Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга
— Когда самое главное — твое желание, то это форменный эгоизм, вот что. И дело даже не в материальном вопросе, я совсем не об этом говорю. Есть вещи важнее.
— Очень интересно, и какие именно?
— Дела духовные, так сказать, — важно ответил Вовчик. Такие пафосные формулировки были не в стиле Старостина. Он любил поговорить о высоких материях, но совершенно в другой манере. «Скорее всего, затеял какую-то хохму», — подумал я.
— Пережитки все это, Вова. Ипотека — вот панацея от духовности, — серьезно возразил я ему. — Двадцать пять лет вкалывать, шефу бояться лишнее слово сказать, а при слове «увольнение» плакать и молиться.
— При всех словах, на букву «у» которые начинаются, так надежнее, — вставил Старостин.
— ... и при этом почти все отдавать, считая каждую копейку. И все это время не во дворец с садами приходить, а в занюханную квартирку из блоков бетонных.
— Но от Красной площади до нее три часа на всех видах транспорта, — снова добавил Вовка.
— И через двадцать пять лет такой жизни вся эзотерика сама отвалится.
— А как же устои, традиции? А, Темыч?
— Смотря что за традиции.
— Религиозные, например. Возьмем, к примеру, венчание. Что говорит нам о нем христианская традиция, знаешь?
— Всегда вместе, даже после смерти, — ответил я, гадая, куда же в итоге выведет Вова свои высокоморальные речи.
— Это не главное, — отмахнулся он.
— Ничего себе — не главное, — протянул я.
— Главное другое. Любые. Слышишь меня, Антонов? Любые! — поднял он вверх указательный палец, особо подчеркивая это слово. — Любые отношения между полами без венчания есть прелюбодеяние! — обличительно ткнул он в меня, словно на гневной отповеди. — И не важно — были в ЗАГСе, не были, дети, не дети, пять лет вместе или тридцать пять. Прелюбодеяние — и все! Кстати, смертный грех. Знал об этом?
— Не стоит все так буквально, — начал было я.
— Речи лукавого! Это Закон Божий, а не юриспруденция. Здесь лазеек быть не может. Уж ты мне поверь, у меня юридическое образование. Столько лазеек, сколько у юристов, нигде быть не может. Прелюбодеяние, однозначно. А стало быть, любые отношения, которые подходят к близости, должны начинаться с венчания. Правильно?
— Во всяком случае — логично. Для этой системы координат, — кивнул я.
— А знаешь ли ты, друг мой. Ты ж православный? — риторически уточнил Старостин. — Как и почти все мы. Так вот, мой брат во Христе, знаешь ли ты, что таинство венчания может быть осуществлено только при наличии акта официальной регистрации брака.
— И?
— Что «и»? Получается, что сначала акт, потом таинство. А значит, даже если ты, как добрый христианин, соберешься венчаться с первой и единственной женой.
— И обязательно девственником, — дополнил я пламенную Вовкину речь.
— Обязательно! То в любом случае за пару часов до венчания придется жениться, чтоб этот самый акт регистрации получить. И брак этот будет не чем иным, как прелюбодеянием. Смертным грехом то есть.
— Без акта нет таинства, — сформулировал я готовый девиз.
— И многие с тобой согласятся. Была баба, просто баба, каких много. И вдруг — акт! И все, она теперь не просто баба, а твоя баба. А это уже какое-никакое, а таинство. Родство сердец и всякое такое. Но с позиции христианства — это же, простите, бардак. Акт, получается, важнее. Он без таинства может быть, а таинство без него — нет.
— И смертный грех — в любом случае. Правильно понимаю?
— Абсолютно. С девкой подзаборной путаться или девственником до свадьбы дожить — все одно. Пре-лю-бо-дей! Вот ты кто! Вернее, все мы. И ничего с этим не поделаешь. — так уныло вздохнул Вовка, как будто прелюбодеяние беспокоило его куда больше всех остальных насущных проблем.
— Интересно, а Господь наш, Отец Всевышний, вообще знает, что такое ЗАГС? — спросил я у него, чтобы хоть немного утешить.
— Знает, конечно. На то он и Господь, — убежденно откликнулся напарник. — Просто не понимает, на хрена он, этот ЗАГС, нужен.
— Получается, что для таинства, Вова. Если ЗАГС акт не обеспечит — таинства не будет, — предположил я.
— Смертный грех — дело серьезное. А с другой стороны, отличный повод оставаться свободным холостяком. Все равно прелюбодей, этого уже не исправить. Зато на все вопросы заинтересованных дам есть достойный ответ. Не могу, мол, дорогая, акт выше таинства признать.
— Да, неплохой вариант, — оценил я Вовкину смекалку. — Предложение ваше, девушка, бесовское, а потому мне, чистой душе, не подходит. Разрешите откланяться, а то я к бабам опаздываю.
— Про баб — это лишнее. Но в целом концепция верна, — так широко улыбался прелюбодей Старостин, будто чудесным образом избежал смертного греха.
Во власти ночи
Мой роман, тот самый «Живой среди мертвых», который писатель Ульянов вдохновенно выстрадал совсем не задолго до возвращения в Царство мертвых, словно соседствовал со мной в отделении, то и дело напоминая о себе. Я писал книгу именно с этого морга, он узнаваем глава за главой. А потому Аид, герой романа, нередко посещал меня, будто бы заходил проведать.
«Что скажешь, брат. Таков твой промысел сегодня, и воля Божия на то», — поэтически вздыхал он, заглядывая через мое плечо в журнал регистрации трупов, который обещал кучу работы. «Ужасный смрад! — вдруг восклицал он, когда я снимал с давно лежалой бабушки старый раздутый памперс. — Прошу, Харон, избавься от него скорее! Иначе мертвые восстанут!»
Бог мертвых возникал, будто тень из моего романа, что никак не может смириться с его окончанием. Книга написана и закрыта, но он не унимается, хочет жить, хочет попасть в продолжение. Я не против и не гоню его, считая Аида призраком своего разума, имеющего полное право на часть моей жизни.
И вот как-то раз в начале лета, лишь только я появился в раздевалке, он снова возник передо мной, коротко спросив: «Сюрпризы любишь?» «Смотря какие», — мысленно ответил я ему и стал надевать форму. А буквально через полчаса все и случилось.
— Мальчики, привет! — услышали мы в зоне выдач заведующую Петрову.
— Привет, Светлана Юрьевна, — вразнобой откликнулись трое санитаров.
— Сразу скажу вместо здрасьте — есть важная боевая задача! — бодро начала она, становясь у гроба, в который только что легла сухонькая старушка. — Уходит ночник, Славик наш. И некем закрывать.
— А много ли закрывать-то надо? — с опаской поинтересовался Бумажкин, поправляя очки.
— Нет, всего-то четыре дежурства, — услышал он в ответ от Петровой.
— Ого! Не, мною четыре дежурства не закрыть, я старый уже, так сильно не растягиваюсь, — тут же предупредил Бумажкин.
