Вячеслав Букур - Тургенев, сын Ахматовой (сборник)
– Вас оставить одну – это ж кем нужно быть?
– Слушайте, ребята! Я поняла многое, сама тоже не без вины. Эти толпы друзей и учеников в доме! Муж приезжает из командировки, с конференции, хочет тишины, а у нас до двух ночи тридцать человек сидят на полу, водку пьют, слушают Зиновия Гердта, он читает стихи после концерта. Потом началось: галстуки рвали друг на друге, споря о теории искусства как табу…
– Такая широкая теория, что совсем ничего не значит. А вот гостелюбие – тоже чрезвычайно широко, но это любовь, за любовь же много прощается.
* * *Игорь гулял с Маргошиком по парку, опять была зима, у нее раскраснелось от мороза лицо, он взял ее щеки в пригоршни и приговаривал: «Красавица». Она улыбалась в ответ постсоветской улыбкой. Он вспомнил улыбку жены, когда она была юна. Советские улыбки какие-то робкие, а постсоветские – упругие, на грани человечности.
Потом он взял Маргошика за руку, плотную и гладкую, как блюдце:
– Единственная! – И он чувствовал, что она взаправду единственная, а вот с женой была осечка: все преподает, пишет рецензии, слишком любит свою маму, друзей, распыляется, в общем. Цветы в вазах засохнут, пустят запах мышиных подмышек, она не удосужится их выбросить, какой пример для дочери…
– И у меня будет фамилия Васильева-Дрозд? – Маргошик перевела разговор в дворянское русло.
* * *А со студентами Маргошик совсем иначе себя вела, не так, как бывшая жена его. Если задумается студент на зачете, она говорит:
– Сейчас, как лебедушка, соберусь и красивой походкой уйду.
И один раз даже ушла, покачивая достойными бедрами. Правда, вернулась через пять минут.
Через год Игорь случайно встретился, на подходе к пляжу, со своей прошлой женой и ее новым мужем Петром Веди (именно под таким псевдонимом публиковал свои статьи этот журналист). На черной майке Петра было начертано будто бы дрожащей рукой: «Хорошо вчера посидели».
Игорь Николаевич окинул его взглядом: у Петра телосложение скальпеля, да и статьи такие же – режет беспощадно. Ох, и залетит когда-нибудь!
– Игорь? – рассеянно улыбнулась бывшая жена.
Он в ответ:
– Прекрасный день, не правда ли? Представьте себе, я тот, кому вы обязаны своим счастьем.
Последние слова проговорил, глядя в глаза Петру Веди.
– У меня через час прессуха, – ответил тот. – Надо Ане успеть искупаться.
Первая жена Петра утонула несколько лет тому назад, и он пытался много раз и Аню отговорить от воды, но не такова Аня.
– А где же твоя, Игорь, половина? – спросила Аня.
– В Словении, на семинаре по псевдочастицам.
– Понятно. – Аня щелкнула по рисунку на его футболке, где совокуплялись ежики, а под ними был огромный знак вопроса.
* * *Судя по ежикам, он сейчас в поисках очередной единственной, подумала она.
Но ошиблась.
Игорюнчик написал кандидатскую для Маргошика и сразу приступил к работе над докторской – для нее же. Представлял, что, когда умрет, она долго будет горевать, в широком черном шелке.
Мечты – это духовное вино жизни. Но не всегда оно пьется долго, можно и поперхнуться.
После защиты докторской Маргошик, но нет, Маргарита Павловна, выбросила его карту мира (по ней шли флажки – они указывали, где он рыбачил).
Игорь понял, что он превращается в отработанный продукт.
И что же, пятнадцать лет блаженства – все это время в дураках ходил? Не может жизнь быть устроена так тупо!
А вдруг может? Неужели эта жена оказалась псевдочастицей?
Маргошик сказала таким же, как прежде, пьянящим голосом, но содержание было чудовищное:
– Я консультировалась с риелтором. Нам с сыном получается двухкомнатная, а тебе – однокомнатная на Пашне.
Пасынок невольно показывал свою порядочность. Ведь отчим только что на восемнадцатилетие подарил ему маленькую «дэу». Поэтому он не издал ни звука, а только крутил во время всего разговора массажер для пальцев и в конце концов сломал.
* * *Игорюнчик приехал к кузену с двумя бутылками кагора «Аскони»:
– Я ей написал кандидатскую, докторскую, удочерил ее сына… то есть, усыновил дочь… ну, ты понял… а она хочет вышвырнуть меня, как пыль!
– Николаич, спокойнее. – Кузен между бокалами листал свой семейный альбом, показывал юношеские фотографии и иногда произносил: – Вот здесь я какой накачанный, смотри… А здесь, еще раньше, я весь в жилах, как в веревках, на спарринге.
Странно, это успокаивало. Тем более что пока можно жить на даче, Маргошик соглашалась, а потом у него будет однокомнатная.
* * *Хотя двоюродный брат знал всю его жизнь наизусть, Игорюнчик концентрированно-кагорно опять нанизывал перед ним факты, которые говорили, что для чего-то значительного все время спасала его судьба.
– Мне было десять месяцев, когда я подполз к грибам, принесенным мамой.
– Тетей Машей. Да… Она была известная грибница. Помнишь, как нашла гриб-дождевик, похожий на череп?
– Это незадолго до ее ухода… Я вот о чем… Я еще не ходил, так шустро подполз, поел сырых грибов. Потом год лежал в больнице, врачи сказали: безнадежен. Мама повезла к бабке, и та кагором вылечила меня.
– Ну давай еще полечимся.
Погоняв во рту душистую ауру, Игорюнчик продолжал:
– А когда прыгал с парашютом в кружке, захлестнуло купол. Скорость бешеная, но упал в болото. Очнулся среди желтых кувшинок. Болото было полуметровой глубины, так что не разбился, но и не захлебнулся!
Тут он повысил голос – как бы для Маргошика. То есть не надейтесь, не захлебнусь я в болоте жизни.
– Игорь! Ты пропустил, как мы ходили за ягодами.
– Как сейчас: на той стороне озера медведь ест рыбу.
– Я сказал: какой-то дурной мужик летом в шубе. И стали смеяться над ним, дразнить, прыгали, орали…
– К-кинул я пару коряг в его сторону, – простонал Игорюнчик.
– А мишка поплыл через озеро к нам. Он ревет, мы ревем, летим в деревню, а он ломится, лес трещит сзади нас! Добежали мы – забились на полати, дрожали-дрожали…
Тут Игорюнчик вскинулся:
– И неужели какие-то силы меня спасали, чтобы я остался один на излете жизни?
– На крайняк вот что. Попробуй к первой жене, которая от Бога, – с хмельной простотой сказал двоюродный. – Тем более что журналюгу своего она потеряла: он был рисковый, боролся с одной управляющей компанией, и – второй инфаркт.
Кузен пошуршал перед Игорем газетой с портретом в черной рамке – там указывалось, что похороны завтра, из Домжура.
* * *Утром Игорь, расчесывая волосы ситечком, продолжил не отпускающую его тему:
– У Марго Палны знакомая вышла в Голландии за миллионера. Каждый четвертый там миллионер…
– Спокойно, братец, – остановил его кузен. – Ты расчесываешься ситечком.
Игорь отхлебнул скуловоротного чая, навел глаза на резкость и увидел четко: да, это ситечко. Отхлебнул еще пару глотков чая и на один градус посветлел:
– Ну, ей-то голландский миллионер не достался пока. Просто крутится возле нее аккуратно расхристанный юнец. Каждая прядка его волос стоит отдельным дыбом…
– …как бы намекая на что?
– На беспредельные потенции.
* * *Стакан крепкого чая запустил разветвленную программу мечтаний. Этого расхристанного красавца Марго будет толкать в аспиранты, напишет ему докторскую, тут-то он ее и бросит! Э, докторскую она не потянет – ведь его, Игоря Николаевича Васильева-Дрозда, там не будет. Значит, ее бросят еще раньше.
А похороны-то сегодня! Зашел в «По одежке встречаем», купил черную водолазку. Когда переодевался в кабинке, на него из зеркала опять глядел боевой кочет, один глаз которого отливал завораживающим блеском. Конечно, первая жена как балерина замумифицировалась в своей прелести на много лет. Но и мы можем дать бои на всех фронтах!
На панихиде понял: никакой боевой взгляд не поможет никогда, лучше не начинать.
И тут тронула его сзади легкая рука:
– Папа!
– Валечка!
Вот дочка-то его поймет. У нее тоже есть опыт развода. Оставила своего мужа для настоящей любви в Москве. И вдруг сверкнуло: только бы не уехала в какой-нибудь гребаный Нью-Йорк-Париж за еще более настоящим чувством. Не догонишь ее, не увидишь ее лица, в котором сейчас еще сильнее проступили теплые глаза его, Игоревого, папы и твердый подбородок мамы…
Он пробормотал размягченно:
– На сколько дней приехала? Может, на часок навестишь меня? Я теперь свободен, живу на даче в Курье. У меня, представь, мед сочится из стены прямо в комнату.
– У тебя вечно что-то сверхъестестественное.
– Так лето было, сама видишь: сорок в тени. Дом начал осыпаться, и какой-то рой поселился в щели снаружи. А мед я собираю внутри – по стенке возле компьютера течет.
Валечка слушала, как в детстве: замирала, отмирала.
– Срочно пасечника позови, он заберет пчел. А то смотри, изжалят…
Он хотел ответить ей: мол, жизнь вообще такова, где мед, там и жалят. Но вдруг наперерез этой банальности бросилось воспоминание о другом лете, тридцать лет назад, когда Валечка была наполовину ниже и не с этими протуберанцами волос разноцветными, а с платиновой косой.
