Эрих Кош - Избранное
Тем временем девушку доставили в приемный покой городской больницы; ей промыли желудок и перевязали рану, которая была не слишком глубокой, и поместили — как легкий случай — в ближайшую палату, где оказалось свободное место, а таксиста, спешившего закончить ремонт машины, отпустили.
Не без интереса оглядывая плотно сбитую, кругленькую девушку, санитары переодели ее в длинную грубую больничную рубашку, на носилках перетащили в палату и уложили на постель возле дверей. Поправили подушку, больную руку поместили поверх одеяла, — будет видно, если рана опять начнет кровоточить, и разошлись по домам, чтобы поспеть к началу трансляции футбольного матча.
В этот день разрешались свидания, и первые посетители уже входили в палату с сумками и садовыми цветами в вспотевших руках. Близкие и дальние родственники приводили с собой даже маленьких детей, которые входили испуганные и смущенные, но вскоре, освоившись, принимались бродить по палате. Друзья и знакомые еще с порога громко восклицали: «Ну как сегодня?» и «Вам лучше?» Соседи по двору, люди городских окраин, смиренно клали на тумбочки завернутые в газету передачи, словно скромные пожертвования на алтарь, и, пятясь, собирались возле постелей: женщины тут же принимались судачить, а крупные, плечистые мужчины переминались с ноги на ногу, исполненные желания выйти в коридор покурить.
Все это время девушка пролежала с закрытыми глазами, точно в беспамятстве или во сне. К ней никто не подходил, и она не оборачивалась на посетителей. И только когда все разошлись и все успокоилось, больные попрятали передачи по тумбочкам и вытянулись на постелях, вновь предаваясь своим болезням, вздохам и стонам, соседки вспомнили о новом товарище по несчастью, который тихо, безмолвно лежал на кровати возле дверей. Они спросили ее, как она себя чувствует, не надо ли ей чего, удивились и забеспокоились, когда она не откликнулась, и знаками обратили на нее внимание дежурной сестры. Но та громко и грубо их успокоила: «Ничего с ней не сделается. Подумаешь, порезала руку. Вот отдохнет, выспится, а завтра уж и зачирикает. Вам бы да мне такое здоровье!»
В палате находились еще четыре больные, все четыре страдали от каких-то женских болезней, приковавших их к постелям, точно у них были перебиты позвоночники. Лежали они здесь уже давно, а поскольку болезни были тяжелые и мучительные, похоже было — нескоро выйдут. Побледневшие, с огромными темными кругами под глазами, измученные долгим лежанием и болями, с горя и обиды они вздыхали по временам и тихо постанывали. Иногда какая-нибудь оживится, чуть приподнимется и заговорит, но, так как редко случалось, что кто-то из соседок оказывался в столь же добром расположении духа, она скоро замолкает и, поскольку боли вновь начинают ее терзать, вытягивается на постели и, закрывшись до подбородка одеялом, сначала охает, а потом принимается кричать.
Все они были женщины пожилые, отработавшие свое, измученные родами и болезнями, мужьями, которым прислуживали весь свой век, и детьми, которых поднимали на ноги. Жена маляра, водителя трамвая и парикмахера и мать мелкого служащего, которых сыновья и мужья поместили сюда, в эту больницу — далеко не из лучших в городе. У самой старшей, в углу у окна, были уже внуки, и поэтому она ко всем обращалась «детка!». В противоположном конце палаты лежала одутловатая уборщица, сетовавшая на то, что ее водянка началась от того, что она годами на коленках ползала по мокрым полам. Обе женщины, лежавшие в центре палаты, рядком, словно сардины в банке, были примерно одного возраста, обе замужем за мастеровыми, разве что жена маляра была крупная и толстая, а жена парикмахера — чахоточно-желтая и худая. В этот вечер она больше других стонала и заснула последней.
Следующие два дня девушка почти не поднималась с постели, молчала и отказывалась от еды. Женщины, которым она годилась в дочери, прониклись к ней еще большей жалостью. Кто знает, откуда она и есть ли у нее близкие? Может, это нужда и бедность заставили ее в чужом городе искать работу, а может, свалилась на нее большая беда, коли уж такая молодая да решила наложить на себя руки. Худо ли, бедно ли, они достаточно пожили, всякого повидали на своем веку и здесь вот оказались, чтобы хоть сколько-нибудь продлить свою жизнь и освободиться от хворобы, а как не хотеть жить человеку молодому, красивому и здоровому. И все в таком же духе. Через санитарку передали ей кое-что из полученных гостинцев. Поднялась из своего угла старушка и на отекших ногах, в одних носках, которые не снимала даже в постели, дотащилась до ее кровати, присела на краешек и, обращаясь к ней с материнской лаской, попробовала погладить по волосам и повернуть к себе лицом. Но девчонка дернулась, уткнулась в подушку и заплакала навзрыд, сотрясаясь так, что под ней вздрагивала кровать. Проплакала она все послеобеденное время и весь вечер, и ее всхлипы смешались со стонами женщин.
Наутро, как обычно, врачи делали обход. У девушки только поверхностно осмотрели рану, даже не потрудившись осторожно опустить руку, которая, словно у мертвой, упала на кровать. Они обошли все постели и двинулись к выходу. И тут женщин прорвало. Эта девушка, людские несчастья, свои собственные никому не ведомые беды… Разве так поступают с больными? Ладно еще на них — старых и немощных — никто и головы не повернул. Но вот ведь молодой, здоровый, сильный человек, которому еще можно помочь, и никто-то его не замечает, так и помереть недолго без присмотра и от голода, а ведь это и перед богом грех. И все в таком же роде, так что санитарка вынуждена была вернуться из коридора и сказать им, чтобы больше пеклись о себе, а что касается этой соплячки, врачам, мол, лучше знать, что с такими делать и как поступать. Не было еще такого случая, чтобы молодой да здоровый человек по своей воле умер с голода, и эта не умрет. Вот немножко придет в себя — будет ей не хватать порции, а примется говорить, им же первым станет тошно. Бывали уж у них такие случаи.
И все-таки, должно быть, она передала что-то главному врачу, потому что вскоре больную посетил молодой стажер из нервно-психиатрического отделения, тонкий и высокий блондин, похожий на шведа. Он прочитал историю болезни, осмотрел рану девушки, спросил, как она себя чувствует и на что жалуется, но она не отозвалась и ничего ему не ответила. Он попытался пальцем поднять ей подбородок, но она вырвалась и еще ниже опустила голову. Тогда он сел на ее кровать. Попробовал заглянуть ей в глаза и еще раз тщетно попытался увидеть ее лицо. Кончиками пальцев он щелкнул ее по лбу — не так чтобы слишком сильно, не до боли, но и не так чтобы слишком легонько: щелчок она почувствовала. Дернулась, подняла голову от неожиданности и удивленно посмотрела на него. Увидела она красивое, приветливое, улыбающееся лицо, смутилась, а потом рассмеялась, как застигнутый врасплох нашаливший ребенок.
— Ну! — сказал врач и погладил ее по щеке. — Теперь лучше?.. Побеседуем, — сказал он, поднялся и вышел.
Когда несколько минут спустя явилась санитарка пригласить ее в ординаторскую, к своему удивлению, девушку она застала сидящей, опершись на локти, и разглядывающей палату; больные молча лежали на своих постелях, не стонали и ждали, что же будет дальше.
— Иди, доктор тебя зовет! — пригласила ее санитарка.
— Какой доктор?
— Тот, который только что был здесь.
— Как же я пойду в таком виде? — спросила девчонка, уже не сопротивляясь.
— Очень просто, как все. Накипь вот халат.
Девушка послушалась. Молча поднялась, словно бы и не лежала три дня пластом, сунула ноги в тапочки и надела полосатый больничный халат. Поверх халата она вытащила и расправила воротник рубашки, затянула пояс насколько могла, здоровой рукой поправила волосы. И, выходя, еще погляделась в блестящую поверхность двери. Больные заулыбались. Они увидели, как девчушка, круглая, этакая малютка пузанок, точно кубарь на колесиках, торопливо покатилась за санитаркой.
Задержалась она недолго. Возвратилась и обошла всю палату, капризно выпятив нижнюю губу и переводя взгляд с одной лежащей женщины на другую, словно делала смотр. И, словно бы до сих пор не она отказывалась от еды, съела все, что нашла на тумбочке, а затем села, скрестив ноги и прислонившись спиной к подушке.
— Спасибо! — сказала с улыбкой женщинам, и они так же приветливо ответили на ее благодарность. А тетка Савка в своем углу не выдержала и всхлипнула.
Врач рекомендовал девушке чем-нибудь отвлечься, чтобы черные мысли вновь не охватили ее и не довели до такого состояния, когда она решила наложить на себя руки. Но что может развлечь молодого человека в больничной палате, где кругом горе да болезни? Что делать здесь, в больнице, где лежат только старые мрачные люди, которые целыми днями недовольно ворчат и стонут, переворачиваясь с боку на бок? Короче, единственным, до чего он мог додуматься, оказался маленький транзисторный приемник, который он где-то раздобыл и поставил на тумбочку у постели девушки. Девчонка радостно взвизгнула, увидев приемник. Она тут же включила его и попала на популярную музыку. По больничной палате разлилась песня, убивающая безделье и скуку, равно как и болезнь. Понемножку и женщины успокоились, забыли про свои тягостные мысли и боли, в комнате словно бы что-то изменилось, в окно пробилось солнце, осветило ее и сделало веселей. Все стало как-то терпимей, легче и приятнее, даже на лицах больных появились слабые улыбки, робко проступившие сквозь гримасу страдания.
