Мартин Эмис - Другие люди: Таинственная история
— Понимаю.
— Хочешь еще немного денег?
— Нет, мне хватит.
— Точно? Ну тогда пока.
Они расстались у пруда. По всей видимости, Джейми не лучше Мэри представлял себе, как в таких случаях надо прощаться. В конечном итоге он просто крепко сжал ее руку и ушел. Она один раз оглянулась и увидела его уже скрывавшуюся из виду долговязую сутулую фигуру с засунутыми в карманы руками. Он тоже обернулся и, сделав пару шагов в ее сторону, энергично помахал рукой.
Трава становилась темнее. В отдалении за оградой парка по прямой дороге с воскресной беспечностью двигался транспорт. Послушные приказам далекой Луны и ее неслышным световым ураганам, дни шли на убыль, съеживались. Мэри уже доводилось слышать рассказы про зиму. Холодными вечерами люди говорили о ней со стоической покорностью и затаенным страхом. Точной даты ее прибытия не было, и у каждого на этот счет имелась своя теория. Мэри не очень-то беспокоилась по этому поводу. Зима, безусловно, должна оказаться чем-то очень занимательным.
Мэри уже не переживала так из-за Алана. Она размышляла. Возможно, смысл любви в том, чтобы заключить всех людей на земле в один общий круг, круг, который часто разрывается то тут, то там, но неизменно стремится сохранить свою целостность. Она всегда будет среди тех людей, которые возьмутся за руки, чтобы укрыть и защитить Алана, и она надеется, что Алан тоже останется одним из тех, кто вместе с другими оградит ее от угрозы. Так и должно быть, хотя, конечно, круг этот всегда останется уязвимым, в нем повсюду будут встречаться разомкнутые или выпавшие звенья, из-за чего многие руки не встретят других рук, за которые им можно было бы взяться. Она решила сразу пойти в комнату Алана, рассказать ему обо всем этом и посмотреть, согласится ли он с ней.
На детской площадке оставалось всего несколько ребят. Почти невидимые, они окликали и подзывали друг друга, напоминая растворяющихся в сумерках призраков. Скоро они окажутся в тепле и безопасности, будут пить чай за окнами домов других людей. Мэри, которой вдруг стало зябко в белой юбочке и свитере, поспешно взбежала вверх по лестнице.
Она вошла в комнату Алана сразу, без стука. В полумраке стояла тишина, и никого не было видно.
— Алан? — позвала она.
Последние угасающие лучи осветили какие-то бумаги, разбросанные на столе. Уже повернувшись, чтобы уйти, Мэри заметила Алана, который стоял в углу, отвернувшись лицом к стене. Зачем это он?
— Алан, я… — начала было она, направляясь к нему.
И тут она увидела, что это не Алан. Как это могло быть? Это был кто-то гораздо выше Алана… Она замешкалась. Может, Алан встал на что-то. С чего бы это? Она приблизилась. Он что, стоит на кровати или на стуле? Кровать была слишком далеко, а стул валялся тут же, опрокинутый. Мэри протянула руку и дотронулась до его плеча. Он обернулся. Но не так, как это обычно делают люди. Его шея была затянута поясом от халата.
На столе Алан оставил записку. Речь там шла исключительно о его волосах.
* * *
Бедный Алан. Несчастная душа.
Всем молодым кажется, что они успеют покончить жизнь самоубийством, прежде чем состарятся. Но они почти никогда так и не доходят до дела. Они просто не испытывают особого желания идти на такой серьезный шаг. В юности мы смотрим в будущее, и время для нас теряется в дымке где-то в области двадцати пяти. Мне старость не грозит, говоришь ты. Но это неправда. Грозит, да еще как. В конечном итоге она и тебя настигнет.
Как часто мысль о самоубийстве приходит тебе в голову? Каждый день? Раз в неделю? Уже почти никогда? Вероятно, это зависит от того, сколько тебе лет. Старость требует силы духа, но для самоубийства его требуется гораздо больше. Ведь это крайне рисковое мероприятие. В тот вечер юный Алан должен был набраться недюжинного мужества. Ему повезло, что он был так молод. Иначе у него ничего бы не вышло.
Старость — это когда ты понимаешь, что жизнь убога, но у тебя, кроме нее, ничего и нет. Сама смерть — просто смехотворна, она отнимает лишь мгновенье. Не успеешь еще ничего сообразить, а ее уже и след простыл — насколько нам известно.
Конечно, я задумывался о самоубийстве. И не раз. Порой я целыми днями только о нем и думаю. Естественно, я не могу всерьез рассматривать этот вопрос, пока не разобрался по счетам с Мэри. К тому же я для него уже немного староват. Для меня эта затея уже попахивает излишним романтизмом. Я имею в виду, оно не очень-то практично, самоубийство, ведь так?
Сегодня это проделывают все раньше и раньше — в восемнадцать, в пятнадцать, в десять лет. Сейчас пресыщение жизнью наступает так быстро. Молодость — вот самое подходящее для самоубийства время. Жалею ли я, что не совершил его раньше, в старые добрые времена моей юности? Да пожалуй, что нет. Жизнь убога, но другого-то ничего нет — насколько
нам с вами известно.
* * *
Первое, что пришлось Мэри сделать в связи с самоубийством Алана, — дать показания.
— Это всего лишь формальность, — беззвучно рыская по комнате, успокаивал потертый жизнью полицейский, которому испортили выходной, — Понятное дело, вы не обязаны ничего рассказывать, но по моему опыту… как правило… Хотя, по правде сказать, я такими делами вообще-то не занимаюсь.
Мэри сидела, бессмысленно уставившись через стол на потерянное, мокрое от слез лицо Расса. Она совершенно не представляла, что должна рассказать.
— Хорошо, что мы тут имеем? — задумчиво произнес полицейский, дергая себя за ухо.
Сначала он предложил запротоколировать устный рассказ всех обитателей сквота. Высунув от напряжения кончик языка, он очень медленно и старательно записывал совершенно одинаковые показания о том, как было обнаружено тело Алана, которые, растягивая слова и запинаясь, дали ему по очереди Рэй и Парис. Затем полицейский посмотрел на часы.
— Пожалуй, мне… Такая досада, что вас здесь так много.
Суетливо и стараясь не замечать непрерывного хлюпанья Расса (хлюпанья, уже отправившего целые ведра горя в его воспаленное горло), полицейский раздал всем листки бумаги и шариковые ручки, которые молча принес Норман. Мэри сидела за длинным столом вместе с Рассом, Рэем, Парисом, Верой, Чарли, Альфредом, Венди и Норманом. То и дело почесывая затылок и поводя плечами, они ссутулились над столом и приступили к заданию, как школьники на уроке.
О чем могла рассказать Мэри? Она сожалела, что из-за нее у Алана сломана шея, она этого совсем не хотела. Виноваты ли во всем волосы Алана, как он написал в своей записке? Вряд ли можно сломать себе шею из-за волос. Конечно, опять во всем виновата Мэри. «Мне очень жаль, — аккуратно вывела она на бумаге. — Я не хотела этого. Постараюсь больше так не делать».
Потом двое пожилых мужчин в форме осторожно спустились по лестнице, держа носилки, на которых лежало что-то мешковатое. Расс встал и с треском швырнул ручку на стол. Он повернул к Мэри свое мрачное ребяческое лицо.
— Какого черта я тут делаю? Я ведь не умею писать. — Он ткнул в Мэри пальцем, — Это все ты, твоя работа! Ему было всего-то двадцать один. Ты во всем виновата, а тебе и дела нет. Бог ты мой!
Мэри отправилась в путешествие, путешествие, которое заняло несколько дней. Она каталась по подземке, туда и обратно, нарезая круги по прокопченным внутренностям города. Ездила по Кольцевой, в этом новом для нее витке пространства и времени, пока не закружилась голова. Но Кольцевая так никуда ее и не привела. Бродила по запекшемуся бетону Пикадилли и Лестер-Сквер. Ночевала вместе с другими людьми в переполненной комнате, где стояла вонь — последствие скверного питания. Когда она прислонилась к стене, у которой стояли и другие девушки, к ней один за другим подошли двое мужчин и спросили, свободна ли она. Оба раза она отрицательно покачала головой, и они ушли. Затем какой-то отрезок времени превратился в набор коробок и клеток. Ее сунули в фургон и привезли в какое-то место, где нужно было вытащить все из карманов и сумки и отдаться в распоряжение человеческого общежития. Ее заперли на ночь вместе с девушкой, которая непрерывно плакала и подолгу писала в горшок, который вытаскивала из-под своей койки. Утром Мэри заставили раздеться, и какая-то женщина осмотрела ее — Мэри так и не поняла, по какому праву. И вот ее уже снова везли в каком-то фургоне. Она спала на белых нарах вместе с другими женщинами, которые вопили и выли всю ночь напролет.
— О, сколько в тебе жестокости, — причитала женщина рядом с Мэри. — О, в тебе… в тебе нет добра.
Мэри и без того это знала, и вовсе не нужно было повторять ей одно и то же сотни раз. Она получила коричневый пакет со своими вещами, а также какие - то желтые таблетки, заставившие настоящее подернуться дымкой и куда-то отступить. После этого можно было гулять по саду или сидеть в комнате с зелеными стенами, наблюдая за мельканием бесконечной вереницы красок и лиц. Мэри развлекалась так довольно долго. Затем появился Принц и забрал ее оттуда. Естественно, им пришлось его впустить. Им пришлось впустить его, чтобы он забрал ее с собой.
