Дороти Л. Сэйерс - Человек, рожденный на Царство. Статьи и эссе
И и с у с. Я хочу, чтобы вы были рядом… Я любил вас… Дети, как Мне трудно! Может ли плоть это вынести?.. Из глубины, Господи, из глубины… все волны Твои и воды прошли надо Мной… Труднее всего — ждать…
И о а н н. О, Господи, Господи!
И и с у с. Душа Моя скорбит… Это — как ужас смерти. Побудьте здесь, пободрствуйте, а Я помолюсь.
П е т р. Смотрите, нас — трое, как там, на горе!
И а к о в. Что мы сегодня увидим?
И о а н н. Я столько плакал, что не вижу ничего.
И и с у с (немного в стороне). Авва, Отче, с Тобой все возможно. Если возможно и это, пронеси чашу… Если… но не как Я хочу, а как Ты.
И а к о в. До чего же серьезно Он молится!
П е т р. Да, словно у Него болят и тело, и душа.
И а к о в. Лоб — мокрый, в поту… как у распятых на дыбе.
П е т р. Пот капает на землю, словно кровь.
И а к о в. Такую молитву Господь исполнит.
П е т р. Смотрите, ответа нет! Нет и света, а Он так мучается.
И о а н н. Не могу! (По–детски). Иаков, держи меня, темно, страшно!..
И а к о в. Тише, братец, тише… Ну, Ну… (Слова его затихают).
И и с у с. Дети! Уже спят… Проснитесь. Иоанн (сквозь сон). Сейчас, сейчас.
И а к о в (в полусне). А, что?
П е т р (просыпаясь). О, Господи, прости нас! Наверное, мы так плакали, что заснули.
И и с у с. Неужели вы не могли пободрствовать со Мной хоть час?
И а к о в. Нам очень стыдно…
И о а н н. Как же это мы?
П е т р. Совсем не хотели…
И и с у с. Плоть немощна. Мне ли не знать? Что ж, бодрствуйте и молитесь, а то не выдержите испытания… (Отходит)
И о а н н. Долго мы спали?
И а к о в. Сейчас примерно полночь. Под оливами совсем темно.
И и с у с (немного поодаль). Авва Отче, если можешь!..
П е т р. Опять те же слова…
И а к о в. Просит и молит.
И о а н н. Словно прорывается сквозь пространство и время… Петр, ты видишь? Что там?
П е т р. Рядом с Ним… весь в свете… держит.
И а к о в. Свет — как сияющая тьма, лик — горестный, строгий…
И о а н н. Это Азраил, ангел смерти. О, Господи, Господи!
И а к о в. Помолимся и мы.
П е т р. Слова все забыл.
И и с у с. Отче, если надо выпить чашу, да будет воля Твоя.
И о а н н. Молись, как Он. Молись, как Он учил нас…
П е т р, Иаков. Отче наш!..
2. У первосвященника
А н н а. Ну, пора. Елиуй!
Н а ч а л ь н и к с т р а ж и. Господин мой?
А н н а. Берите Его. Искариот отведет вас. Там темно, да и деревья… Не ошибитесь.
И у д а. Положись на меня, Елиуй. Следи, что я сделаю. Их двенадцать. Я подойду к Одному и скажу:"Здравствуй, Учитель". Потом возьму за руки — вот так -и поцелую. Это Он. Не выпустите!
Н а ч а л ь н и к с т р а ж и. Прекрасно. Эй, вы! Пошли.
Отряд не чеканит шаг, как римляне, — в конце концов, это только местная полиция.
3. Гефсимания
Е в а н г е л и с т. Ив третий раз Он подошел к ним, но они опять заснули от скорби…
И и с у с. Измучились. Помоги, Господи, Моим бедным детям! Стоит ли их будить?
И о а н н (во сне). Учитель, Учитель…
И и с у с. Спите, наберитесь сил — час жесток, Сын Человеческий предается В руКИ ЗЛОДеев. (Меняет тон). Нет! Проснитесь! Вот они! С ними — предатель. Глядите!
И а к о в. Свет!
И о а н н. Какие‑то люди с факелами!
П е т р. И с мечами! Эй, Фома! Андрей! Сюда, к нам!
Ученики (сбегаясь). Что такое? Где Учитель?
И и с у с. Дети, спокойней.
Подходит отряд.
П е т р. Встаньте вокруг Учителя. Закройте Его!
И а к о в. Кто их ведет?
Ф и л и п п. Слава Богу! Не бойтесь! Это — Иуда.
И о а н н. Предатель!
И и с у с. Друг, зачем ты пришел?
И у д а. Здравствуй, Равви!
И и с у с. Предашь ли Сына Человеческого?
Н а ч а л ь н и к с т р а ж и. Ты — Иисус из Назарета?
И и с у с. Я ЕСМЬ. (Смятение, суеверный ужас).
Н а ч а л ь н и к с т р а ж и. Кто Ты, что отвечаешь именем Божьим?
И и с у с. Кто вам нужен?
Н а ч а л ь н и к с т р а ж и. Иисус.
И и с у с. Это Я. Пусть твои люди делают свое дело.
Звон мечей, крик.
И и с у с. Петр, убери меч! Взявшие меч от меча и погибнут. Я не хочу, чтобы тебя убили. Пойми, Я мог бы позвать на помощь ангелов — но разве можно не пить чашу, когда ее дает Отец? Ранен кто‑нибудь?
Г о л о с:"Малх ранен".
М а л х (сварливо). Полуха отрубил.
И и с у с. Подойди ко Мне, друг. Отпустите руки на минутку… Ну, вот и все. Почему вы вышли на Меня с мечами и копьями, словно Я — разбойник? Каждый день Я учил в Храме, и вы не трогали Меня… Но сейчас — ваше время и власть тьмы.
Е в а н г е л и с т. Тогда все ученики бросили Его и бежали.
10. Князья века сего
Действующие лица
Евангелист
Иисус
СимонПетр
Иоанн
Иуда
К а й я ф а
Анна
П и с е ц (Езекия)
Шадрах
1–й, 2–й, 3–й, 4–й старейшины
Н и к о д и м
Иосиф
Начальник стражи
1–й, 2–й, 3–й, 4–й стражник и–левиты
Б а р у х
1–й, 2–й, 3–й свидетели
КайПонтийПилат
Флавий, его вольноотпущенник
Марк, его писец
Раб
Сотник (М а р ц е л л)
1–й, 2–й, 3–й, 4–й римские солдаты
ИродАнтипа
Лисий, греческий раб, его писец
Нанятый сотрудник
Толпа
Замечания
В этой пьесе — две неизбежные трудности:
1) И и с у с очень мало говорит. На сцене это выразительно, а на радио, если нет звука, мы ничего и не воспримем. Я попыталась это возместить а) репликами об Иисусе; б) предупреждениями, когда Он все‑таки говорит; в) тем, что Его вообще нет в сцене у Ирода;
2) П и л а т то выходит из претории, то уходит обратно. Лучше всего вообразить что‑то вроде балкона, на котором он стоит со старейшинами над толпой; потом он идет в комнаты допрашивать Иисуса — вероятно, за тяжелым занавесом, куда, по театральной условности, звуки почти не проникают.
Иисус - не уступает ни в чем. Обвинение незаконно, и Он это знает. Очень важно, что в Нем совершенно нет того назойливого стремления к мученичеству, которое хотел бы видеть Иуда.
Иоанн - тоже не ищет мученичества, Иисус ему так велел, — но и не лжет, чтобы его избежать.
Анна. Недавно первосвященником был он, но его сместил Валерий Грат, предшественник Пилата. Вероятно, он считает себя важнее, чем Кайяфа. В любом случае, когда ему представилась возможность проявить власть, он проявляет ее, ведя дознание как ему хочется. Поведение Иисуса еще больше его раздражает.
Свидетели. 1–й — туповат. 2–й и 3–й, члены храмовой стражи, говорят примерно как полицейские в суде.
Кайяфа. Твердо решил довести дело до конца. Казалось бы, это не получается, словно все сговорились, но он не сдается. Он знает, как важно, чтобы дело было"чистое", и все же рискует не совсем законным приемом; знает он и то, как непопулярно римское право, и все же, как к последнему средству, прибегает к авторитету кесаря. Иуда его раздражает. Кайяфа — политик, а не священник. Страдающая душа ему только мешает, на нее уходит время, когда надо спешить. То, что Иуда говорит, для него — бессмысленно, иначе и быть не может, ведь он совершенно не ощущает греха.
Барух. Тоже истинный политик, но все же — не без какой‑то порядочности. К поражениям не привык, но может примириться с казнью двух мелких сошек, которым"не повезло"; они же сохраняют ему верность. Непрактичность Иисуса и раздражает его, и восхищает. Иуда ему просто мерзок, как мерзок умник — человеку действия, романтик — реалисту, предатель — верному, обманывающий себя — тому, у кого нет иллюзий, трус — смельчаку. Поэтому он груб с ним.
Иуда. Вероятно, когда он беседует с Барухом, ему уже не по себе, поэтому он наскакивает на собеседника. Когда он видит, что тот, переодетый, тайно проник в Иерусалим, ему становится легче — значит, он прав! С этих пор и до конца все, чем он себя обманывал, сдирается с него слой за слоем, как луковая кожурка. Оказывается, насчет Иисуса он ошибся — глупо, грубо, нелепо; мало того, Барух смеется над его любительской слежкой. Потом он видит, что Барух обвел его вокруг пальца; Барух, подорвавший его доверие, теперь его за это и презирает. Он пытается укрыться в надежде на то, что Иисуса оправдают. Барух справляется и с этим, да еще показывает, что все толки об очистительном страдании — чистый романтизм; кроме того, он, собственно, полагал, что страдать‑то будут другие. Возможно, Барух жесточе здесь, чем он думает, ведь у Иуды есть и разум, и воображение. Он видел Иисуса, и память об этом, не говоря о страшных вещах, которые внушает Барух, создают поистине жуткую картину, которой он не может выдержать. Наконец, по какому‑то наитию Барух переходит к предательству, и, увиденное его глазами, оно уже кажется не делом долга, а трусливой подлостью.
Подобно Стогамберу из"Святой Иоанны", Иуда видит, что он наделал, и понимает, что оправдания нет. У Кайяфы ему показывают, что и здесь он был пешкой. Он видит себя — казалось бы, хорошо, но, прозревая, он слой за слоем находит только ненависть — к Баруху и Кайяфе, к Иисусу, к себе, к Богу. Мало того, он видит грех и знает тайну о нем — нужна добровольная жертва; но спастись не может, ибо не хочет. Иуда дошел до тех глубин зла, где гордыня препятствует прощению, поскольку грешник ненавидит его (прощение) и презирает[3].
