Дженнифер Кауфман - Любовница Фрейда
Любящая тебя сестра
Марта.
* * *Франкфурт, 15 марта 1896 года
Дорогая Марта!
Прочитала твое письмо и должна сказать, что наша размолвка из-за детей не имеет никакого отношения к моему решению занять эту должность. Из-за такой мелочи я бы никогда не уехала. Я уехала потому, что почувствовала: я должна жить своей жизнью, а не навязываться твоей семье. Жаль, что твоя рука все мучает тебя. Хозяйки упоминали, будто появилось новое лекарство — аспирин, производимое Байером здесь, в Германии. Оно должно помогать лучше, чем настойка опия в случае болей. Попроси Зигмунда достать его тебе.
Похоже, что воскресные обеды проходят все так же. Ну, что сказать о бедном Якобе? Отец Зигмунда всегда кажется затюканным, как крыса в капкане, которую вот-вот прихлопнет. Амалии следовало бы знать, что ее бестактные замечания не всем приятны, но ее это не волнует, так почему должно заботить тебя? Она глупая старуха, и мы с тобой знаем, что даже Зигмунд избегает ее.
Благодарю тебя за хлопоты с Эдвардом и заботу о моем будущем (которое ты полагаешь безрадостным). Несмотря на твои наставления, я не могу встречаться с кем-то и тем более выйти замуж только потому, что пришло мое время. Ты предлагаешь не обращать внимания на чувства ради хорошей партии, а мне же, как и раньше, необходимо испытывать романтические чувства. Передай детям, что я их очень люблю.
Твоя Минна.
Минна наклеила марку и приступила к своим обязанностям ровно в десять. То, что началось как обычная процедура несколько недель назад, превратилось в пытку и унижение. Сестры требовали, чтобы она стояла за дверью спален каждое утро, ожидая, когда ее позовут, и в ее обязанности теперь входило купание хозяек, работа, обычно выполняемая горничной, которая неожиданно уволилась неделей раньше. В этот день она вошла в темную, затхлую комнату, где одна из сестер — Белла — лежала, словно морское чудище, тяжело дыша. Минна раздвинула шторы, зажгла газовые лампы, откинула покрывала на кровати и помогла задыхающейся женщине встать. Поддерживая ее, она сопроводила ее в туалет и стояла там, слушая жалобы на затрудненное мочеиспускание. Потом снова взяла даму под руку, помогая обойти лужи на полу (на которые постоянно жаловалась служанка), и вымыла всю ее толщину в белой эмалированной ванне, обшитой красным деревом, что делало ее похожей на гроб.
Она предложила воспользоваться душем, удобно располагавшемся у самой шеи, но Белла настояла на погружении в ванну, требуя, чтобы Минна извлекла ее оттуда, причинив той ужасные боли в пояснице и принудив ее любоваться довольно неприятным и живописным видом своих голых телес.
После ванны Минна открыла деревянный комод, набитый аптечными снадобьями — слабительным, очистительным, маслами, экстрактами и различными порошками, содержащими опий, растворами, успокоительным, пластырями и мылом. Она подождала, пока Белла выберет лекарство на сегодня — бальзам из вытяжки белой сосны от кашля с добавкой морфия, коричневый сироп из сарсапарели для очистки крови и кожи, «Семейный линимент Клариса» в бутылочке цвета аметиста, «Пилюли для почек старого доктора Джессупа». Белла также проглотила любимую настойку от головной боли и летаргии, содержащую опасное количество ртути и свинца.
Затем — косметика. В юности Белла побывала во Франции. Тогда там только начинали появляться салоны красоты, и косметика продавалась повсюду. Белла свято верила в справедливость древнеримской пословицы: «Женщина без румян подобна пище без соли». В результате она использовала помаду, изготовленную из сульфида ртути, тени для глаз со свинцом и пудру из окиси цинка.
Зато она считала недопустимым употреблять белладонну, сок ядовитого паслена, который ее сверстницы использовали для промывания глаз в надежде обрести юношеское сияние во взоре, отчего у них случались приступы временной слепоты. Тем не менее иногда она спала с тонкими ломтиками сырого мяса на лице, поскольку считалось, что это способствует омоложению.
Минна расчесала длинные и спутанные седые волосы Беллы, и стала ее одевать. Сегодня в качестве утреннего одеяния Белла выбрала дневное платье с ярко-синими и светло-лиловыми полосками, требовавшее тяжелый костяной корсет с гибкой стальной проволокой спереди. В дополнение, как всегда в случае проблем с талией, Минне пришлось обернуть старушку кожаными лентами повсюду, уминая и подталкивая все избыточные части плоти, чтобы та смогла уместиться в платье. Более получаса заняло затянуть корсет лентами и застегнуть кожаный пояс, что стоило Минне нескольких сломанных ногтей. Доставив Беллу к завтраку, она разбудила Луизу, и все началось сначала. Около одиннадцати часов Минна мечтала отдохнуть хоть секунду, но это было невозможно. После завтрака в ее обязанности входило посещение аптеки, покупка шоколада, цветов и любимого сестрами блатвурста [29].
По возвращении ей пришлось сидеть в гостиной, доброжелательно и с интересом выслушивать чепуху, которую пустоголовые сестры соизволили обсуждать. Они говорили о покупке дополнительной мебели и украшений на аукционе в пригороде. Жюльен предложил приобрести два приставных столика к дивану и китайскую лампу с вазами. Один бог знает, думала Минна, где в захламленной и безвкусной приемной они умудрятся воткнуть все это.
— Как вы думаете, Минна, нам нужно докупить богемский хрусталь? — спросила Белла. — Я обожаю богемский хрусталь. Не поддельный, конечно.
— Имитации совершенно вульгарны, — добавила Луиза.
Как бы повежливее сказать им, что мусора в доме хватит на десять поместий? Как объяснить им, что дом уже настолько вульгарен, что можно не беспокоиться о подделках? Как сообщить, что у нее раскалывается голова, и она бросит эту работу в то же мгновение, когда ей представится случай. Их прервала дневная служанка, подав Луизе конверт на серебреном подносе. Улыбка озарила ее лицо, когда она читала написанные от руки строчки приглашения.
— Это от Жюльена. Он приглашает нас на вечеринку в его поместье в следующем месяце!
— Я полагаю, сами Ольбричи будут там.
— И Бары… Господи помилуй, он включил даже вас, Минна!
— Какая прелесть, — заметила Белла.
— Он всегда такой вежливый, приглашает даже прислугу, — произнесла Луиза.
Мир должен знать истину — Минна скорее сидела бы дома, чем проводила выходные, слушая писклявые голоса сестер, похожих на двух колибри, трепыхающих крыльями с непостижимой скоростью и летящих неведомо куда. А правда, когда она последний раз могла поговорить по душам? Она вспомнила. Последний раз — с ним, конечно. С кем же еще?
Глава 25
Несколько недель сестры лихорадочно готовились к путешествию, и Минна трудилась по двадцать часов в сутки. Однажды под вечер она нашла на туалетном столике письмо. На сей раз это был его почерк
* * *Вена, 25 марта 1896 года
Дорогая моя Минна!
Уже поздно, а я все не могу уснуть. По правде говоря, я толком не сплю с тех пор, как ты убежала из номера в отеле, будто за тобой гнался призрак. Хочу, чтобы ты знала: я не позволю тебе остаться во Франкфурте навсегда, мне необходимо снова увидеть тебя.
Как страстно я мечтаю провести с тобой несколько дней подряд, но сумею вырваться во Франкфурт лишь на одну ночь. У меня там есть кое-какие коллеги, и я найду повод приехать в любой день, когда ты сможешь освободиться. Несмотря на твое поведение, я знаю, что ты хочешь видеть меня, и твои «никогда» и «невозможно» не следует принимать близко к сердцу. Особенно, если я приеду не с пустыми руками.
Хочешь, я привезу сигареты или бутылочку джина? Ах, если бы все было так просто…
Из твоего письма к Марте я заключил, что ты устроилась на работу с одной-единственной целью — бросить меня в мучительном состоянии одиночества и лишений. Да-да, именно так и происходит, по твоей милости и по милости моего исследования, которым я занимаюсь вечера напролет, расплачиваясь чудовищной головной болью. Даже кокаин, черт возьми, не приносит облегчения.
Сейчас я сижу за столом и гляжу на Афину — она теперь стала моей любимицей. Она покоится на столике у окна — прекрасная, словно живая. Я начинаю понимать древних греков, которые приковывали статуи цепями, чтобы те не упорхнули. И я, подобно грекам, не хочу отпускать тебя.
Когда же я увижу тебя?
Твой Зигмунд.
Минна сложила письмо и проносила его в кармане несколько дней, читая и перечитывая. Но и без этого письма Зигмунд всегда присутствовал в ее сознании. Она могла думать только о нем.
