Василь Ткачев - Под городом Горьким
В окно Тихончик видел, как он прямиком пошел к магазину. Тут же передал радиоприемник какому-то незнакомому дядьке. Тот отсчитал ему деньги, которые Колька даже в карман не спрятал, а сразу направился в магазин, неся их перед собой на вытянутой руке...
–Паразит! – вырвалось у Тихончика.
Жена приехала утром следующего дня первым дизелем – в пооловине девятого. Тихончик, как всегда, встречал ее. Обычно, увидев мужа, Поля приветливо улыбалась, а тут не узнать: надутая, строгая, колючая.
–Что с тобой, Поля? – растерялся Тихончик. – Случилось что?
–А то нет! – обрушилась жена. – Докатился! Дальше некуда. Тебя же люди не поймут... Говорил, клялся, что завязал, что больше ничего никогда раздавать не будешь. Транжира ты! Транжира! Время не то, чтобы так разбрасываться. «Меридиан» – и тот отдал. И кому? Пьянтосу этому, Кольке? А он пропил.
Тихончик слушал жену, молча улыбаясь, и никак понять не мог: как это она так быстро узнала? Кто сообщил? Ну и люди! А потом взял жену под руку, зашептал на ухо:
– Послушай, что твой транжира скажет. Не жалей ты этот старенький приемник. Жизнь, дорогая моя, не остановится оттого, что я отдал «Меридиан». Обидно, конечно, что Колька его пропил. Да ладно, ладно... У нас есть другое радио – то, которое никто не видит, которое не подержишь в руках, которое даже Колька не пропьет, а оно говорит, говорит... все новости передает... и не только на правительственном уровне, оказывается, но и из таких глухих уголков, как наши Бережки...
–Прости, – заулыбалась жена. – Погорячилась. Тебя все равно не переделаешь. Транжира – он и есть транжира!.. Таким уж ты уродился...
Молва и дальше покатилась по деревне. Люди шептали жене Тихончика: твой вчера, ты послушай только, пропил радиоприемник. Да с кем? С Колькой!
–Я знаю, – уступчиво-мягко отвечала Полина. – На здоровье!
СТОЖОК
Стожок сена – не так чтобы большой, но и копной его не назовешь, стожок, одним словом, – Микита сложил в полдень, чтобы сено хорошо проветрилось, было сухим и пахучим. Да что стожок! Кого этим удивишь. Держит человек корову, а худобу кормить надо. Но односельчан удивило иное: стожок тот поставил хозяйственный Микита не на огороде рядом с сараем, как обычно, а на улице, вплотную к забору.
–Ты что это, Микита? – не понял сосед Панкрат, разглядывая стожок. – Что будет с твоим сеном здесь, на улице? Бесплатный корм. Каждая корова не преминет лизнуть хотя бы разок. Быстро похудеет твой стожок, ей-богу, на меня станет похожим. Не понимаю я тебя, братка. И человек ты вроде серьезный...
И многие другие сельчане удивлялись: сдурел человек, не иначе, стожок поставил на улице – коров сельских дразнить... Найдутся и такие, что приберут сено к рукам: что стоит забросить его на телегу?
А Микита знай себе хихикал в конопляные усы, почесывал затылок и, будто вспомнив, что болеет, морщился, ойкал и пояснял любопытным:
–Лечиться буду. Спину ломит, а сено, да еще луговое – лучший доктор. А что касается коров, дорогие мои, то они у Микиты кукиш отведают – как бежали мимо моего двора, так и пробегут. Не отщипнут. Не волнуйтесь.
На следующий день, едва начало светать, Микита сделал в стожке нору, а сено, которое надергал, положил перед лазом. Затем, опершись на этот бугорок руками, стал на четвереньки и задом, поставив в нору сначала одну ногу, затем другую, кряхтя, забрался в нее. Вскоре оттуда торчала лишь голова старика, и похож он был на черепаху в панцире.
–Забрался все-таки? – укоризненно покачивая головой, проворчала жена, Варька. – И что у тебя, у пня старого, в голове? Клепок, что ли, не хватает? Да над тобой люди смеяться будут.
Микита махнул рукой в сторону Варьки:
–Иди и не стрекочи. У меня сеанс начался, понимаешь, а ты можешь настроение испортить и навредишь – все лечение тогда коту под хвост...
–Да где ты видел, чтобы сено лечило? – не дала досказать ему Варька. – Кабы лечило оно, то не давали бы таблеток, а каждому по стогу сена... все сидели бы в стогах.
–Ишь, размахнулась! На всех, молодица, стожков не хватит, – устраиваясь поудобнее в норе, заворочался Микита. – Если все будут сидеть в сене, то лошади и коровы отощают. От голода. А стожок, я тебе скажу, – для избранных: таких, как я. Иди в хату!
Варька плюнула и скрылась во дворе.
На что рассчитывал Микита, то и получилось: вся деревня была поднята на ноги.
–Слыхали, Микита сдурел? В стожке зашился, только голова, словно тыква, торчит.
–И руки!
–Да, да, и руки. Ими он газету держит. Районку. Вверх ногами. Сам видел.
–Да нет, это с твоей стороны вверх ногами. А газету он правильно держит.
–Может, и так. В очках сидит, как профессор.
–Заболеешь – всякую дрянь глотать будешь, а засунуть зад в стог – это не трудно.
–Да разве он, Микита, болеет? Ну, артист!
Когда день покатился на другую половинку, Микита, распаренный и расслабленный, спал в стогу. Сквозь сон он услышал: «Пусть себе спит, не будем беспокоить. Да и лечится человек... Значит, пить ему нельзя». Микита приказал себе: проснуться, проснуться, проснуться. Получилось. Он заморгал, смахивая рукой сено с лица:
–А, это вы, гвардейцы?
–Мы, – коротко ответил сухоребрый Тимка.
–Хотели предложить тебе выпить, да видим, нельзя – ты на процедурах, – развел руками Смык. – Самый разгар у тебя...
–Потею, землячок, потею. А мокрая спина вытягивает лекар-
ства из сухой травы с небывалой силой, – просвещал соседей Микита и не сводил глаз с оттопыренной штанины Тимки. –Магнитом. Да-а.
–Ну, лечись. – Смык собрался уходить и глянул на Тимку. – Пошли, братан?
Микита замахал руками, не на шутку встревожившись:
–Да ты что? Мне как раз можно!.. Когда сеном лечишься, оно, холера, полезней, если глотнешь немножко. Потеешь лучше! А ведь смысл лечения – в потении. Так что – можно.
Тимка набулькал в стакан и подал Миките:
–Это тебе. Когда профсоюз посылал проведать больного, то пять рублей выделял. На бутылку хватало и на закусь. Жили-и! А мы тебя, Микита, решили так навестить. Сами. Пей, пей. Стакан нужен.
–Ну, давай! – Микита поднес питье ко рту, но выпить ему было не так-то просто, пришлось повернуться на бок. Однако не пролил – все, что было в стакане, попало по назначению. До капли.
Навестить старика приходили и другие односельчане – его ровесники и люди помоложе, даже кое-что приносили. То яблоки, то сливы, а Макар купил в магазине бутылку минералки, открыл ее – подал больному.
–Пей, лечебная. На этикетке много чего написано...
От детей тоже отбоя не было: старались, нехристи, пощекотать травинкой около носа деда. Микита фыркал, да так, что слюна во все стороны летела, а дети хохотали на всю улицу.
Микиту отбила от детей Варька. Она женщина хоть и крикливая, но мягкая и уступчивая, принесла ему ужин, потому что старик не собирался вылезать из стожка на ночь глядя: лечиться, так лечиться, сеанс не должен прерываться. «Больше эффекта будет».
– Кыш! – замахала руками на детей Варька, поставив еду перед Микитой. – Кыш отсюда! Человек лечится, а они словно гуси гогочут. И не стыдно? Под окнами больницы не гогочете. А здесь – можно? Кыш!
Их и след простыл.
Варька кормила старика из ложки. Подавала в рот картофельное пюре, потом совала огурец. Микита откусывал, жевал и проглатывал, то же самое он делал и с хлебом.
Вдруг Варька, глянув на мужа, насупилась. Спросила:
– Ты что, пьян, Микита?
Старик возмутился:
–Откуда ты взяла? Приснилось, что ли?
–Пахнет же!
–Эх, молодица, – облизывая губы, уверенно говорил Микита. – В том и цимус, что сено, когда его на мокрую спину, пахнет чем угодно – и водкой тоже. Сено же! Луг!..
–Нет, от тебя больше водкой пахнет, чем другим... – сказала Варька, но неуверенно.
–Да кинь ты! Ну где я здесь, в стогу, найду выпить?
–Ты найдешь. Ешь давай, а то кабанчику твой ужин выверну!
Микита смотрел, как жена присаживалась рядом со стожком на сено, и рассуждал о жизни:
–Ты видела, кто сегодня был в центре внимания? Я! Не удивлюсь, если корреспондента пришлют. Я давно, молодица, заметил: чтобы обратить на себя внимание, человеку надо сделать какую-то дурость. Жириновский, например, плеснул соком из стакана Немцову в лицо – и его показывают по телевизору. А я стожок поставил. На виду у всех. И обо мне заговорили. А то и забыли бы все, что где-то живет Микита Юрьевич Сомов.
Варька вздохнула, махнула рукой и потопала во двор.
Спустя какое-то время Микита перебросил стожок на огород, и деревня словно чего-то лишилась: земляки привыкли уже видеть голову старика, которая, высунувшись из сена, почти три дня отвечала им на приветствия. Однако время шло, и постепенно люди стали забывать и о стожке, и о Миките.
У каждого хватало своих забот.
ВАХТЁР СТЕПАНОВНА
