Эдуард Лимонов - Великая мать любви
Впереди за рядами лохматых и лысых голов (я немедленно отметил, что у меня была самая аккуратная прическа в этом зале) находилось возвышение. Как бы пюпитр дирижера или кафедра проповедника. Судя по виденным мною кинофильмам на судебные темы, она предназначалась судье. По обе стороны от кафедры возвышались два менее впечатляющих пюпитра. Если верить все тем же кинофильмам, эти шишки-пюпитры могли быть занимаемы прокурором, адвокатами или же сменяющимися свидетелями. У дальней стены (с двумя дверьми) помещалось странно свежее звездно-полосатое полотнище — знамя страны, в которой я живу. Набегая на знамя головами и фуражками, курсировали несколько полицейских и одна полис-женщина.
Начался десятый час утра. Подавленная тупость и страх человеческой толпы закономерно сменились кратким успокоением. Нагрелись под задницами сиденья, согрелись легкие, вдыхающие и выдыхающие коллективный, прелый, нечистый, но теплый запах человеческих тел, закутанных в зимние тряпки. Народ временно осмелел, забормотал, зашевелился. Десяток мужчин вышли в коридор покурить. Девка в меховой поддергайке из кролика извлекла из сумочки зеркало и занялась подкрашиванием глаз. Я знал, что девкина поддергайка стоит 99 долларов. Проходя по Канал-стрит, я видел точно такую же, раскачивающуюся на зимнем ветру. Покончив с глазами, девка высморкалась…
— Fucking judge! — Толстый парень-блондин в синей куртке и тесных джинсах, обтягивающих объемистые женские ляжки, пошевелился на соседнем стуле. Я оглядел толпу. Блондинов, на первый взгляд, в ней больше не было. Преобладали черные волосы и черные лица. Очкастых было еще двое. Пожилой, с сединой в волосах, черный, одна дужка пластиковой оправы была оплетена синей изоляционной лентой, и пожилой же, маленький дистрофик-дядька, одетый почему-то в синий халат. Типа халатов, какие носят подсобные рабочие в советских гастрономах. — Fucking judge! — повторил блондин, поймав мой взгляд. — Он спит еще, эта поганая свинья! — Блондин ударил кулаком правой руки о ладонь левой.
Явился тип в сером костюме со множеством папок в руках, но судя по реакции толпы, это не был «ебаный судья». И толстый блондин не обратил на типа никакого внимания. Помощник судьи? Секретарь? Полицейская женщина вручила ему бумажный стакан (из которого поднимался пар) и, усевшись в стороне за небольшой стол под звездно-полосатым полотнищем, серо-костюмный стал глотать жидкость, нам невидимую.
Толпа устала ждать и начала проявлять первые признаки анархического неудовлетворения. Группы черных юношей внезапно вставали и с шумом выходили из зала, и так же шумно возвращались. Дополнительные два полицейских вошли в зал и стали у дверей.
Но судья появился, откуда его не ждали. Когда часы на моей руке отметили 10:10. Упитанный, высокий, гладкощекий, в бежевом свободном пальто, в шляпе и с портфелем, он вышел на нас от национального флага, поместил портфель на стол, за которым серый тип допивал уже третий стакан испаряющейся жидкости, и ушел… В ту же дверь, из которой появился.
«А-ааааахх!» — выдохнула толпа, испуганная его исчезновением. Однако он тотчас вернулся. За судьей торопилась полицейская женщина, накидывая на него сзади судейскую рясу. «Встать!» — закричал полицейский. Мы встали. Судья взобрался на возвышение и сел. Поправил над плечами крылья рясы. Чистый, выспавшийся, ясноликий и грозный. Молодой и рыжий. Мы все, невыспавшиеся и виноватые в преступлениях, тревожно зашевелились и заволновались. Передышка кончилась, спокойствие ушло. Предстояла расплата за содеянное.
Они активно завозились там, вся их группа. Плюс явившаяся в последний момент старая седая женщина с недовольным лицом. Полицейский внес за седой связку бумаг, прижимая их к груди, как дрова.
— Я зачитаю список фамилий, — сказала женщина, обращаясь к нам. — Названные в списке — отойдите к стене и становитесь один за другим в алфавитном порядке. — Аркочча… Где Аркочча? — Аркоччей оказался усатый в шляпе, придержавший для меня дверь. — Аруна?..
Когда недовольная добралась до буквы «S», вдоль стены уже выстроилась большая часть населения зала. Для какой же цели они сортируют нас? Может быть, построившихся у стены повезут в тюрягу? Скажем, на находящийся неподалеку Райкерс Айленд? А может быть, напротив, построившимся у стены дадут хороший пинок под зад, каждому, и выгонят из здания суда? Я попытался сравнить выстроенных у стены с сидящими. Никакого видимого различия. Те же физиономии бедных людей. Дешевая и уродливая одежда на тех и других… «Санчес?.. Санчес?» Санчеса в зале не оказалось, и седая остановилась, чтобы отметить его отсутствие в списке. «Савендо?.. Савендо?» Никто не откликнулся. Савендо, очевидно как и Санчес, положил на закон. «Эдвард Савендо?» Только в этот момент до меня дошло, что Эдвард Савендо — это я.
— Это я! — закричал я излишне громко, неестественным для меня хриплым, взволнованным голосом и встал. Прошел к стене и прислонился к ней, как все они, одним плечом. К стене цвета густой горчицы, из тех, что подают в «кофе-шопах». И стал стеснительно размышлять о том, почему у меня из глотки вырвались несвойственные мне звуки. Боюсь я, что ли, этого их спектакля? А куда же девались мой интеллект, чувство юмора, способность отдалиться от ситуации? Пришлось признать, что все эти качества мгновенно исчезли, растворившись в хорошо организованном театральном зрелище. Опоздание судьи на семьдесят минут, очевидно, было также запланировано сценарием. Чтобы добиться от толпы еще большего трепета перед законом. И как ловко они понизили меня в ранге! Заменой одной буквы они сделали из меня латиноамериканца. Я бы не додумался до подобного трюка за год, а старая стерва, прочла, не глядя в лист, — Савендо!
— Аркочча! Пройдите сюда! — Аркочча, услышав свою фамилию, снял шляпу и затоптался, не зная, что предпринять. Полис-женщина обхватила его крепко в районе талии и подвинула, как большую, в рост человека, шахматную фигуру на несколько меток ближе к судье. Судья брезгливо поглядел на него и, поспешно опустиз взгляд в бумаги, забормотал привычно… С большим неуспехом полицейская женщина и пришедший ей на помощь полицейский пытались заставить Аркоччу произнести фразу «Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды…»
За дальностью расстояния — буква «S», как известно, далеко отстоит от буквы «А» — я плохо расслышал, в чем его обвиняли. Несколько раз я различил слово wife — жена. Я предположил, что по-домашнему выглядящий, усатый таракан Аркочча напился и избил свою wife.
— Guilty or non-guilty? — скоро вопросил судья.
— Виновен, ваша честь! — взревел Аркочча и низко поклонился судье.
Стукнув неизвестно откуда взявшимся молотком по столу, судья выкрикнул:
— Штраф 90 долларов! — И лишь через мгновение, как бы подумав, добавил: — Или три дня тюрьмы! Аруна!
Аркочча мычал еще что-то, но его уже влекли в нужном закону направлении полицейские, а полис-женщина, точно таким же манером, прицелившись между талией и подмышками, ухватила и буксировала пред очи судьи тело Аруны.
При выходе из пределов буквы «О» процедура, очевидно, показалась судье медленной. Может быть решив расправиться с нами одним ударом, он встал и навис над кафедрой. Во все более ускоряющемся темпе стал дирижировать полицейскими. «Клянусь говорить правду и только правду». — «Виновен или невиновен?» — сыпалось горохом. «Штраф 90 долларов…» — «Нет денег заплатить штраф? Три дня тюрьмы…» — «Штраф 50 долларов…» — «Штраф 90 долларов…» — «Невиновен?» — судья остановился и с сожалением поглядел на черного паренька в ярких одеждах, смело глядящего на него. Взвесил паренька взглядом: «Сядьте в зал!» Избавившись от барьера, преграждавшего ему бег к букве «Зэд», судья возобновил бег: «Клянусь говорить… Виновен или невиновен?.. Штраф 90 долларов…» Девяносто было его любимой цифрой. Только несколько штрафов были выше или ниже девяноста долларов.
Мне показалось, что я понял их замысел. Они отобрали народ с преступлениями моей категории: «поскандалил с женой», «дал соседу по физиономии», «мочеиспускался в сабвэе»… и суют нам всем быстренько девяносто долларов штрафу или несколько дней тюряги (совершившие более серьезные преступления остались сидеть в зале?). Может быть, городу не хватает денег до круглой суммы во столько-то сотен тысяч? И я попал под финансовую облаву?
Все меньшее количество ярдов отделяло меня от светлых глаз судьи, от бледных англосаксонских лица и рук его. У судьи, я теперь мог разглядеть, была нежная кожа человека, никогда не атакованного стихиями, ну разве только он несколько раз нерасчетливо попал под дождь… Я попытался представить себе жизнь рыжего молодого человека в судейской рясе-мантии, начинающего жиреть и лысеть молодого человека. Подобно моему боссу, мультимиллионеру, он, вне всякого сомнения, родился в каком-нибудь Спрингфилдсе, штат Массачусетс, в Новой Англии, среди зеленых холмов, в старом доме из старого дерева. Предки судьи сделали за него всю черную работу, как и предки моего босса… Судья был болезненным младшим сыном землевладельца. Болея, рыжеволосый мальчик любил читать. Может быть даже, любящая «мазэр» будущего судьи, зная безмерную любовь мальчика к книгам, переносила в дни болезни его кровать в библиотеку. Не одна, конечно, тащила «мазэр» кровать, но с помощью старого слуги и нескольких молодых слуг. Из окна библиотеки мальчик мог наблюдать пасущихся на холме баранов или же сельскохозяйственных рабочих, трудящихся на маисовом поле, в то время как на одеяле перед ним покоилась книга в золотом тисненном кожаном переплете, с яркими картинками, Жюль Верн может быть, подводные приключения…
