас. Распущенные волосы, серебристая майка, черная, как эбеновое дерево, кожа. Глаза закрыты, женщина чуть подалась к микрофону и выглядит поистине великолепно.

— Всё уже там. Надо только докопаться, — сказала Элайас.

Левин сделал глоток приготовленного ею кофе по-турецки, сладкого, густого.

Они работали до позднего вечера. Левин сел за пианино, Элайас пробовала петь тексты, положенные им на музыку.

Элайас отличала органичная, спонтанная реакция на музыку. В течение тех лет, что они играли в одной группе, эта женщина порой заставляла Левина чувствовать, что академическая выучка его погубила. Когда она пела, мурашки бежали по коже. В ее голосе было нечто такое, отчего у Левина наворачивались слезы.

После полуночи разразилась гроза, и ливень так громко забарабанил по крыше, что продолжать было уже невозможно.

— Я вызову тебе такси. А хочешь — оставайся. Я постелю тебе на диване. Можем вместе где-нибудь позавтракать.

Левин понятия не имел, как он сможет спать в такой близости от Элайас. Ныне он был ничем не связан. Ему отчаянно хотелось попросить ее просто обнять его: уложить в постель и обнять. Но он не мог просить об этом.

— Все в порядке. Пройдусь пешком, потом поймаю такси, — сказал он.

Есть ли у нее кто-нибудь? Он никогда не любил об этом спрашивать. Иногда на выступлениях Элайас знакомила его с какими-то мужчинами, но после Тома у нее не было постоянного любовника.

— Так я приду завтра во второй половине дня и мы запишем вокал? — спросила она.

— Да. Хорошо. Увидимся.

— А я ведь так и не была в твоей новой квартире.

— У меня еще никто не был.

Целуя Левина на прощание, Элайас проговорила:

— Знаешь, Арки, Лидия тебя очень любит.

— Правда?

— Конечно. Ты с кем-нибудь уже говорил? Я могу порекомендовать хорошего специалиста.

— Адвоката?

— Нет, — улыбнулась Элайас. — Психотерапевта.

— У меня все хорошо. Правда. Меня самого это бесит, но все хорошо.

— Никто не может спокойно пережить подобное. Это разъедает жизнь. Ты страдаешь.

— В самом деле, если это то, чего хочет Лидия… Ты ведь знаешь Лидию. Она не передумает.

— Мы не узнаем, если передумает, — возразила Элайас.

— О господи, — пробормотал Левин. Ему совсем не хотелось поднимать эту тему.

— Лидия любит тебя. Думаю, она хотела посмотреть, как ты себя поведешь… как вы оба себя поведете…

— Так это нечто вроде испытания? Или эксперимента?

— Нет, нет. Вовсе нет.

— Я очень хочу ее видеть, — сказал Левин.

Элайас кивнула.

— Есть крошечный шанс, знаю, совсем малюсенький, но все же она может немного оправиться — настолько, чтобы заговорить, чтобы вместе слушать музыку…

— Ты хочешь сказать, что она вернется домой?

Элайас пожала плечами.

— Есть такое короткое стихотворение: «Всходя на небо столько лет, ни разу солнце не сказало земле: „Ты мне должна“. Взгляни, подобна солнцу и любовь, что освещает целый мир». Никогда не знаешь, на что способна любовь, Арки.

Элайас крепко обняла его на пороге, затем отступила.

— До завтра. Держи зонтик!

Такси мчалось в центр города мимо расплывающихся огней, по огромным лужам; снаружи приглушенно шипело уличное движение, слышался перестук «дворников», похожий на тиканье метронома в бурю, и всхлипы ливня. Аминь.

30

Наверху, на шестом этаже, у входа в ретроспективу стоял старый фургон. Внутри было пусто. Элис нравилась идея жить в фургоне и колесить по дорогам со своей группой или своим парнем — или и с тем, и с другим. Марина Абрамович в те дни была чем-то вроде рок-н-ролльщицы, подумала она. Ездила с выступления на выступление, показывая перформансы по всей Европе.

Выше висела огромная черно-белая фотография Абрамович. Из глубины выставочных залов доносились крики и стоны. Тут же имелась и предупреждающая табличка о том, что зрелище может шокировать. Рядом стояли две женщины, разглядывающие табличку, и одна из них говорила: