Джей Дайс - Вашингтонская история
Наконец Бадди вернулся.
— Я созвонился с ним, — сказал он. — Он просит вас зайти к нему сейчас в Капитолий. Завтра он уезжает из города.
— Чудесно! — воскликнула Фейс и с облегчением перевела дух. Только тут она заметила поджатые губы Бадди. — Послушайте, Бадди, я не очень осложнила вам жизнь? — В ее голосе чувствовалось беспокойство. Она и не подумала о том, что вмешательство в такое дело может быть чревато серьезными последствиями.
— Фейс, — начал Бадди, и имя ее прозвучало как-то особенно резко, — я ведь только устроил вам свидание и больше ничего. Я и не думал вас защищать.
Она стиснула зубы.
— А я больше ничего не ждала и не просила у вас. Я благодарна вам и за это.
Бадди отодвинул стул, давая понять, что он ее не задерживает. У нее было такое ощущение, что перед ней совершенно чужой человек.
6
Она шла, внимательно разглядывая дощечки на тяжелых дверях из темного дерева со старомодными фрамугами, пока, наконец, не нашла то, чего искала: «Моди Винсент». Она с минуту поколебалась, потом решила войти без стука. Дверь оказалась тяжелой, и Фейс с трудом открыла ее.
Секретарша, бесцветная женщина средних лет в пестром платье, ела яблоко. При виде Фейс она положила яблоко и вопросительно взглянула на нее. Секретарша явно умела оградить конгрессмена от докучливых посетителей.
— Да? — спросила она недружелюбным тоном.
— Я Фейс Вэнс. — Пожалуй, Фейс сказала это слишком громко, точно перед ней была глухая.
Секретарша сразу стала похожа на айсберг.
— Одну минуту. — И она исчезла в дверях (как всякий конгрессмен, Винсент занимал две комнаты).
«Какой здесь затхлый воздух, — подумала Фейс, — пахнет мебельным лаком. Но удивительно чисто. Должно быть, секретарша из породы неутомимых домашних хозяек; если такая не замужем, то она отводит душу в конторе. По-видимому, Моди Винсент принадлежит к тем людям, которые любят, чтобы их делами ведала пожилая женщина».
Бесцветная секретарша вернулась.
— Входите, — сказала она, но в голосе ее не было и тени приветливости.
Фейс вошла, прикрыла за собой дверь и спокойно остановилась, ожидая, пока конгрессмен, погруженный в чтение, отложит том «Британской энциклопедии». Так как на улице было пасмурно, в комнате царил полумрак, и конгрессмену пришлось повернуться к окну. Он медленно посасывал большую трубку с изогнутым мундштуком, чересчур громоздкую для его узкого лица, и, казалось, не замечал, что в комнате кто-то есть.
Сердце у Фейс болезненно стучало, и она раза два судорожно глотнула слюну, чтобы избавиться от кома в горле. Потом стукнула каблуком, но безрезультатно. Быть может, он это делает нарочно, чтобы лишить ее самообладания, или он действительно так углубился в чтение, что и не подозревает об ее присутствии? Кабинет был завален газетами и книгами; не умещаясь на забитых до отказа полках, газеты кипами громоздились на полу. На столе лежали вороха писем. И как этот человек за всем успевает следить — просто уму непостижимо!
Наконец она кашлянула.
— Мистер конгрессмен…
Он вздрогнул и повернулся к ней вместе с креслом.
— А? Как вы здесь очутились?
— Меня впустила ваша секретарша, — запинаясь, ответила Фейс.
— Ах, да, — сказал он, точно припоминая что-то. — Так вы, значит, и есть мисс…?
— Миссис Вэнс. Мистер Брукс звонил вам насчет меня.
— Да, конечно, — сказал конгрессмен, оживляясь, — теперь все ясно. Вас недавно вызывали в комиссию. Ну как же, помню, конечно. Вы — испанка. Присядьте, пожалуйста. — И он указал на старый кожаный диван, носивший на себе следы многолетней службы. Возле дивана стояла большая блестящая медная плевательница.
Усаживаясь, Фейс вежливо возразила:
— Нет, я не испанка. Я американка.
Конгрессмен захлопнул том энциклопедии и швырнул на свободное от бумаг место.
— Ну, не будем спорить, молодая леди. В этом нет необходимости. Так о чем же вы пришли со мной побеседовать?
Опустившись на диван, Фейс почувствовала, что ей трудно дышать, трудно собраться с мыслями. Диван был такой низкий, что стол конгрессмена казался огромным, а сам Моди, с его узким лицом, глазками-бусинками и коротко подстриженной шевелюрой, вдруг вырос до гигантских размеров. Фейс не могла оторвать от него глаз.
— Видите ли… я хотела объяснить… — Она смешалась, не зная, как и что объяснить.
Он медленно вынул изо рта изогнутую трубку и улыбнулся.
— Можете мне довериться, как на исповеди. Так будет лучше всего.
— На исповеди? — удивилась она. — Но мне не в чем исповедоваться! Я хотела объяснить, что комиссия несправедлива ко мне, что меня допрашивали пристрастно. Мне казалось, что из всех членов комиссии именно вы…
Он прервал ее.
— Но, молодая леди, я думаю, вы поняли, что я всегда стараюсь поступать с людьми по справедливости, всегда стараюсь быть объективным. Однако факты гораздо весомее любых протестов. Я, право, не понимаю, на что вы можете рассчитывать. — Он говорил с необычайной убежденностью, точно не раз все обдумал и пришел к непреложным выводам.
И тут только Фейс вдруг поняла, что, в отличие от некоторых других конгрессменов, которые, отлично сознают свою роль;: этот человек действительно считает, что делает правое дело. Оказавшись в плену у некоей идеи, у какого-то призрака, он поставил перед собою определенную цель и теперь шел к ней, убежденный в своей непогрешимости. Больше того, он верил, что это крестовый поход, и мнил себя рыцарем, знаменосцем. Он был не обычным конгрессменом, а мудрецом, ищущим чистую правду в лживом мире, убежденным идеалистом от инквизиции.
Но разве ему это втолкуешь?
— Да как вы не понимаете, мистер конгрессмен, что мне испортили репутацию, лишив возможности сказать хоть слово в свою защиту? Какие-то люди оболгали меня, а я не имею права даже на очную ставку с ними! Разве вы не видите, что права, гарантированные мне конституцией, права американской гражданки…
— Боюсь, что вы ошибаетесь, — сказал он, нетерпеливо мотнув головой, — я столько раз слышал подобные разговоры после того, как видел целые папки доказательств! В свое время я сам был социалистом и считаю, что права меньшинств надо защищать. Но когда дело касается коммунистов, это уже вопрос совсем другого рода! — Он начал выходить из себя.
— Но… промолвила было Фейс.
— Никаких но! — воскликнул он. — Вы отравлены ядом коммунизма и должны заплатить за это! Посмотрите только, что они делают! Уничтожили повсюду социалистические партии! Внушили массам новую религию! Попирают основные человеческие права! Они безбожники. Их надо стереть с лица земли! — В невероятном возбуждении он подкреплял каждую фразу ударом кулака по столу. — Да, конечно, вместе с виновниками пострадает и кое-кто из невиновных! Но тут уж ничего не поделаешь. Очень жаль, что вы оказались в их числе! Разве можно осуждать нас за то, что вы тонете в воде, которой мы заливаем пожар!..
Глаза его сверкали, и Фейс поняла, что она для него, уже не существует. Он обращался с речью к воображаемой аудитории, которую хотел пробудить и воодушевить.
Плечи Фейс опустились, голова поникла. Этот человек внушал ей страх и отвращение. Прошептав: «Простите, мне пора»; — она схватила сумочку и выбежала из комнаты. А за ее спиной конгрессмен продолжал метать громы и молнии, и обрывки фраз летели ей вслед.
Фейс с горечью подумала, что дня через два наверняка прочтет эту его речь в «Записках конгресса», где она будет напечатана в назидание потомству.
На мраморных ступенях Фейс нерешительно остановилась, рассеянно глядя вниз с Капитолийского холма. — По небу ходили такие тяжелые низкие тучи, что верхняя часть памятника Вашингтону тонула во мгле. Время близилось к вечеру, и в трамваях было полно служащих, спешивших домой.
Это была старая часть Вашингтона, и улочки и переулки, где стояли двухэтажные домики из красного кирпича и росли раскидистые деревья, еще сохранили отпечаток довоенных лет. Особенно это чувствовалось в такой день, когда многие уродливые детали скрадывал туман и ветхие строения казались менее облупившимися. Фейс захотелось побродить по этим улочкам, — без всякой цели, до полного изнеможения. Дойти до Анакостии, где когда-то стояли лагерем безработные, где горели дозорные костры федеральной армии. Побродить в мокром тумане по берегу реки.
Позади нее, на мраморной лестнице, гулко прозвучали шаги, и в порыве внезапного страха она обернулась. Это был всего лишь караульный, но на какую-то долю секунды Фейс в ужасе подумала, что он намерен арестовать ее. Он подошел совсем близко и остановился, но даже не взглянул в ее сторону. Сердце ее забилось спокойнее. «Неужели я совсем потеряла разум», — с мрачной усмешкой подумала Фейс. И почему-то со всех ног помчалась к свободному такси.
