Выходное пособие - Ма Лин

Они рано уходили со всех вечеринок, а вскоре вообще перестали посещать эти сборища.

Жуйфан оставила попытки завести друзей и перестала замечать одиночество. Она решила найти работу. Вариантов было немного, учитывая ее плохой английский и отсутствие рабочей визы, но кое-что найти было можно.

В первый год Жуйфан собирала парики для париковой компании. Каждый понедельник она забирала из офиса искусственный скальп и мешок волос, которым предстояло стать блестящими каштановыми гривами, безвкусными каре, светлыми пуфами в стиле Фэрры Фосетт. Она шла домой, садилась на цветочный диван перед телевизором, где крутили «Одну жизнь, чтобы жить», и начинала по очереди втыкать пряди в синтетический скальп. На сборку одного парика уходило тридцать — сорок часов. За каждый парик платили восемьдесят долларов в конверте.

Каждое утро она с удвоенной силой начинала втыкать волосы, ведь каждая прядь приближала ее к авиабилету для дочери. Но к вечеру ее зрение затуманивалось, пальцы болели. По вечерам начиналась депрессия, а вместе с ней приходил гнев. Не уследив за собой, она начинала подсчитывать обиды и искать виноватых. Муж виноват в том, что привез ее сюда. Сестры в Фучжоу втайне радуются ее несчастьям, несмотря на косметику Сlinique, которую она им посылала. Грязная комната упорно сопротивляется попыткам в ней убраться; пряди синтетических волос забивались в ковер, и она не могла их оттуда вытащить, как бы часто ни пылесосила.

Ее мысли были прерваны стуком в дверь. Наверное, мормонские миссионеры. Они приходили каждый месяц или около того, Христос то, Христос се, и ревностно совали ей брошюрки.

— Брагадарю вас, — обычно отвечала она. Они не понимали ее английского, когда она просила их разуваться, входя в комнату. Она давно уже перестала открывать им дверь.

— Жуйфан! — закричал кто-то. Это был всего-навсего ее муж.

— Что случилось с твоими ключами? — спросила она, открывая дверь.

— Забыл в машине, — ответил он, запыхавшись. Он выглядел восторженным, безумным. — Но это неважно. Ты слышала новости?

Она не успела ответить: Чжиган пронесся мимо нее в квартиру.

— Сними обувь, — крикнула она, но он, кажется, не услышал. Он яростно щелкал пультом, прыгая с канала на канал, пока наконец не нашел новости.

Там показывали плохую видеосъемку чего-то похожего на ночную акцию протеста. Дрожащая ручная камера засвидетельствовала хаотическую мешанину гражданских, танков и дыма. Раздавалась стрельба. Толпа скандировала: «Фашисты! Фашисты!» Внезапно она поняла, что все это происходит в Китае.

— Где это? — спросила она.

— Площадь Тяньаньмэнь, — ответил он.

Теперь на видео показывали случайные сцены в больнице. Старая женщина прижимает окровавленное полотенце, а какие-то люди торопливо ведут ее по больничному коридору. Жуйфан понимала крики толпы, но не голос за кадром. На экране появился озабоченный диктор. Он говорил по-английски.

— Что он говорит? Что происходит?

— Они говорят, что ночью на площади Тяньаньмэнь была большая акция протеста, — сказал Чжиган. — Там собралось до миллиона человек, много стариков и студентов.

— Чего они хотят? — поинтересовалась она.

Он посмотрел на нее.

— Демократии.

Она вспомнила ночи в университетской общаге, встречи, на которые они с мужем ходили. Там все пили пиво, грызли арахис, чистили танжерины и вели разговоры о политике. Некоторые из тех, кто тогда откровенно ругал коммунистический режим, позже стали на этот режим работать. Хотя обычно ее муж держал свое мнение при себе, однажды он произнес пламенную речь о демократии. «У каждой системы есть свои проблемы, — утверждал он. — Но государство, которое предоставляет своему народу свободу слова, свободу протеста, тем самым выказывает уважение к своим гражданам». Она никогда раньше не подозревала, что он может быть таким идеалистом.

Чжиган молчал, уставившись в экран.

— Что еще происходит? — снова поинтересовалась она.

Он не отрывал взгляд от экрана.

— Они говорят, что военные стреляют в толпу. Это же мирный протест. — Он посмотрел на нее, пораженный.

— Ты уверен, что правильно понял? Мы же смотрим американские новости.

Его глаза сверкнули.

— Смотри! — сказал он с недоверием, указывая на экран. — Там сплошь студенты и старики. Они стреляют в людей без разбору.

Она не видела на экране ничего, кроме толпы и дыма; она могла слышать одиночные выстрелы. Женщина с пробитой головой в отделении скорой помощи в больнице. Одно и то же видео показывали снова и снова, в бесконечном цикле.

— Ну, мы же не знаем всех фактов, — настаивала она.

— Факты на экране, — саркастически ответил он. Глядя в телевизор, он что-то процедил сквозь зубы.

— По крайней мере, раз уж ты решил критиковать жену, говори открыто, — пылко сказала она.

— Я тебя не критиковал, — сказал он, отводя глаза.

— Тогда что ты только что сказал?

Он снова что-то пробормотал, на сей раз погромче, но все равно еле слышно.

— Что? — она повысила голос.

Наконец он посмотрел на нее и повторил свои слова так громко, что эхо разнеслось по комнате, которую хозяева дома украсили пыльными мисками с сушеной клюквой для запаха, фарфоровыми куколками Precious Moments, осенними пейзажами Новой Англии, сувенирами с символикой Utah Jazz, романами Майкла Крайтона в мягких обложках, мылом в форме ракушек и прочей дребеденью, которая не имела к ним никакого отношения, с которой они не знали, что делать, которую не могли понять ни в каком культурном контексте и которую не считали красивой.

— Мы туда не вернемся, — сказал он. И на тот случай, если она не услышала, он повторил еще громче: — Мы никогда туда не вернемся.

— Ты загнал меня в ловушку, — сказала Жуйфан своему мужу.

Поэтому следующие несколько месяцев она вела протестный образ жизни. Как будто назло мужу, она даже не пыталась всерьез учить английский за пределами бытового минимума. Она ни с кем не подружилась, даже с другими иностранными студентами. Она вела аскетическую жизнь, по утрам принимала холодный душ и ела только овощи с рисом.

Чжиган стал бояться, что если она будет продолжать в том же духе, он ее потеряет. Она запросто может вернуться в Фучжоу, будет там снова работать бухгалтером, у нее ведь хорошая репутация. Если она не может приспособиться к новому месту, нужно, решил он, всячески подчеркивать преимущества жизни в Америке, задобрить ее всем этим удобством, комфортом и процветанием.

Так что они стали делать то, чего раньше не делали, всякие американские штуки. Они получили водительские права. Купили машину, подержанный бежевый «Хендай-Эксель». На досуге они осматривали достопримечательности. Съездили в национальный парк Зайон и на Зеркальное озеро в Йосемитском парке. Сходили на экскурсию в Центр посетителей Храма Солт-Лейк и были озадачены значительностью белой статуи Христа, который простирал к ним свои ослепительные руки; голос его все время звучал из громкоговорителей. Пообедали в Chuck-A-Rama, ресторане, оформленном в стиле первопроходцев, где впервые узнали, что такое «шведский стол». Сходили в торговый центр ZCMI, где Жуйфан проколола себе уши. Она делала все это не только и не столько для себя, сколько для своих родственников, так что все время фотографировала, чтобы отправить фото в Фучжоу. Она купила крем для кожи Clinique и получила в подарок косметичку с несколькими пробниками.

Ее тоска по дому утихала в универмагах, супермаркетах, оптовых центрах и торговых комплексах, в местах бесподобного изобилия. Значит, шопинг решает проблему, отметил Чжиган. Он старался ни в чем ее не ограничивать.

Целую неделю они принимали ванну каждый день. Можно было легко позабыть, что в Фучжоу почти ни у кого не было ванных. Смачиваешь вечером полотенце горячей водой из чайника и протираешь интимные части тела, пока по телевизору идут новости.

Он также пытался отыскать для нее атрибуты прошлой жизни. Он стал расспрашивать в университете про китайскую диаспору и узнал про Китайскую церковь Общины христиан. Ни Чжиган, ни Жуйфан не были религиозными, но раз здесь собирались китайцы, значит, им тоже нужно было сюда пойти.