Жиль Куртманш - Воскресный день у бассейна в Кигали
– Под этим фикусом умер Кава, мой прадед. Мы фактически сидим на его могиле, потому что его не разрешили похоронить ни на одном кладбище. Жантий сказала, что вы знаете секрет нашей семьи, знаете о договоре, который Кава заключил с дьяволом, чтобы мы стали теми, кем не являемся, чтобы обратить своих потомков в представителей высшей расы. Мсье Валькур, сын мой, есть еще время отказаться от этой семьи и от этого холма. Никто на вас не обидится, и уж тем более Жантий, за то что вы избежите проклятия, которое ведет лишь к смерти. Каве удалось сделать то, о чем он даже мечтать не мог, Половина его потомков официально считаются тутси, вторая половина в разной степени похожа на них внешне, хотя по удостоверению личности они хуту. Можно сказать, Кава создал современную Руанду, и его семья - воплощение всех ее ужасов. Один-единственный человек с холма берет и смешивает составляющие жизни и подвергает свои создания всевозможным болезням и опасностям. Впрочем, до 1959 года договор с дьяволом приносил нам только достаток и процветание. Бельгийцы, не зная, что делать с Африкой, с тех пор как она стала обретать независимость, отходя все дальше от привычного образа колонии, и, видимо, немного устав от этой страны, не приносящей им никакой пользы, как по волшебству открыли нам добродетельные свойства демократии и закон большинства. И вот за один день хуту из лентяя и жертвы колонизации превратился в современного цивилизованного человека, а бесформенная масса невежественных крестьян - в легитимное демократическое большинство. Даже Бог примирился с этим - Евангелие стало словом справедливости и равенства. Кюре, у которых в хоре, так же как в семинарии, были только дети-тутси, принялись с кафедры петь аллилуйю большинству. Священники призвали забытую паству и просили ее представителей занять ближайшие к алтарю скамьи. Кава, наверное, тогда перевернулся в гробу, Душа обладает таинственной способностью принимать очертания того костюма, в который ее рядят. Хуту, сыновья и дочери Кавы, со всех уголков холма, даже те, кто раньше сетовал, что унаследовал от тутси только рост или нос, громче всех заявили о своей принадлежности к новой расе, которую демократия сделала высшей и доминирующей. Мало кто из коренастых темных хуту поверил этим ряженым, этим мутантам истории. И все же некоторые были так убедительны, становясь злейшими врагами своих сестер и братьев, что новые хозяева страны оказали им доверие, приняли в свои ряды, свои дела и семьи. Это все еще холм семьи Кавы. Посмотрите, он кажется таким мирным, он словно застыл во времени. Лживый пейзаж уверяет нас в том, что каждое неистовое проявление природы, каждый крутой обрыв был покорен терпеливым трудом человека, он словно образец победы людей над неукротимыми явлениями природы. Какая иллюзия! В то время как мы распахивали каждый сантиметр этих крутых спусков, сажали фасоль и бананы там, где были только камни и колючки, спрятавшись за оградой руго, брат подкарауливал брат, чтобы убить и тем самым доказать свою принадлежность к хуту. Наша большая прекрасная семья, ни хуту и ни тутси, начала уничтожать друг друга, как свора голодных бешеных псов. Часть холма опустела, одни уехали в Бурунди, где тутси у власти, другие в Заир, а большинство в Уганду. Сын мой, сегодня замкнулся круг истории и абсурда. Глава «Интерхамве», поклявшихся извести всех тутси и пустить их тем по реке Кагере в Египет, дядя Жантий сам тутси. А второй человек в РПФ, готовящий нападение армии тутси из Уганды, - хуту и тоже дядя Жантий. Сами того не подозревая, оба - и один из них это наверняка совершит - хотят убить Жантий, которая не принадлежит ни к тем, ни к другим, Жантий - словно плод, порожденный красной землей этого холма, загадочный гибрид, вобравший все ее семя и все ее соки. Сын, вы собираетесь жить на земле, которую хотят уничтожить, которая всегда будет принадлежать просто руандийцам, в Стране тысячи холмов, которую мы все, независимо от имен и происхождения, как заведенные упорно и терпеливо возделывали. Сын, остерегайтесь безумия, разделяющего людей на народы и племена. Оно не жалеет ни сыновей, ни дочерей. Оно порождает бесов и колдовские чары, ложь становится правдой, а слухи - достоверными фактами истории. Но если вы настолько безумны, чтобы стать частью этого холма, готовы принять его всепоглощающее безумие и его самую красивую дочь, я буду любить вас больше, чем своих сыновей.
– Месье, я прошу у вас руки вашей дочери Жантий и крова на этом холме, потому что я хочу здесь жить.
Жан-Дамасен встал на колени, поскреб землю длинными пальцами и положил на ладони Валькуру несколько камней, немного плодородной красной земли, несколько травинок и упавшую ветку фикуса.
– Я отдаю вам свою дочь и холм Кавы.
После того как отец вернулся в дом, Жантий вышла к Валькуру. Краем губ она коснулась его лба, носа, теплым дыханием овеяла его губы, потом пальчиком провела по всем дорожкам его морщинистого лица, «Научи меня желать», - сказала она как-то ночью. Он ответил, что не знает, как именно, но вдвоем они обязательно откроют этот секрет. Удовольствие у нее ассоциировалось с грубым торопливым сексом и лапаньем руками. В ласках Валькура она открывала для себя свое тело, и теперь оно казалось ей таким же прекрасным, как и удовольствие, которое она получала. Своим телом она принялась изучать тело мужчины. Она постепенно исследовала территории, путеводителями ее были лишь его дыхание и напряжение мышц. Она подавляла горячее желание самой стать объектом ласк, торопливую жажду принадлежать. Она научилась сдерживать мужчину, готового уже взорваться от наслаждения, чтобы вместе быть одной плотью, настолько чувствительной, что каждая новая ласка приносила невыносимые муки и освободить их могло только совместное самоубийство. И каждый раз, умирая вместе, как в этот вечер: на могиле Кавы, не говоря друг другу ни слова, они оба думали, что это их последняя смерть.
Ни первые петухи, ни собаки, ни солнце, ни Жан-Дамасен, оставивший большой кофейник, немного хлеба, вареные яйца и помидоры рядом с их нагими телами, не разбудили их. Открыв глаза, Жантий увидела своего отца, сидевшего перед домом и наблюдавшего за ними издалека. Она целомудренно прикрылась, но при этом не почувствовала ни стыда, ни стеснения чему очень удивилась. Она весело помахала ему, приглашая подойти. Он слегка улыбнулся и покачал головой. Как бы ему хотелось подойти к ним с Жанной, своей женой, но он отослал ее к родителям, узнав, что у него СПИД. «Ты должна жить», - сказал он ей. Она бы тоже порадовалась, наблюдая за полетом этих птиц. «Иди сюда, папа. Иди, поедим». Жан-Дамасен подошел к ним, наконец-то на сердце у него стало легко. Единственную кофейную чашку они передавали друг другу как дорогую вазу и смеялись над каждым пустяком. Они планировали, что поженятся через четыре дня, 9 апреля. - А потом вернутся на холм жить с Жаном-Дамасеном. «Но я умру, дочка». Нет, есть лекарства, которые можно достать в Европе. Валькур обязательно найдет работу в университете или в какой-нибудь гуманитарной организации, которых здесь пруд пруди. Да, так и будет, соглашались они друг с другом и верили, что можно еще немного помечтать. Никто этого не запрещал. А еще Валькур будет работать со своим «отцом», который с помощью сестры Франки создал первую ассоциацию ВИЧ-инфицированных в Руанде. Их было всего около дюжины, но они вынашивали большие планы, главный из которых - начать говорить о болезни вслух и победить стыд. Для западного читателя все это кажется простым и совершенно обыденным. Но для какого-нибудь руандийского буржуа это равносильно подвигу. Однако Жан-Дамасен был не из тех людей, что приукрашивают ситуацию, лишь бы все были счастливы. Как Кава, его прадед, научил свое потомство лжи и притворству, так сам он воспитал своих детей на прямоте и честности, даже если ради этого приходилось разбивать мечты тех, кого он любил. Этот холм, с виду такой спокойный, - не что иное, как минное поле. Это он объяснял Валькуру, Жантий знала обо всем с самого детства. Ее холм, как и все остальные, сможет жить мирно, только когда, оставляя после себя ужасные картины изуродованных тел и разрушенные семьи, взорвутся все мины, свидетельствующие о безумии тех, кто их установил. Нужно, чтобы все взорвалось, тогда наконец слепые увидят, а глухие услышат пламя и вопли,. рвущиеся из ада, который они породили.
Они так и сидели под фикусом. Пришло несколько родственников и друзей, кто с цветами, кто с пивом. Они оставались на несколько минут, перед этим почти торжественно поклонившись Валькуру, пожав ему руку одними пальцами, а потом уходили к наделам или возвращались в pyго, чтобы наблюдать за течением времени. И если их старомодная вежливость и почтительность восхищали Валькура, то Жантий была скорее разочарована - ей хотелось, чтобы, вопреки всем ожиданиям, они пожелали ей счастья и, не стесняясь, шумно и радостно поздравили ее, тем самым хоть немного нарушив холодный этикет холмов. Она пыталась завязать беседу, рассказывала историю об одном из соседей, но тот лишь скромно опускал голову; пыталась шутить, но в ответ ей только вежливо улыбались. Валькур шепнул ей на ушко, что шумности отеля он предпочитает тишину холмов. Люди вообще в душе чем-то похожи на пейзаж и климат края, в котором выросли. Те, кто живет у моря, напоминают поток, приливы и отливы. Они уезжают и возвращаются, беспрестанно перемещаются и открывают новые берега. Их слова и любовные истории подобны воде, утекающей сквозь пальцы, которая находится в вечном движении. Людям, живущим в горах, пришлось бороться за право жить там. И, как только горы им покорились, люди начинают защищать их как свой дом и если завидят издалека, что к ним кто-то поднимается из долины, то вполне могут принять его за врага. Люди с холмов долго присматриваются друг к другу, прежде чем поприветствовать. Изучают, медленно привыкают, но, лишь только оборона будет снята или дано слово, их обязательства будут такими же крепкими, как и гора, на которой они живут. Жантий наконец-то поняла, что Валькур хочет остаться здесь не только для того, чтобы доставить ей удовольствие. Ему здесь хорошо.
