Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек
И всё-таки наведался в детский дом.
— Вы хотите усыновить Лёню? — всплеснула руками заведующая.
Заикаясь от смущения, Лютый бормотал, что ещё не решился. Но его уже вели по длинному коридору, выкрашенному в бледно-розовый цвет. Дети хватали за руки, заглядывая в глаза, шептали: «Ты возьмёшь меня?» Маленькая девочка бежала следом, протягивая ему свою куклу, и Савелий чувствовал, как дети, замерев, смотрят ему вслед.
Лютому рассказали о родителях мальчика, которые познакомились в школе, а ребёнка сделали после уроков. У обоих появились семьи, так что они никогда не навещали Лёню, выбросив из памяти, как ненужную вещь, а встречая бритоголового мальчишку в городе, даже не знали, что это их сын. Савелию показали комнату, в которой жил мальчик, его школьный дневник, рисунки, и он уже жалел, что пришёл.
Заведующая привела Лёню, наряженного в смешные брючки, которые были ему длинны, так что мальчишка постоянно подворачивал их, чтобы не оступиться. Лёня, кусая ногти, смотрел на Лютого блестевшими глазами, и у него защипало в носу. Отвернувшись, он незаметно вытер глаза, твёрдо решив усыновить мальчика.
— А тех, кого усыновляли, не прощали, — словно читая его мысли, бубнила Севрюга. — Такие сразу становились изгоями, их били, с ними не разговаривали, а когда их забирали, плевали в след. Мне и самой казалось, что во всех моих несчастьях виновата девочка из моей комнаты, которую выбрали приёмные родители, и я ночью подожгла ей кудри, так что меня на несколько дней заперли в чулан.
Вечером Лютый выложил всё жене: стуча кулаком по столу, уговаривал, убеждал, грозил разводом. Но она только кусала бескровные губы, нервно теребя край скатерти. Василиса тайком слушала их разговор, прижавшись к двери, и никак не могла понять, радоваться ли, что у неё появится братик, или плакать. А утром Лютая отправилась в детский дом, обведя покусанные губы красной помадой и густо накрасив ресницы, которыми хлопала, будто в ладоши. Запершись в кабинете заведующей, она посыпала проклятьями и детей, и воспитателей, покрываясь пятнами от крика.
И мальчишка больше не появлялся на детской площадке. Столкнувшись с Лютым в магазине, заведующая сделала вид, что они не знакомы. А когда он, набравшись смелости, пришёл в детский дом, опустив глаза, тихо сказала ему: «Шёл бы ты отсюда!»
Лютый крепче прижал к себе Севрюгу, и его лицо горело, будто от пощёчин.
— А с девчонками бандиты гуляли. Женились, — продолжала девушка. — Саам мне тоже обещал. Я ведь была такая красивая! Но потом прогнал.
Лютый достал свёрток, который дала ему старуха-саамка. Разломив пополам жирный, заплаканный сыр, он протянул ломоть Севрюге.
— А теперь у меня и имя другое, и лицо, и я сама другая. А старая саамка сказала, что заболевшему ребёнку меняют имя, чтобы обмануть злых духов, — Севрюга грустно улыбнулась. — Может, потому я ещё живу, что моя смерть заблудилась и не может меня найти?
— Как же тебя звали раньше?
— Северина. Своё настоящее я не знала, а нянечка в детдоме была с приветом, всем давала необычные имена. У нас и Серафима была, и Изаура. Жизнь — дерьмо, так хоть имя красивое.
Лютый провёл пальцем по синей вене, твёрдой, словно под кожей протянулась верёвка.
— Я торговала, начала баловаться, а потом подсела, — спрятала Севрюга исколотые вены. — От постоянных ломок пожелтела, стала как скелет. А я была такой красивой. Могила избавиться от меня предложил, сказал, что всё равно не жилец. Я же всегда с ними была: про все дела знаю, все разговоры слышала. Знаю, кого и за что убивали, где зарывали. Саам меня отвёл в лес. Я сразу поняла, зачем, и мне было всё равно. Но ему стало меня жалко.
Одноглазый охотник притаился за поваленной сосной, выпятившей свои запутанные корни, а пёс свернулся у его ног. Старик смотрел, как саамы возятся у очага, узкоглазый мальчишка прыгает с деревянной струганной игрушкой, а морщинистая женщина с жёлтым, как гнилое яблоко, лицом толчёт ядовитое волчье лыко, готовя отвар, оберегающий от врагов.
Но старик не один нашёл Лютого, следом за ним к саамскому стойбищу вышел синий от татуировок коротышка, из оврага следивший за охотником, как за жертвой. «Чтобы своя кровь не застаивалась, нужно пускать чужую», — приговаривал он, влезая в чужие драки, и сейчас, почёсывая нос кривым ногтем, облизывал пересохшие от волнения губы.
Пёс заскулил, а охотник, цыкнув, пнул его в бок, и он затих, пряча нос в лапы. Старость гнула к земле, от сырости ныли кости и закладывало грудь, так что охотник хотел избавиться от Лютого, чтобы скорее вернуться домой. Но вдруг почувствовал, что за ним кто-то пристально наблюдает. Пёс, вздрогнув, глухо зарычал. Старик взвёл курок, который щёлкнул глухо, словно под ногами хрустнула ветка, и тогда коротышка, прятавшийся в овраге, встал во весь рост. У него была синяя, как у покойников, шея, покрытая наколками, а на пальцах были вытатуированы перстни. Посмотрев на его пустые руки, охотник ухмыльнулся, но коротышка, широко ставя ноги, шёл прямо на него, не обращая внимания на ружьё. У него были глаза убийцы, он клацал челюстью, как бешеный волк, и одноглазый старик дрогнул, испугавшись. Он попятился назад, не опуская ружьё, но коротышка, запрыгнув на него, впился старику в горло и, не разжимая зубов, смотрел, как убегает, поджав хвост, старый пёс охотника. Ружьё выстрелило, раздробив белый ствол берёзы, брызнувший смолой, и саамы, переполошившись, выскочили из домов.
Коротышка появился перед ними, вытирая окровавленный рот, и, молча вынув из кармана портрет Лютого, развернул его перед лицом старой саамки.
— Где он? — тыча в него пальцем, повторял коротышка. — Где он?
— Он, он, — повторила саамка, протянув гостю пахучий травяной раствор, в котором плавали чёрные и красные ягоды. Коротышка скривился от терпкого запаха, но заставил себя выпить, чтобы задобрить старуху.
А когда Лютый вышел из палатки, приглаживая пятернёй волосы, коротышка уже корчился, ползая по земле, и пастухи сбежались смотреть, как долго он умирает. Севрюга, кусая кулак, чтобы не закричать, пряталась за спиной Лютого, который, развернув свой портрет, присвистнул. Он понял, что ему не вернуться в город, где на него объявлен сезон охоты, и остаётся скитаться по лесу в поисках еды и ночлега.
Старая саамка нашла в овраге окровавленное тело охотника и, закатывая глаза, закричала что-то на своём языке. Обступив убитого старика, саамы, качая головами, разглядывали разодранное горло, а Лютый почувствовал приступ тошноты и, закрыв рот ладонью, отвернулся.
— Охотник на людей! — шепнул Лютому на ухо саамский мальчишка. — От него многие пытались убежать, но он всех находил!
Убитых бросили на широкую, ободранную шкуру, и Лютый вместе с двумя саамами потащил их прочь от стойбища. Лица, застывшие в предсмертных гримасах, были такими злыми, что молодой саам старался не смотреть на них, уткнувшись в землю.
Волоча шкуру, Лютый вспомнил, как таскал мертвецов на простыне в морг в те дни, когда город остался без электричества, а покойников выбрасывали на заднее крыльцо больницы. Лютый гадал, как ему пережить холода в тайге, и утешал себя тем, что зима в лесу не страшнее, чем город без света.
— Явр! — протыкал озеро пальцем молодой саам.
— Явр! — пробовал новое слово на вкус Лютый. — Явр, явр, явр.
Саамы смеялись, передразнивая Лютого.
— Йок! — показывал парень на реку.
Одноглазый охотник скалился, подскакивая на ухабах и камнях, а коротышка угрюмо смотрел снизу вверх, словно укорял саамов за то, что так коварно убили его.
— Йок? — обрадовался Лютый, когда за холмом заблестел ручей.
Саам замотал головой.
— Уай!
Теперь расхохотался Лютый.
— У вас все слова из трёх букв!
Саамы не поняли шутки, но тоже засмеялись, и их смех покатился по каменистому обрыву, словно сорвавшийся камень.
Обступив убитых, саамы в последний раз посмотрели на них, шепча что-то под нос на своём языке, шелестевшем, как листва на ветру. Охотник и коротышка застыли в предсмертной гримасе, скосив друг на друга глаза, и казалось, будто они с ненавистью уставились друг на друга. Сбросив тела в узкий овраг, поросший толокнянкой и цветущим вёхом, саамы забросали их землёй и сырым мхом, а шкуру сожгли на огне, облив бензином, который хранился у пастухов в маленькой пластиковой бутылочке.
— Если они нашли нас, значит, найдут и другие, — обречённо сказал Лютый Севрюге, встречавшей его у стойбища. — Надо бежать!
Но девушка покачала головой:
— Нет, больше сюда никто не придёт.
Она вспомнила жестокое лицо, словно высеченное из камня, и подумала, что так далеко мог зайти в тайгу только одноглазый охотник. Он был наёмным убийцей, расправлявшимся со всеми, кто неугоден бандитам. Севрюга часто бывала в его доме, пропахшем кислыми щами и пахучим техническим маслом, которым старик смазывал свои ружья. Пока Саам расплачивался с охотником, девушка топталась в коридоре, разглядывая сваленные в углу сапоги, а когда старик угощал конфетами, краснея, прятала их в карман, а потом выбрасывала. Саам смеялся над ней, но девушке казалось, что конфеты охотника такие же горькие, как и его ухмылка, налипшая на губах.
