Крис Клив - Однажды на берегу океана
Позвонил Эндрю. Мой мобильник зазвонил в кабинете Лоренса, и я никогда не забуду того, что услышала от Эндрю.
— Это просто фантастика, Сара. Эта история несколько недель будет номером один. Мне поручили написать расширенный материал об отставке министра внутренних дел. Работенка предстоит пыльная. Мне дали команду, которая будет заниматься журналистским расследованием. А мне придется непрерывно торчать в офисе. Ты ведь присмотришь за Чарли, правда?
Я очень осторожно выключила телефон. Это было проще, чем объявить Эндрю о перемене в нашей с ним жизни. Это было легче, чем сказать ему: «Наше супружество только что было смертельно ранено, совершенно случайно, шайкой бандитов, напавших на слепца». Я убрала телефон в сумку и посмотрела на Лоренса:
— Мне хотелось бы снова с тобой увидеться.
Роман наш протекал в рабочее время. Долгие завтраки, короткие юбки. Несколько часов после полудня в дорогом отеле. А иногда — целый вечер. Эндрю дневал и ночевал в редакции газеты, и, когда я находила няньку для Чарли, мы, я и Лоренс, могли делать что хотели. Порой во время ланча, который тянулся почти до пяти часов вечера, держа бокал с белым вином и лежа рядом с обнаженным Лоренсом, я думала обо всех журналистах, с которыми никто не проводит экскурсий по министерству, обо всех незапланированных утренних встречах с представителями массмедиа, обо всех пресс-релизах, начатых и незаконченных Лоренсом. Я представляла себе экран его монитора, представляла курсор, мигающий в конце незаконченного предложения. Эта новая цель представляет собой очередной значительный успех осуществляемой правительством программы_
Раздача завтраков в самолете, терпящем бедствие. Вот чем должен был стать наш роман. Мы с Лоренсом убежали от наших личных трагедий, убежали друг в друга, и на протяжении шести месяцев жизнь в Британии в наше рабочее время удивительным образом замедлялась. Хотелось бы мне сказать, что все так и было. Ничего серьезного. Ничего сентиментального. Просто милосердная передышка. Курсор, замигавший на некоторое время перед возобновлением наших прежних историй.
Но это было восхитительно. Я полностью отдавалась Лоренсу. С Эндрю у меня никогда так не было. Это происходило легко, без каких-либо усилий с моей стороны. Когда мы занимались любовью, я плакала. В этом не было игры, это было естественно. Я обнимала Лоренса, пока у меня не начинали болеть руки, пока я не начинала испытывать агонию нежности. Я ничего ему не говорила. Я не говорила ему и о том, что, пока он спит, я просматриваю его смартфон, читаю его электронную почту и его мысли. Пожалуй, когда наш роман только начинался, мне казалось, что на месте Лоренса мог оказаться любой другой мужчина. Неизбежным стал роман, а не конкретный мужчина. Но постепенно я стала восхищаться Лоренсом. Я начала осознавать, что роман на стороне был бы относительно незначительным правонарушением. Но для того, чтобы действительно уйти от Эндрю, действительно стать самой собой, я должна была полюбить кого-то серьезно. И так уж вышло, что без особых усилий я влюбилась в Лоренса. Мне пришлось всего-навсего позволить себе это падение. «Это совершенно безопасно, — говорила я себе. — Психика так устроена, она смягчает последствия таких падений».
Я все еще плакала, когда мы занимались любовью, только теперь я еще плакала и тогда, когда мы не могли себе этого позволить.
Держать наш роман в секрете — это и стало источником тревоги. Конечно, от Эндрю я скрывала свои встречи с Лоренсом, но, кроме того, взяла за правило никогда не упоминать Эндрю и его работу, встречаясь с Лоренсом, чтобы не пробуждать в нем излишнего любопытства. Словом, я обнесла свой роман высоким забором. В своем воображении я перенесла его в другую страну и бдительно стерегла ее границу.
Гораздо труднее было скрыть безусловные перемены в себе самой. Я чувствовала себя просто чудесно. Никогда еще я не ощущала себя менее благоразумной, менее серьезной, менее суррейской. Кожа у меня начала светиться. Это было настолько явно, что я пыталась скрывать это под слоем тональной пудры, но все было без толку: я просто-таки излучала joie de vivre[35]. Я снова стала ходить на вечеринки, чем не занималась с тех пор, когда мне было едва за двадцать. Лоренс приглашал меня на все торжества в Министерстве внутренних дел. Новому министру внутренних дел нравилось встречаться с представителями прессы и рассказывать им, поглощая канапе, как теперь все будет. Бесконечные званые вечера и всегда — вечеринки после вечеринок. У меня появилось множество новых знакомых. Актеры, художники, бизнесмены. Я чувствовала волнение, которого не испытывала с тех пор, как я познакомилась с Эндрю, — волнение от осознания того, что я привлекательна, неотразима, волнение, вызываемое несколькими бокалами шампанского в окружении ярких, улыбающихся лиц. Я веселилась и смеялась, иногда внезапно понимая, что случиться может все что угодно.
Поэтому, по идее, мне не следовало так уж сильно удивляться, когда это самое «что угодно» случилось. На одной из вечеринок у меня произошла неизбежная встреча с мужем. Он явился измученный, с красными глазами, после долгой работы в редакции. Эндрю терпеть не мог вечеринки и, наверное, на эту пришел исключительно в поисках каких-нибудь фактов. Лоренс даже представил нас друг другу. Зал, набитый народом. Музыка — модная британская музыка — в исполнении какой-то группы, прославившейся благодаря Интернету. Лоренс, сияющий, выпивший достаточно много шампанского и положивший руку мне на плечо.
— О, привет! Эндрю О’Рурк, это Сара Саммерс. Сара — издатель журнала Nixie. Эндрю — автор колонки в Times, потрясающий журналист с очень резким мнением обо всем на свете. Уверен, вы подружитесь.
— Священник тоже был в этом уверен, — сказал Эндрю.
— Прошу прощения?
— Он был уверен, что мы подружимся. Когда нас венчал.
Эндрю, добродушный, почти улыбающийся. Лоренс — бедняга Лоренс — быстро убрал руку с моего плеча. Эндрю это заметил и вдруг перестал улыбаться:
— Не знал, что встречу тебя здесь, Сара.
— Да. Ну… Я. О! Это решилось в последнюю минуту. Журнал… ну, ты понимаешь.
Меня выдало мое тело. Я покраснела от лодыжек до корней волос. Мое детство — мой внутренний Суррей, — очнувшееся и мстительное, расширило свои границы, чтобы аннексировать мою новую жизнь. Я опустила взгляд на свои туфли. Эндрю не ушел. Он стоял рядом неподвижно и очень тихо — все его резкие мнения и точки зрения вдруг куда-то подевались.
В ту ночь мы стояли на пустом фундаменте у изгороди нашего сада — в том месте, где Эндрю собирался построить теплицу, — и говорили о спасении нашего супружества. От одной этой фразы можно сойти с ума. Все, о чем говорил Эндрю, звучало как материал из его колонки в Times, а все, что говорила я, было словно бы списано из моего журнала со странички о розыске пропавших родных.
— В какой момент мы забыли, что супружество — это обязательство на всю жизнь?
— Я просто чувствовала себя такой несостоявшейся, такой подавленной.
— Счастье — это не что-то такое, что можно снять с полочки, это нечто такое, над чем нужно трудиться.
— Ты меня запугал. Я никогда не чувствовала себя любимой, не ощущала твоей поддержки.
— Доверие между взрослыми людьми завоевывается с трудом, это очень хрупкая вещь, его так трудно восстановить.
Это гораздо меньше походило на дискуссию, а больше — на страшную путаницу при подготовке издания к печати. И этот ужасный разговор не прекращался, пока я не запустила в Эндрю цветочный горшок. Горшок отлетел от его плеча, ударился о бетонный фундамент и разбился. Эндрю вздрогнул, поморщился от боли и ушел. Он сел в машину и уехал и не появлялся дома шесть дней. Потом я выяснила, что он улетел в Ирландию, чтобы как следует напиться со своим братом.
На той неделе Чарли начал ходить в детский сад, и Эндрю это пропустил. Чтобы устроить Чарли праздник, я испекла торт. Я была в кухне совсем одна. Я не привыкла находиться одна в доме. Когда Чарли засыпал, становилось очень тихо. Я слышала, как в сумерках поют дрозды. Было приятно немного отдохнуть от постоянного ворчания Эндрю, его политических комментариев. Это было в чем-то похоже на занудную ноту волынки — понимаешь, что она звучала, только тогда, когда она перестает звучать, и тогда возникает тишина. Осязаемая, правомочная. Супертишина.
Помню, я посыпала желтыми конфетками Smarties верхний слой желе и слушала передачу «Книга недели» на «Радио-4», и вдруг мне стало так тоскливо, что я расплакалась. Я посмотрела на свой торт: три слоя бананов, банановые чипсы и банановое желе. До того лета, когда Чарли станет Бэтменом, оставалось еще два года. А когда Чарли было всего два года, он обожал бананы. Помню, я смотрела на торт и думала: мне нравится быть мамой Чарли. Что бы ни случилось теперь, есть одно, чем я могу гордиться.
