Кармен Посадас - Прекрасная Отеро
Я зеваю опять и чувствую, что благодаря моей маленькой мести в первый раз за долгое время у меня слипаются глаза. Спать… не думать… не чувствовать, не жиж Спасибо тебе, Лиан де Пужи. В эту ночь я буду спать спокойно – так, как в детстве, когда мне удавалось украсть больше апельсинов, чем моим подружкам… Как в дни, когда необыкновенная удача помогала мне за несколько часов вернуть проигранные за неделю деньги. Кто сказал, что спокойный сон – награда чистой совести? Сон – плод довольства самим собой, а оно, как ни прискорбно, не всегда связано с чистой совестью. Интересно, что будет сегодня со мной во сне? Приснятся ли мне кошмары? Появятся ли новые лица из прошлого, чтобы продолжить свое упрямое шествие, пользуясь тем, что во сне я не смогу возражать им и защищаться? А может быть – как мне кажется иногда, – я действительно уже умерла и нахожусь в аду, обреченная вечно вспоминать свое прошлое, думать и сожалеть. Нет, наверное, еще жива, а мои настоящие мучения – лишь прелюдия вечного сна. Мы никогда не были друзьями с Провидением, но я признаю его чувство юмора. Если бы у меня имелось сейчас два луидора, я поставила бы их на то, что оно специально решило именно так забрать из жизни великую грешницу – заставив ее смотреть в прошлое и будто говоря ей: «Смотри, ты уже была в раю, тебе нечего больше ждать». Ты тоже спишь, Гарибальди? Спи спокойно, сокровище мое. Сегодня был ужасный день, но, думаю, все позади. Как приятно засыпать после того, как уже не надеешься прогнать страх и обречен на еще одну ночь без сна, самую ужасную из всех. Спокойно, Гарибальди. Пока ты вертишься в своей клетке, стараясь устроиться поудобнее, я закончу вечерний туалет, прежде чем погрузиться в беспамятство, кажущееся мне генеральной репетицией Небытия.
Я подношу к лицу увеличительное зеркальце, висящее на ручке окна: с его помощью каждый вечер тщательно снимаю макияж, чтобы сохранить знаменитую кожу Беллы Отеро, которой до сих пор – да-да, до сих пор! – все восхищаются. Удивительно, что, несмотря на столь поздний час и события дня, макияж все еще сохранился. Я даже кажусь себе красивой: глаза, подчеркнутые темно-коричневым карандашом, брови дугой; нежные, благодаря пудре доктора Пайо, щеки. Все безупречно, или почти безупречно. Губы решительно портят вид своим бледно-розовым цветом, который через несколько часов приобретает любая помада, какой бы дорогой она ни была. Я кусаю губы, чтобы оживить их, и в этот момент мне в голову приходит идея – не стирать с лица макияж – принадлежность моего прошлого облика, а, наоборот, снова подкраситься. «Проснись, Гарибальди, взгляни на мой вечерний макияж. Посмотри, как твоя хозяйка прихорашивается для приема гостей, поднимая в воздух облако пудры доктора Пайо, как в те времена, когда готовилась к встрече с Вилли или Берти. Нет птичка, ты неправильно меня поняла: я вовсе не думаю что они придут за мной, дабы сопроводить в мое последнее путешествие. Я не готовлюсь встречать призраков: надвигается сон, и визиты мертвецов прекратились. Ставки сделаны, и я знаю, что выиграю. Каролина Отеро не увидит рассвета следующего дня».
Я наношу макияж со всей точностью, какую позволяют мои дрожащие пальцы и почти слепые глаза. Сначала накладываю основу нежно-розового цвета, потом оттеняю ее пудрой; затем подкрашиваю веки, ресницы… покрываю губы слоем помады «Les Fleurs du Mal», которую храню для особых случаев. Кажется, зеркало опять дарит мне мимолетное отражение прежней красавицы Беллы Отеро. «Ты прихорашиваешься, чтобы встретить смерть, Лина?» – спрашивает меня зеркало. И несмотря на то что здравый рассудок категорически запрещает мне разговаривать с домашними предметами и мебелью, моя рука с кисточкой для пудры замирает в воздухе, когда слышу этот вопрос. «Ты, зеркало, – говорю я ему, отступая от своего правила, – лучше, чем кто-либо другой, знаешь, что мне никогда не нравилось пустое кокетство. Прихорашиваться для встречи со Смертью? Неужели ты думаешь, что Белла Отеро стала бы терять последние драгоценные минуты, чтобы приукрасить себя перед долгожданным визитом старой подруги? Я привожу себя в порядок для людей: для следователя, для работника похоронной службы, который сложит на груди мои руки, Даже для женщины из бюро ритуальных услуг, моющей и одевающей в саван трупы. Я хочу быть красивой, потому что они будут моими последними восхищенными зрителями.
Тебе, зеркало, следовало бы знать, – добавляю я, – что после смерти оживают легенды о забытых старухах вроде меня, это наш последний момент славы, последний выход на сцену. Поэтому я хочу, чтобы люди говорили: «Отеро? О, она была действительно великолепна. Я видел ее в гробу. Даже мертвая она оставалась красивой».[48]
Королева Парижа
4 ноября 1898 года, то есть в день своего тридцатилетия, Каролина Отеро вошла в ресторан «Максим», блистая великолепной коллекцией драгоценностей, которую двумя годами раньше ее служанка Бетти продемонстрировала на своей форме из черной тафты в насмешку над Лиан де Пужи. Друзья приготовили Белле праздник, чтобы поздравить ее с днем рождения: среди них был князь Монако Альберт, король Бельгии Леопольд II, принц Уэльский, кайзер Вильгельм, царь Николай II и, согласно некоторым хроникерам, юный Альфонс XIII, для которого, по словам Отеро, она стала первой наставницей в искусстве любви.[49] «Омнибус», как завсегдатаи называли главный зал «Максима», был закрыт для посетителей в ту ночь во избежание ажиотажа, и метрдотель любезно провел гостей в любимый маленький кабинет Отеро. Рассказывают, что гости по-русски разбивали о стену стаканы с водкой, по просьбе Берти, принца Уэльского (он, конечно же, был во фраке, а не в шотландской юбке), был исполнен шотландский танец, а по желанию кайзера – немецкие народные песни. Однако нет сведений, как проявили себя на этом ужине Леопольд и Альберт, а также юный Альфонс XIII, если он действительно там присутствовал.
Зная, с какой легкостью монархи делили меж собой любовниц, можно с уверенностью предположить, что вечер удался на славу и под конец, верная своим традициям, Каролина станцевала на столе, лавируя между канделябрами и солонками. Затем наступил долгожданный момент праздника – преподнесение подарков, приготовленных по этому случаю ее «коронованными подданными», как любил подписывать один из них свои любовные письма.
Наверное, этот ужин может служить ярким свидетельством того, каких высот достигла Агустина Отеро Иглесиас в галантном мире. Собрать шестерых монархов на праздновании своего дня рождения – нечто не совсем обычное, но эта история еще не самая любопытная из всех, которые рассказывают о Белле. До этого четвертого ноября происходило много других интересных событий. Поэтому, прежде чем погаснут свечи на ее тридцатом дне рождения и закончится 1898 год, попытаемся понять, как Белле удалось собрать вокруг себя столько коронованных особ. Для этого следует вернуться на несколько лет назад, в 1894 год, когда она возвратилась из «мирового турне», проведенного под надзором энергичного импресарио венгра Куна. На этом моменте прервали мы хронологическое повествование – тогда единственным коронованным любовником Каролины был князь Монако Альберт. В следующей главе будет рассказано, как Белла познакомилась с остальными пятью гостями, присутствовавшими на праздновании ее тридцатилетия.
Пятеро монархов Каролины Отеро
Вернувшись из турне, Белла распрощалась с Куном, своим сторожевым псом, которого обвиняла в «распугивании ее клиентов», и тотчас возобновила отношения с князем Монако Альбертом. Именно через него она вскоре познакомилась со своим вторым коронованным любовником – Леопольдом II, королем Бельгии. Каролина вернулась с гастролей в Австралии и Египте с репутацией всемирно признанной артистки, однако едва ли именно это заинтересовало в ней короля Леопольда, или mon cher Leo, как называли его любовницы.
Этот второй король из Саксен-Кобургской династии прославился как на политическом, так и на любовном поприще. Он был известен связью с австро-бельгийской танцовщицей Клео де Мерод, одной из красивейших куртизанок того времени, которая ввела в Париже моду на прическу «а-ля Мерод» – символ «бель эпок». Эта девушка помимо всех необходимых качеств кокотки обладала еще одним преимуществом: принадлежностью к знатному, или по крайней мере некогда знатному, роду. Де Мерод – ее настоящая фамилия, а не выдуманная, как у Лиан де Пужи или Эмильены д'Алансон. В те времена дамы полусвета часто брали себе аристократические фамилии с частицей «де», что позволяло им рассказывать о себе романтические истории. Некоторые из них называли себя вдовами или разведенными женами жестокого принца или графа; другие клялись, что являются побочными дочерями влиятельной персоны, чье имя вынуждены скрывать во избежание грандиозного скандала. Клео де Мерод очень гордилась своим происхождением, отличавшим ее от других куртизанок. Ей до такой степени не нравилось, когда ее относили к числу этих «вертихвосток», что в 1950 году, в возрасте восьмидесяти пяти лет, она подала в суд на писательницу Симону де Бовуар за то, что в одной из книг та назвала ее дамой полусвета.
