Андрей Ветер - Стеклянная тетрадь
На спине набухли пупырчатые вздутия. Это крылья, наверное, начинают расти. Неужели я дождался? Неужели полечу?
***Яблоко на завтрак подали гнилое. В нём жили прозрачные червяки. Может быть, мы тоже видимся кому–то червяками в наших многоэтажных домах? Копошимся, переползаем с места на место…
И вечные таблетки. От чего меня пытаются излечить? Не от ангельской ли свежести душевных порывов хотят меня избавить?
***Появились крылья. Но странные они какие–то, похожи на отваренные куриные крылышки. Перьев нет. Может, зеркало плохое попалось? Да и смотреть на собственную спину весьма, признаюсь, неудобно.
А медичка, когда я попросил её взглянуть на мои крылья, кинулась прочь и минут через пять привела очень важного в белом халате и с бородой. Он тут главный среди них.
Опять перед самыми глазами ампулы и шприц.
***Я бы очень хотел поведать вам, как за окном моей лечебной камеры висел человек. То есть он не висел, а сидел, но в воздухе. Сидел на крохотном пушистом облачке. Но я не успел разглядеть его хорошенько, потому что пошёл сильный дождь, внезапный дождь, пронизанный острыми жёлтыми ножами молний. И человека смыло вниз водой.
***Нет, не быть мне, не быть! Или быть, но без бытия!
***Направляю вам мои благодарные слова и рукопожатия. Сохраните мои надежды до моего возвращения, но очень вас прошу, не показывайте их никому. Надежды очень уж большие, жадные люди могут позариться на них, так что вы уж припрячьте подальше.
Ещё направляю вам мои поцелуи — эхо души…
Вот и всё, что сохранилось у меня от странных писем, которые я назвал «Сновиденческими беседами», хотя, возможно, было бы вернее назвать их «Беседами сходящего с ума». Он–таки спятил совершенно, лечение ему не помогло, к сожалению. А жаль, ведь он был способным музыкантом, коллеги его утверждали, что его с нетерпением ждало большое будущее. Но, как вы видите, не дождалось. Скончался он в той самой клинике, но совершенно непонятным образом. Когда однажды утром сестра вошла в его палату, она обнаружила его на полу с окровавленной головой. Возле его койки была лужа йода и осколки большого флакона. Из лужи вели следы босых ног — его ног — вели к стене, затем по стене к потолку, пять–шесть отпечатков на самом потолке, и тут они обрывались. Сам он лежал прямо под ними, и ноги его были вымазаны йодом.
КАРНАВАЛ
Маскарад! Время обманчивых лиц и раскрашенной лжи! Море ярких безумных физиономий из картона, море музыки, превратившейся от избытка в поток шума, море голосов, море пёстрой одежды. Брызги фейерверка. Заразительное ржание многочисленных шутников. Ласковые женские руки, прижимающие тебя в танце. Проворные пальцы карманников, виртуозно забегающие в карманы веселящихся. Сколько разных чувств. Сколько шаловливой таинственности! Сколько вседозволенности!
Совершенно круглый шар вместо головы — вот что увидел я на чудненькой женской фигурке возле себя. Никаких признаков лица не проглядывалось сквозь странную и даже жутковатую маску. А платье было похоже на сшитые между собой обрывки различных материй, довольно тесно прилегавшие к телу. В отдельных местах кусочки ткани то ли расползлись, то ли специально не были сшиты, чтобы создать эдакий интерес в адрес хозяйки, и в таких местах очаровательно виднелась голая кожа.
Я обхватил эту женщину за талию и повлёк её за собой в безумный хоровод пляшущих. Должен заметить, что бурное веселье обыкновенно делает людей похожими на обезьян. Взбрыкивающие ноги, пропеллеры вместо рук, идиотский хохот — всё весьма забавно, когда являешься полноценным участником таких действ. Но теперь я смотрю на эту карнавальную пляску, как на праздник уродов, ибо маски на лицах неподвижны и мертвы, движения нелепы и безобразны, а звуки, изрыгающиеся из ротообразных щелей масок, в нормальной обстановке сошли бы за вопль больного в усмирительной рубашке. Однако я сам орал и восторженно хохотал, слыша безумный мой голос, и безобразно извивался в ковылявшем ритме танца. Партнёрша подпрыгивала напротив меня, шлёпала ладонями по своим взлетавшим ногам и издавала чёрной круглой головой очень самодовольное хихиканье. Я энергично закатал рукава длинной клоунской рубашки и освободил руки для шалостей. Шалости я наметил вполне определённые — максимально увеличить количество разошедшихся лоскутков на платье дамы. Мне это удалось довольно скоро. Но если на хозяйку изорванного платья теперь совершенно открытое голое тело не произвело впечатления, то я впал в состояние явно далёкое от цивилизованного равнодушия. Разноцветные вспышки фейерверков то и дело выхватывали из тьмы движения обнажённых ног и живота. Я видел в полуметре от себя прыгавшие шарики грудей с напрягшимися пупырышками сосков. И тут вдруг что–то обожгло меня, что–то колючее, маленькое. Может быть, это была искорка бенгальского огня в неосторожной чьей–то руке. Я замотал головой, а когда успокоился, то увидел нагую фигуру совершенно спокойной. Чёрный шар пусто пялился на меня. На секунду мне сделалось жутко, исчез даже вульгарный обезьяний порыв в нижней части тела. Я тоже остановился и увидел её протянутую руку. Длинную, тонкую, полную холодной силы притяжения. И я шагнул к той руке, шагнул к женщине без лица, шагнул к дивной открытой фигуре. Я — напомаженный Пьеро, родившийся из брызг карнавала, нелепый человек в белом.
Мы пошли через буйную толпу, и никто не смотрел на нас. Молния предупреждения пронзила мой мозг, но я не успел отреагировать. Кто–то, слепой от безумной радости, сильно наткнулся на меня плечом. Удар развернул меня и в пылавшем огне я разглядел на том месте, где я только что танцевал, мою спутницу, её блестящую круглую голову. Я посмотрел перед собой и растерялся, увидев всё ту же чёрную жемчужину вместо головы. Но и позади меня была она. Я ощутил это совершенно ясно, безошибочно, всем существом. В толпе оставалась не другая в таком же обличье, а та же самая женщина. Но и эта молния угасла в моём возбуждённом сознании, так и не остановив меня. И бледная рука с красивыми и ласковыми движениями пальцев повлекла бедного Пьеро дальше.
Толпа безумствовала в водовороте праздника.
Чёрная жемчужина проникла в какую–то дверь и поманила меня к себе. Я вошёл и тут же увидел множество расставленных вдоль стен зеркал. В них пенилось огневое ликование маскарада. Отражался в них и я. Попадали в зеркала и лохмотья, едва прикрывавшие нагую фигуру. Фигура приблизилась ко мне и принялась развязывать верёвку на широких клоунских штанах. В зеркалах я заметил, как пышно скользнули вниз белые штанины. На полу разметались и сброшенные лохмотья. Безголовое тело с готовностью развернулось перед моим желанием. Я говорю «безголовое», потому что в темноте растворялась чёрная голова, и казалось, что шевелившаяся на полу женщина не имела её вовсе. Я подполз к ней на коленях и ощутил жаркое прикосновение её раздвинутых ног.
— Сними свою дурацкую маску, — взволнованно услышал я собственный голос.
— Это не маска.
Я уже работал руками над её телом, громко дышал и сопел. Её руки скользнули под мою рубашку и вынырнули возле моего лица из широкого ворота. Длинные пальцы потеребили мои напудренные щёки. Я не удержался и припал губами к её шее… И остановился.
Белизна её кожи над ключицами начинала теряться и уже на середине шеи становилась совершенно чёрной. На подбородке кожа приобретала некоторый блеск и натягивалась гладкой поверхностью шара над всей головой. Вернее сказать, над тем местом, где обычно у всех голова. Потому что у женщины головы не было. У неё был блестящий чёрный шар, который оказался вовсе не маской.
Я закричал очень громко, но голоса моего не услышал, потому что страх законопатил мне уши до самого мозга. Помню, как я шарахнулся от неё, путаясь в спущенных до пяток штанинах. Ударившись о толстое зеркало лбом, я услышал звон и понял, что слух ко мне вернулся. Однако открыв глаза, я закричал ещё громче, ибо вместо моего лица на меня таращилась настоящая рожа шимпанзе, размалёванная под Пьеро. Я отчётливо помню дырочки ноздрей, вскинутую верхнюю губу, распахнутые челюсти, зубы…
— Что ты кричишь? — в зеркале отразился и чёрный шар. — Что ты меня испугался? Подумаешь, голова у меня особенная. Тебе же не голова нужна, не лицо. А то, что нужно, в полном порядке — тёплое, податливое, тесное. Сам–то ты тоже не красавец.
— Это не я! — заорал я в панике, тыча пальцем в зеркало.
— Я знаю. Но ты таким сюда пришёл.
Мои руки стремительно подцепили штаны, ноги бросились к двери, а горло издало визг, явно принадлежащий не мне. Дверь я распахнул всем телом наружу, хотя при входе она открывалась внутрь. Но уж что удивляться, когда я был не я.
