Джоанн Хэррис - Шоколад
— Когда я покупал это судно, на него было жалко смотреть, — рассказывал он. — Я сделал ремонт, и теперь оно ничем не хуже обычного дома на суше. — Он смущённо улыбнулся. Так обычно улыбаются взрослые, сознаваясь в пристрастии к каким-нибудь детским забавам. — Столько труда вложил, и всё ради того, чтобы потом лежать ночью на своей койке и слушать плеск воды, смотреть на звёзды.
Анук не преминула выразить своё одобрение.
— Мне нравится твой дом, — заявила она. — Очень! — И он совсем не похож на кучу нав… нав… или как там ещё говорит мама Жанно.
— На кучу навоза, — подсказал Ру. Я быстро глянула на него. Он смеялся. — Нет, мы вовсе не такие плохие, как думают некоторые.
— А мы вообще не считаем тебя плохим! — возмутилась Анук.
Ру в ответ лишь пожал плечами.
Позже была музыка — флейта, скрипка и несколько барабанов, которыми служили жестяные банки и металлические контейнеры для мусора. Анук подыгрывала импровизированному оркестру на своей игрушечной дудке. Дети кружились в бешеном танце так близко к воде, что в конце концов их пришлось отогнать от реки на безопасное расстояние. Часы показывали уже далеко за одиннадцать, когда мы с дочерью собрались домой. Анук валилась с ног от усталости, но уходить упорно отказывалась.
— Ты же не навсегда уходишь, — заметил Ру. — Мы будем рады видеть тебя здесь в любое время.
Я поблагодарила его и взяла Анук на руки.
— Пожалуйста. — Он устремил взгляд на склон, поднимающийся за моей спиной, и улыбка на его губах дрогнула, между бровями пролегла складка.
— Что там?
— Не знаю. Скорей всего, ничего.
Марод — тёмный район. Единственное светлое место — возле кафе «Республика», где льёт на узкую пешеходную тропинку сальный жёлтый свет один на всю округу сияющий фонарь. За кафе улица Вольных Граждан постепенно переходит в широкий яркий бульвар, обсаженный деревьями. Ру, прищурившись, по-прежнему смотрит вдаль.
— Показалось, будто кто-то идёт с холма, только и всего. Должно быть, это просто игра света. Сейчас никого не видно.
С Анук на руках я стала подниматься по склону. Вслед нам неслась нежная мелодия, наигрываемая на каллиопе. Обитатели плавучего городка продолжали веселиться. В отблесках угасающего костра вырисовывается силуэт Зезет. Она танцует на пирсе. У её ног мечется её тень. Минуя кафе «Республика», я заметила, что его дверь приоткрыта, хотя света в окнах не было. Изнутри до меня донёсся тихий стук затворяемой двери, будто за нами кто-то наблюдал. Но, возможно, это просто ветер.
Глава 19
С наступлением марта дожди кончились. Небо неприветливое, пронзительно синее в просветах между быстро плывущими облаками. Поднявшийся ночью сильный порывистый ветер беснуется на углах улиц, бьётся в окна домов. Церковные колокола, словно тоже поддавшись этой внезапной перемене, оглашают округу отчаянным звоном. Им ржавым визгом вторит скрипучий голос флюгера, вращающегося под беснующимся небосводом. Анук, играя в своей комнате, напевает песенку о ветре:
V'la l'bon vent, V'la l'joli vent,
V'la l'bon vent, ma vie m'appelle.
V'la l'bon vent, V'la l'joli vent,
V'la l'bon vent, ma mie m'attend[3].
Мартовский ветер — злой ветер, говаривала моя мать. И всё же я рада ему. Он насыщает воздух запахами живицы, озона и солью далёкого моря. Хороший месяц — март: февраль отступает в заднюю дверь, на пороге передней ждёт весна. Месяц, сулящий перемены.
На протяжении пяти минут я стою одна на площади, раскинув в стороны руки. Мои волосы перебирает ветер. Плащ я забыла надеть, и моя красная юбка раздувается вокруг моих ног. Я — бумажный змей, подхваченный ветром. В мгновение ока взмываю я ввысь — поднимаюсь над церковной башней, над собой. Теряюсь на долю секунды, видя алую фигурку внизу на площади, одновременно тут и там. Запыхавшаяся, опускаюсь в себя и замечаю Рейно, глядящего на меня из высокого окна. Его глаза темны от негодования, лицо бледное — яркое солнце лишь чуть-чуть подцвечивает его кожу. Стиснутые в кулаки руки он держит на подоконнике перед собой, костяшки пальцев такие же белые, как лицо.
Ветер ударил мне в голову. Я весело машу ему и возвращаюсь в магазин. Знаю, он сочтёт мой жест за вызов, но в такое утро мне всё равно. Ветер прогнал мои страхи. Я машу Чёрному человеку в его башне, и ветер с ликованием рвёт на мне юбки. Мною владеет исступление, я чего-то жду.
Перемены в природе отразились и на обитателях Ланскне. Они как будто тоже осмелели. Я смотрю, как они идут в церковь. Дети бегут, растопырив руки, словно бумажные змеи, подхваченные ветром. Заливаются яростным лаем собаки, просто так. Даже у взрослых лица раскрасневшиеся, глаза слезятся от холода. Каролина Клэрмон вырядилась в новое демисезонное пальто и новую шляпку; сын поддерживает её под локоть. Люк мимоходом глянул на меня, улыбнулся украдкой, прикрывая лицо ладонью. Жозефина, в коричневом берете, и Поль-Мари Мускат идут под ручку, как влюблённые, но у неё лицо замкнутое, взгляд вызывающий. Её муж свирепо глянул на меня через витрину и ускорил шаг, кривя губы. Мимо идёт Гийом, уже без Чарли, но на запястье одной руки у него по-прежнему болтается поводок из яркого пластика. Без своего питомца он кажется потерянным и несчастным. Арнольд посмотрел в мою сторону и кивнул. Нарсисс остановился, проверяя, как поживает герань в кадке у моей двери, — потёр один листок меж своих толстых пальцев, понюхал зелёный сок. Он хоть и суров с виду, но сладкое обожает, и я знаю, что позже он обязательно зайдёт выпить чашку кофейного шоколада с шоколадными трюфелями.
По мере того, как горожане заполняют церковь, настойчивое дон! дон! колокола постепенно стихает. Рейно встречает своих прихожан в открытых воротах — уже в белой сутане, руки сложены на груди, вид озабоченный. Кажется, он опять посмотрел на меня, стрельнул глазами в мою сторону через площадь и при этом чуть напрягся, но, возможно, мне просто почудилось.
Я прошла за прилавок, налила себе чашку шоколада и стала ждать окончания службы.
Служба сегодня затянулась. Полагаю, с приближением Пасхи у Рейно возросли требования. Миновало более полутора часов, прежде чем из церкви стали выходить первые люди. Нагнув головы, стараясь казаться незаметными, они торопливо шли по площади. Нахальный ветер рвал на них шарфы и праздничные куртки, бесстыдно залезал под юбки, раздувая их колоколом. Арнольд, шагая мимо шоколадной, виновато улыбнулся мне: сегодня он воздержится от трюфелей с шампанским. Нарсисс зашёл, как обычно, но был ещё менее разговорчив — вытащил газету из кармана своего твидового пальто и уткнулся в неё, потягивая из чашки. Спустя пятнадцать минут добрая половина прихожан по-прежнему оставалась в церкви, — очевидно, они ждали своей очереди в исповедальню. Я налила себе ещё шоколада. Воскресенье — растянутый день. Нужно проявить терпение.
