Хаим Поток - Избранник
По субботам после обеда я шагал в дом Дэнни, поднимался с ним в кабинет к его отцу и мы снова устраивали талмудические споры. За этим следовали стакан чая, дневная служба, ритуальный спор между рабби Сендерсом и Дэнни — который ни разу не упустил специальной ошибки своего отца, — вечерняя служба и Хавдала. Рабби Сендерс никогда больше не говорил со мной о чтении Дэнни, но я знал, что его это ужасно беспокоило. Я понимал это по тому томительному молчанию, которое разливалось в кабинете, когда Дэнни спускался вниз за чаем. Дэнни тоже никогда больше об этом не говорил. Он приходил читать, и все.
Лишь на вечер у нас не было определенной программы. Мы составляли ее «на коленке», как сказал бы мистер Галантер, — решая в послеобеденные часы, пойдем ли мы к нему или ко мне или просто отправимся гулять. Часто я по вечерам ходил в кино, с отцом или с кем-то из школьных друзей. Дэнни никогда не ходил в кино, это было запрещено его отцом, пояснил он.
Мы с отцом внимательно следили за военными новостями, и теперь у меня в комнате по стенам было развешано гораздо больше карт из «Нью-Йорк таймс». С четвертого по десятое июля шла жестокая битва в окрестностях Ла-Э-дю-Пюи. Танковая контратака к западу от Вира была подавлена к одиннадцатому июля, но американский бросок к Сент-Лё был остановлен германскими парашютистами. Кан в конце концов был взят, а восемнадцатого июля пал Сент-Лё. Военный корреспондент с торжествующим видом провозгласил, что плацдарм, с которого союзные войска вскоре начнут широкое наступление в глубь оккупированной Франции, полностью под контролем.
Мы с отцом слушали новости, читали «Таймс» и изучали карты. Нам казалось, что, несмотря на все громогласные оповещения, война шла очень медленно. Отец мрачнел, отмечая на картах продвижение союзников с высадки, то есть со «Дня Д», до третьей недели июля. А потом в Европе зарядили дожди, и боевые действия, казалось, вообще остановились.
В ту же самую третью неделю июля из-за работы над статьей у моего отца возникла необходимость ездить в библиотеку Еврейской теологической семинарии на Манхэттене. Там хранились рукописи, в которые ему надо было заглянуть, чтобы сравнить варианты чтения того места Талмуда, над которым он работал. Так что всю неделю после обеда он садился в метро и уезжал на Манхэттен, а я шел в библиотеку к Дэнни. В эту неделю он начал читать Фрейда по-немецки.
Поначалу это было для него трудно, и он сам это открыто признавал. Не только язык, но и терминология, и сами идеи, с которыми он сталкивался, казались ему странными и обескураживающими. Это тебе не «История евреев» Греца, признавался он мне, и труды Минкина по хасидизму, не Хемингуэй, Фицджеральд, Драйзер или Диккенс. Это даже не были книги по психологии Огдена или Флёгеля, с которыми он успел ознакомиться. Это был первичный источник, исследования, в которых непосредственные результаты экспериментов интерпретировались с помощью теоретических построений, где применялся сложный понятийный аппарат и предлагалась масса оригинальных идей. И он продирался через все это.
Я слушал, как он рассуждает обо всем этом, и поражался. Около пяти недель назад он говорил о бессознательном и о сновидениях примерно так же, как ребенок говорит о своем первом трехколесном велосипеде. А сейчас он уже обсуждает экспериментальные данные и теории, построенные на их основе.
Первую половину недели он пролистывал собрание фрейдовских работ — чтобы прочувствовать вкус, как он выражался. Я в это время сидел напротив него, пытаясь продраться через первый том «Оснований математики», — пока наконец не сдался, признав, что это слишком сложно для меня, и принялся перечитывать статью в «Журнале математической логики», которую мне рекомендовал мой учитель математики. Она называлась «Условия применения символической логики»,[46] и на сей раз я понял ее гораздо лучше. Потом я начал читать книгу по логике Сюзанны К. Лангер. Первая часть книги показалась мне слишком легкой, но последняя глава, посвященная логистическим функциям, в которой автор показывает, как «Основания математики» создают фундамент, на котором можно построить основные положения, операции и взаимосвязи в арифметике и в других областях математики, привела меня в восторг[47].
В четверг та сторона стола, за которой сидел Дэнни, оказалась завалена книгами, на которые он взирал с несчастным видом. Он сидел, наматывая пейс на палец и кусая нижнюю губу. На лице его застыла маска разочарования. Это невозможно, сказал он наконец. Вся эта затея была нелепой, у него ничего не выходит. Дело здесь не в немецком языке самом по себе, а в специальной терминологии. Он совсем не в состоянии через нее продраться. Мало того: он попытался воспользоваться английскими переводами немецких текстов, которые он читает, но они только запутали его еще больше. Дэнни показал мне, как в одном переводе слово «Unlust» переводится как «боль», в кавычках, а слово «Schmerz» — тоже как боль, только без кавычек. Откуда ему знать, что подразумевал переводчик, когда писал «боль» в кавычках и боль без кавычек?.. А посмотри на слово «Besetzung», продолжал он сердито. Почему его переводят то как «вклад», то как «заряд»? И какой смысл переводить его как «катексис»? Что это вообще такое — катексис??? «Angst» — это «тревога»; «Furcht» — это «страх»; a «Schreck» — это «ужас». Как уловить разницу между «страхом» и «ужасом»? Он никак не может понять и, наверно, должен просто бросить всю затею — кто он, в конце концов, такой, чтобы читать Фрейда в пятнадцать лет? Дэнни ушел домой злой и подавленный, с выражением глубокого разочарования на лице.
Придя в ту субботу к ним домой, я застал Дэнни в жутком состоянии. Он ждал меня снаружи. Коротко кивнув, он пробормотал, что не испытывает никакого желания вести сейчас талмудический спор, но нам все равно придется. В первые несколько минут нашего диспута он сидел очень тихо, и, как я ни пытался его растормошить, все повышая и повышая градус собственного энтузиазма, я видел, что рабби Сендерса больше и больше беспокоила безучастность собственного сына. Дэнни был напряжен и резок, на лице по-прежнему застыла маска разочарования, а мысли, очевидно, витали где-то далеко от предмета нашего спора. Наверно, он все казнил себя за Фрейда, думал я, надеясь только, что его отец не потеряет терпение. Но рабби Сендерс был невозмутим и оставил наконец сына в покое.
Посередине нашего горячего спора о головоломном пассаже из Кидушин я вдруг услышал, как Дэнни громко охнул, будто ему заехали кулаком в живот. Мы с рабби Сендерсом прервали наш спор и уставились на него. Он сидел, уперев глаза в Талмуд и улыбаясь. В лицо его вернулась жизнь, а в глаза — свет. Он вскочил со стула, обежал комнату и снова сел. Мы продолжали глядеть на него. В чем дело? Рабби Сендерс поинтересовался, не обнаружил ли он в Талмуде нечто смешное, что прошло мимо нас? Что тут смешного? Дэнни покачал головой, по-прежнему улыбаясь, склонился над Талмудом и начал излагать собственную интерпретацию разбираемого места. Его голос слегка дрожал. Когда он закончил свое толкование и остановился, я думал, что отец повторит свой вопрос, что тут смешного, но он вместо этого коротко вздохнул и привел короткий фрагмент из трактата Бава Батра, который противоречил трактовке Дэнни. Мы вернулись к нашей дискуссии, и Дэнни более чем просто воспрянул от своего молчания.
Всю обратную дорогу он молчал и, когда мы дошли до нашей с отцом синагоги, пробормотал что-то о завтрашней встрече в библиотеке и быстро ушел.
На следующий день я встретил его в библиотеке на обычном месте. Перед ним лежали открытыми три книги. Он широко улыбнулся и указал мне на стул. Он придумал, как быть с Фрейдом, сказал он, и, кажется, этот способ работает. С этими словами он указал на три книги. Одна из них, пояснил он, — это собрание ранних работ Фрейда. Некоторые из них Фрейд написал в соавторстве с венским терапевтом Йозефом Брейером, другие — самостоятельно. Вторая — немецко-английский словарь Касселя. Третья — психологический словарь автора по фамилии Уоррен. Том Фрейда был открыт на работе, озаглавленной «Ein Fall Von Hypnotischer Heilung[48]». «Fall» значит «случай», пояснил он. Остальные слова в названии я понял сам, по аналогии с идишем.
— Я совсем забыл, что это такое — изучать Талмуд, — сказал он возбужденно. — Талмуд дается мне слишком легко, я забыл, как продирался через него ребенком, когда только начал. Разве можно изучать Талмуд без комментариев? Представь себе Талмуд без Раши. Далеко бы ты продвинулся?
Я согласился, что далеко бы не продвинулся.
Он все делал неправильно, продолжал он, сияя. Он хотел читать Фрейда, вот в чем была его ошибка. А Фрейда надо изучать, а не читать. К каждой странице Фрейда надо относиться как к странице Талмуда. И изучать ее с комментариями.
