Гарольд Роббинс - Охотники за удачей
— Так как насчет денег? — с тревогой спросил он.
— Дам! — пообещал я, внезапно ощутив прилив злости. Зачем мне такие, как он? Настоящие пиявки: как присосутся, уже не отдерешь. — Я готов дать тебе двадцать пять.
На его лице отразились изумление и радость.
— Правда, Джонас?
— Да. Но с одним условием.
Он явно встревожился.
— Ты напишешь заявление об уходе.
— Из «Самолетов Уинтропа»? — недоверчиво вопросил он.
— Из «Самолетов Корда»! — уточнил я.
Он побледнел.
— Но я же основатель компании. Я все там знаю. Я как раз задумал новую машину, которую обязательно купят ВВС.
— Бери деньги, Амос. С тобой все.
Я вошел в лифт, и лифтер закрыл его прямо перед носом у Амоса.
— Вам наверх, сэр? — спросил он.
Что за глупый вопрос. А куда еще можно было ехать?
— На самый верх, — устало ответил я.
Сонная Моника лежала поперек кровати в моей пижамной куртке. Открыв глаза, она спросила:
— Все прошло нормально?
Я кивнул.
— А что было нужно отцу?
— Он только что подал заявление об уходе, — сказал я, меняя трусы на пижаму.
Она села в кровати, изумленно округлив глаза.
— Правда?
Я кивнул.
— А почему?
— Он сказал, что это из-за тебя. Что ему нужно больше времени, чтобы быть тебе отцом.
Она расхохоталась.
— Вот это да! Всю жизнь я мечтала, чтобы он меня заметил, и вот теперь, когда он мне больше не нужен, он решил поиграть в папочку.
— Он тебе больше не нужен?
Она кивнула и медленно проговорила:
— Теперь — нет. Теперь у меня есть ты. Ты для меня все: отец, брат, любовник.
Она прижалась к моей груди. Вдруг я ощутил прилив сострадания и ласково погладил ее мягкие каштановые волосы. Уж я-то знал, каким одиноким можно быть в девятнадцать лет.
Мысленно я проклинал Амоса Уинтропа, Джонаса Корда и всех мужчин, которые слишком эгоистичны и заняты, чтобы быть отцами своим детям!
Мы с Моникой обвенчались на следующий день в маленькой церквушке в Рено.
4
В прозрачной воде мелькнула фосфоресцирующая тень, и я повел яркую блесну. Инстинкт подсказывал мне, что рыба моя. Все сходилось: вода, неясные тени от прибрежных деревьев, сине-зеленая с красным кончиком блесна… Еще секунда — и она клюнет. Я приготовился, и тут сзади меня окликнула Моника:
— Джонас!
Форель стремительно ушла на дно. Еще не обернувшись, я понял, что медовый месяц закончился.
— В чем дело? — проворчал я.
Она стояла на берегу в шортах, с красными коленками и облупившимся носом.
— Звонят из Лос-Анджелеса. Женщина. Она не назвала себя.
Я обернулся к речке. Там ничего не блестело. Рыба уплыла. На сегодня рыбалка окончена.
— Скажи, я сейчас.
Моника кивнула и ушла в коттедж. Я быстро смотал спиннинг. Интересно, кто это. Об этом домике в горах почти никто не знает.
В детстве я приезжал сюда с Невадой. Отец все обещал с нами съездить, да так и не выбрал время.
Войдя в коттедж, я взял трубку.
— Алло!
Раздался щелчок, а потом зазвучал знакомый голос:
— Джонас, это я.
— Рина?!
— Я ищу тебя третий день. Никто не знал, где ты, и тут я вспомнила о доме в горах.
Я взглянул на Монику: она сидела и смотрела в журнал, но я знал, что она слушает.
— Кстати, прими мои поздравления. Надеюсь, ты будешь счастлив. Твоя жена очень хорошенькая.
— Ты с ней знакома?
— Видела вашу фотографию в газетах.
— А… Спасибо! Но ты ведь звонишь не поэтому.
— Да. Мне нужна твоя помощь, — ответила Рина с характерной для нее прямотой.
— Если тебе нужно еще десять тысяч, я спокойно могу их дать.
— Нет, на этот раз больше. Гораздо больше.
— На сколько больше?
— Два миллиона.
— Что?! — почти крикнул я. — Зачем тебе столько?
— Это не для меня, — сказала она огорченно. — Для Невады. У него проблемы. Вот-вот потеряет все, что имеет.
— Но я считал, что у него все прекрасно. Газеты пишут, что он получает полмиллиона в год.
— Это так, но… Понимаешь, Невада вложил все, что у него было, в постановку одной картины. Работал над нею больше года, а теперь все разладилось — ее не хотят выпускать.
— Но почему? Вышла дрянь?
— Нет, ни в коем случае, — поспешно ответила она. — Картина отличная. Но сейчас кинотеатры берут только звуковые ленты.
— Так почему он не снимал звуковую?
— Он начал работать больше года назад. Никто не думал, что звуковое кино так всем понравится. Теперь банк требует расплатиться, а Норман тоже отказывается давать деньги. Говорит, что едва хватает на свои картины.
— Ясно.
— Ты должен ему помочь, Джонас. Он вложил в эту картину всю душу. Если он ее потеряет, то ему не оправиться.
— Но Неваде же всегда было плевать на деньги.
— Дело не в деньгах, а в картине. Впервые в жизни ему представился шанс показать, каким был Дикий Запад на самом деле.
— А кому это интересно?
— Ты видел хоть одну из его картин? — спросила она.
— Нет.
— Неужели тебе не было интересно посмотреть, какой он на экране? — недоверчиво воскликнула она.
— Я и так знаю, какой он.
— Так ты поможешь или нет? — сухо спросила она.
— Это уйма денег. С какой стати я буду это делать?
— Помнится мне, однажды он отдал тебе то, что тебе было очень нужно.
Я понял, о чем она говорит: про акции Невады во «Взрывчатых веществах Корда».
— Но это не стоило ему два миллиона, — возразил я.
— Правда? А сколько они стоят сейчас?
Я на секунду задумался. Может, сейчас они столько еще не стоили, но еще лет через пять…
— Если все так плохо, то почему он не позвонил мне сам? И почему ты так заинтересована в этом?
— Невада — человек гордый. А мне он был настоящим другом. Когда мне нужна была помощь, он не задавал вопросов.
— Я ничего не обещаю, — сказал я. — Вечером вылетаю в Лос-Анджелес. Где тебя найти?
— В доме Невады. Но лучше встретимся где-нибудь в другом месте. Я не хочу, чтобы он знал о моем звонке.
— Ладно. Я буду в отеле «Беверли-Хиллз» около полуночи.
И положил трубку.
— Кто это? — спросила Моника.
— Вдова моего отца, — ответил я, направляясь в спальню. — Пакуй вещи, я отвезу тебя на ранчо. Я лечу по делам в Лос-Анджелес.
— Но мы здесь всего пять дней! — воскликнула она. — Ты обещал мне две недели.
— Дело срочное.
— Но что подумают люди, если мы вернемся из свадебного путешествия через пять дней? — спросила она.
— Какое мне дело до того, что они подумают?
