Рейчел Сейфферт - Темная комната
– Да. Верно.
Повеселевшая ома, вернувшаяся в свой обычный недельный распорядок, устраивается в кресле.
– Ты принес для меня вырезки?
– Конечно.
Миха раскладывает перед ней статьи и ест, пока она их читает. Если ей встречается что-нибудь непонятное, она спрашивает, и он объясняет. Все словно бы обычно, но неспокойно как-то. Михе кажется, что они сидят за столом с красной вощеной скатертью и играют в обычную воскресную встречу.
Он смотрит на ома. Та перестала читать, просто сидит и смотрит газетные вырезки. Водит по ним пальцами слегка подрагивающих, как будто слишком тяжелых рук. Она не замечает его взгляда. Он спрашивает, затаив дыхание:
– Ома, а где опа воевал?
– На востоке, schatz.
Ни малейшего удивления, ни колебаний. Вот тебе географическое направление. Миха, подумав, продолжает.
– Где на востоке?
– Он воевал три года, чуть больше. На Украине. В России. Белоруссии. Тогда это все был Советский Союз.
Улыбнувшись, она легко вздыхает, кивает головой.
– Да в Белоруссии. Белой России. Последний год. Он был там уже под конец.
Разрезает пирог надвое и половину отодвигает Михе.
– Мне слишком много, помогай.
Миха изучает бабушкино лицо, но она отнюдь не выглядит взволнованной. Он решается на еще один вопрос.
– А где в Белоруссии, ты знаешь?
Ома прожевывает кусочек пирога, и рука, в которой она только что держала пирог, повисает в воздухе.
– На юге, кажется. У меня есть атлас. Погоди, я принесу. Ты ешь.
Проходя к книжным полкам, тихонько касается Михи, чтобы тот не вставал. Ищет по списку, потом раскрывает атлас на столе и долго вглядывается в карту.
– Погоди, я найду. Все границы теперь поменялись. Все по-другому.
Миха ждет. От пирога в горле пересохло. Прихлебывает обжигающий кофе, чтобы можно было сглотнуть.
– Я получала от него письма. Иногда каждую неделю. Сверху всегда писался адрес. Вот!
Указывает дрожащими пальцами. Чтобы они не тряслись, ома упирается рукой в страницу. На карте нарисован маленький городок. Россыпь розового на серо-зеленом. Ома тянет его за рукав.
– Тот, который на «S» начинается, возле реки. Он, помнится, писал о реке и о болотах. Видишь его?
– Да.
– Хорошо. 1943-й. Скорее всего. Когда русские опять продвинулись в западном направлении.
– Ты помнишь, когда именно?
– Летом или осенью. Они там какое-то время стояли. А в конце сорок третьего они сражались опять недалеко от того места. Разумеется, они постоянно перемещались, вслед за линией фронта. В тот последний год оттуда пришло много писем.
Миха поднимает глаза от атласа и смотрит бабушке в лицо. Оно горит от возбуждения.
– Точно. Последнее письмо оттуда он прислал в мае, а вскоре его взяли в плен.
Подперев руками дряблые щеки, она долго глядит на карту, погруженная в свой мысли. Думает о муже. Миха пьет кофе, медлит, прежде чем задать очередной вопрос. Обещает себе, что это будет последний.
– Ты хранишь дедушкины письма?
– Нет, schatz, нет. Он все их сжег, когда вернулся.
По ее лицу ничего нельзя сказать. Миха с трудом выдерживает за столом, пока ома ставит атлас обратно на полку. Извинившись, он срывается в ванную. У него, как у ома, трясутся руки, так что даже дверь не может запереть. Он садится на край ванны и вытирает о брючины потные ладони. Пытается представить, как ома жжет дедовы письма. Где она их хранила? Сердился ли дед, когда их обнаружил? Бросил ли в печь? Или в костер в саду? Перечитал ли перед тем, как уничтожить?
Чего он написал такого, что хотел бы сжечь?
Миха не может спросить это у ома. Слишком страшно.
* * *В пятницу на ужин приходят мутти и фати. Миха слышит их смех на лестнице. С порога они целуют Мину. Пока она вешает их пальто, рассказывают в коридоре анекдоты. Входят к нему на кухню, где он, стоя у плиты, заглядывает в кастрюли. С их приходом в квартире становится весело и шумно. Миха рад, что они пришли.
– Луиза подойдет, как только закончится ее смена. Она сказала, чтоб мы ее не ждали.
Мутти принесла цветов, и вина, и фруктовый салат.
– Мы ведь говорили, что приготовим ужин.
Мина ворчит и лезет в буфет за вазой.
– Знаю. Но вдруг мне стало так скучно.
– Скучно? Я весь в работе, а моя жена скучает. Что-то тут не сходится.
Фати пришел прямо с работы. Он грузно садится за стол, ослабляет галстук и вздыхает. Миха знает, что отец преувеличивает, но он и вправду выглядит утомленным. Мина подходит к нему сзади и массирует плечи.
– Раз в час вам нужно вставать и двигаться. Делайте упражнения для шеи. Вот так.
Выходит из-за его спины и показывает, вращая головой сначала в одну, потом в другую сторону. Фати за ней повторяет и смеется над собой. Миха с мутти стоят возле плиты.
– Хорошо, что ты так регулярно навещаешь бабушку, Миха.
– Мне нравится к ней ходить.
– Знаю, знаю.
– Это ведь только начало, да? Ты хочешь что-то сказать?
– Да, хочу.
Миха просто дразнился, но мутти краснеет. Интересно, сказала ей ома, о чем он спрашивал? Интересно, разволновалась ли тогда ома? Он перестает дразнить мать и размешивает соус, который совсем нет нужды мешать. Ладони опять становятся влажными.
– Мне кажется, ее смутил твой визит.
– Да?
– Мне кажется, мы должны соблюдать ее распорядок жизни. И приходить в часы для посещений.
– Правильно.
– В четверг она забыла, что нужно идти на прием к доктору. Рассердилась, когда за ней пришла нянечка. Утверждала, что сегодня понедельник, потому что вчера у нее был внук. Теперь ей неловко за этот случай.
– Ты не сказал мне, что ходил к бабушке.
Оказывается, Мина прислушивается к их разговору, фати тоже. Обернувшись, Миха замечает, что они оба смотрят на него.
– Там нечего было рассказывать.
Отворачивается к плите. Лжец.
– Наша ома уже старая.
– Я знаю, мутти, знаю.
– Мне кажется, что иногда мы об этом забываем.
– Я не забыл. В среду я рано освободился, вот и все. Жаль, что так вышло.
– Все хорошо. Все в порядке.
Миха накладывает, а мутти относит тарелки на стол. Ощущение такое, будто его разоблачили. Он видит летящие на пол тарелки, еду на полу и на стенах. Он сдерживает себя, чтобы не взорваться. Опа, убийства, родные, я. Мутти продолжает:
– В общем-то, ты молодец. Я давно не говорила с ней о папе, о вашем деде Аскане. Много лет. А сегодня мы о нем говорили целое утро.
– Правда?
– Вы ведь тоже с ней о нем говорили?
– Немного.
– Что она рассказывала?
Мина спрашивает это у мутти, а не у Михи, за что он ей очень благодарен. Отвлекает мутти на себя. Ради него. Он это знает. Он делает глоток вина.
– Мы говорили о том времени, когда Бернт был маленький. Тогда мы жили одной семьей. Чудесное было время, теперь уже почти забытое. В нашем доме в Штайнвеге, когда мы туда переехали, опа разрисовал стены нашей спальни. Так красиво! Мне нарисовал океан, Бернту – лес. Над нашими кроватями. А я этого не помню. Ома рассказывала, когда мы уезжали, она зашла в комнату и увидела, как Бернт плачет.
Миха садится за стол и улыбается матери в ответ.
– Мне кажется, она с удовольствием это вспоминала. И с тобой ей понравилось разговаривать, она сама сказала.
Он наливает вина. Ему не хочется ничего говорить, поддерживать разговор. Пусть с его стороны это невежливо, но сегодня вечером он не желает думать о деде и сожженных им письмах. Повисает пауза, и ради него Мина переводит разговор на другую тему.
* * *Есть несколько архивных кадров с Гитлером, которые смущают Миху сильнее, чем все, до сих пор увиденное.
Рождественская вечеринка, скорее всего, в самом начале войны. В высокогорном доме фюрера собрались все: Геринг, Шпеер, Борман, их жены и дети. Снимали в помещении. Пленка черно-белая, но вся покрыта пылью, будто запорошена. Адольф Гитлер сидит в окружении детей, они смотрят в объектив и улыбаются. Смущенным, робким ребятишкам в кожаных брючках и вульгарных юбочках кому четыре, кому пять, кому шесть лет. Но они тоже улыбаются ему, Гитлеру, и разговаривают с ним. Фильм немой, и Миха не слышит, что дети говорят, но он видит, что они его не боятся. Он им нравится. В кадр вбегает девочка, хочет ему что-то сказать, и он, подняв брови и весь обратившись в слух, слушает ее с простодушным выражением лица. Бог-отец или любимый дядюшка, ласковый и добрый. Он смотрит не в камеру, а исключительно на детей.
